Глава Как дЕды жили и служили. Часть 2

(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2010/03/15/413)

В начале войны деду было уже за 50 и его на фронт не призвали. Все 900 дней блокады он прослужил вольнонаёмным рабочим в воинской части, которая держала оборону под Лигово. Одной из его обязанностей  было поддержание высокого напряжения в проволоке заграждения на передовой. Пропадало в ней электричество – дед обязан был исправлять обрывы. Иногда его отпускали оттуда к семье, переночевать,  и он пешком шёл через весь город от Лигово до Петроградской стороны. Трамваи тогда  не ходили.
Именно эти его приходы и свой сэкономленный армейский паёк, который он приносил домой, помогли отцу с бабушкой пережить ту, самую страшную, блокадную зиму1941/42 годов.
Отцу 7 августа 1941 года исполнилось 15 лет. Он был худеньким пареньком  совсем невысокого роста. Комсомол направил своих воспитанников копать противотанковые рвы на Карельском перешейке, где они проработали почти 1,5 месяца. Их там несколько раз жестоко бомбили немцы.
Особенно досталось ребятам из ремесленного училища, которых за чёрные форменные тужурки немецкие лётчики, видимо, принимали за моряков. Потом финны прорвали фронт, наши бросили копать рвы, и началось отступление к старой госгранице. Отцу с друзьями  удалось вернуться в Ленинград.
С началом блокады жизнь в городе становилась всё хуже, и уже с конца октября в Ленинграде начался настоящий голод. А с середины ноября  - голодные смерти стали обыденным явлением. В нашем доме было 7 этажей, и все квартиры были коммунальными. Пережили блокаду, по словам отца, только 4 семьи…
В феврале 1942 года отец – слёг.
«Есть мне уже не хотелось. Встать с кровати я уже не мог. Я понимал, что умираю и почему-то не боялся смерти», - рассказывал мне потом отец. «Единственное, что меня держало на этом свете – это жалость к  маме. Она буквально сходила с ума, видя, как я угасаю. Мне было страшно только одно, что она умрёт раньше меня. Мать всё время просила меня «сынок, покушай!», а я уже не мог есть тот блокадный хлеб из отрубей, пыли, опилок и ещё чего-то малосъедобного. («125 блокадных грамм, с огнём и кровью пополам» – так назовёт потом этот смертный паёк Ольга Берггольц.)
 Переживая, за то, что мать помрёт от горя, я стал думать, о том,  чего - бы  мне захотелось  поесть. И, вдруг однажды, почувствовал, что хочу квашеной капусты. Жалея мать, я и сказал ей об этом. Мать взяла 2 обручальных кольца (своё  и отца), нательный крест, и ещё какие-то серёжки, в общем, всё, что было дома из золота, и ушла на Ситный рынок. Через пару часов она  вернулась и принесла с собой полстакана квашеной капусты, которую сумела выменять там, на это золото.
Я поел – и встал! Вернулся аппетит, а с ним и жажда жизни. Мать же, наоборот, от этих переживаний слегла.
Отец, придя домой, увидел её лежащей на кровати, помрачнел и молча  ушел обратно на фронт, в Лигово, в свою часть.
Через несколько дней, он вернулся с эвакуационным листом на 2 лица, который ему помогло получить  командование части.
Стоял апрель 1942 года, мы уезжали по льду Ладожского озера, по «Дороге жизни» в числе последних колонн. Надо льдом во многих местах уже  натаяли  большие и глубокие лужи воды. 
Мать почти не вставала, отец вез её до вокзала на санках и грузил потом в грузовик на руках. Я, тоже на санках, вёз 2 чемодана с нашим барахлом,  для эвакуации. Дед, имевший опыт 2-х войн,  упаковал в них всё наше бельё (простыни, наволочки и т.п.). Они очень пригодились нам в пути.  Их мы потом обменивали на продукты на станциях, и этим жили.
Ещё отец  строго-настрого запретил мне давать матери много еды на «Большой Земле». «У неё сейчас желудок сжался от голода и ей много есть нельзя давать – разорвётся желудок, погибнет» - сказал он мне. (Я это запомнил и крепко поругался с мамой на другом берегу Ладоги, не давая ей наесться сразу. Она, как и все наши блокадники, почти обезумела  при виде нормальной пищи, которой нас там стали кормить).
Добрались до другого берега Ладоги  – неплохо, так как ехали на открытой бортовой «полуторке». Было очень холодно, но зато не так  страшно. А вот автобус, который шёл впереди нас, на наших глазах ухнул в полынью… Погибли все, кто в нём ехал. Только несколько пузырей всплыло из-подо льда…
На «Большой Земле» нас встречали очень тепло и старались всех накормить, как следует. Многие, с голодухи, переели и очень мучились потом. Ночью немцы сбросили кучу зажигалок и несколько фугасок на  наши бараки. Начался пожар и страшная паника. Я на руках вытащил из горящего барака маму и оба чемодана. До сих пор удивляюсь, как хватило сил на это».
Дед остался в городе, и так и прожил в Ленинграде все 900 блокадных дней…
Скитания в эвакуации были долгими. Отец вспоминал, что везде ленинградцев-блокадников встречали очень хорошо и старались помочь, чем могли. Плохое впечатление у него осталось только от Сталинграда, куда они добрались летом 1942 года.
На Сталинградском рынке местные  встретили блокадников неласково: «Понаехали тут! Цены из-за вас поднялись до небес!».
А это был первый день начала бомбардировок Сталинграда немецкой авиацией. Завыли сирены, и на базаре началась неразбериха и паника. Торговки побросали свой товар, остальное  барахло,  и стали разбегаться кто куда. «Мы же, привычные к ленинградским бомбёжкам и обстрелам – только посмеивались, глядя на них. Нам было видно, что немецкие самолеты становятся в круг для бомбёжки совсем другого района Сталинграда, далеко от рынка».
Потом эвакуированных ленинградцев погрузили на большой караван барж, который «цугом» должен был тянуть пароход вниз по Волге, к  Астрахани. Тут им «досталось» по-настоящему. Прилетевшие «лапотники» (Ю-87) потопили и сам пароход и половину барж с людьми. «Народу погибло очень много там», - вспоминал отец. В  баржу, на которой были отец с бабушкой, к счастью,  бомбы не попали.
В общем, добрались они, со многими бедами и тяготами, до Алтая, к старшей сестре деда, которая там жила с мужем, и вела  большое хозяйство. У них было пятеро сыновей, и все они уже воевали на фронте. Трое  сыновей  погибли, к моменту приезда бабушки с отцом к ним в эвакуацию. (Кстати, из этого села родом был Герман Титов, и отец с ним был даже немного знаком, в те  военные годы).
Бабушка стала работать в колхозе, а отец – научился водить грузовичок  и работал водителем, без всяких «прав», конечно. Грузовичок был с газогенераторным движком. Бензин являлся тогда большим дефицитом, и использовался только для запуска двигателя, а потом ездили буквально «на дровах».
20 ноября 1943 года отца призвали в ряды Красной Армии. 688 стрелковый полк 103 стрелковой дивизии принял его в свои ряды. Исполнилось  ему, к моменту призыва в армию,  17 лет и 3 месяца, он был уже единственный сын у матери. Шла война,  и стране было не до сантиментов.
Везли их до части в открытых вагонах, без крыши, всю ночь в сильный мороз. Чтобы как-то согреться, ребята сбились в тесную кучу и согревали друг - друга как могли. Несколько человек сильно обморозились за эту ночь, вспоминал отец. Случаев вопиющей бездушности, безалаберности, наплевательского отношения к людям, и в то суровое время, было немало…
Отца направили учиться на радиотелеграфиста. Он успешно освоил эту специальность.
(У него вообще был талант  к радио и электротехнике. Уже после демобилизации, в Ленинграде  он сам собирал и ремонтировал диковинные, в ту пору, телевизоры. Да и  его друзья всю жизнь обращались к отцу с просьбами о ремонте и настройке всякой  радиоаппаратуры).
Служили они в очень трудных условиях. Кормили тех, кто не на передовой,  по третьей норме довольствия. («Всё – для фронта!» - Это был лозунг, по которому  «на деле» жила страна).
Одевали всех – тоже по третьей норме: гимнастёрки с шинелями, зачастую, были из госпиталей, прострелянные и рваные, после многих стирок и «прожарок». «Старшина дёрнет за воротник. Если он оторвался – поменяет гимнастёрку, если нет – носи дальше, солдат,  штопай дырки!» - вспоминал  отец.
Летом 1944 их в составе маршевого батальона повезли на фронт. Эшелон немцы разбомбили, отец был ранен осколком в колено и довольно долго лечился в госпитале. Значит, не судьба ему была: повоевать на германском фронте.
После выздоровления отца отправили  в Забайкальский военный округ, назначили начальником радиостанции средней мощности в 10 отдельный батальон связи окружного подчинения. Уже полным ходом шла подготовка к войне с Японией.
С началом войны отцовская часть, в которой он служил, участвовала в переходе через  Большой Хинган. На память о тех боевых  днях, отец бережно хранил фотографию, где он «снят» с боевыми друзьями и командиром роты.
Отец  там в верхнем ряду, третий слева. «Смотри, каких солдат японцы испугались!» - смеясь, говорил он потом маме, показывая этот снимок. Совсем молодые ребята на нём. Фотография характеризует дух той эпохи, и состояние дисциплины в армии. Все бойцы подтянутые, застёгнутые, одеты по форме, трезвы.  А ведь они – только что вышли из боёв и тяжелейших маршей. Очень примечательна и подпись командира роты на обратной стороне фотокарточки:
«Поднятие бокала за мир во всём мире с боевыми товарищами, прошедшими тяжелый боевой путь с 77 рзд. до г. Шуанген – Пу (Манчжурия).
Благодарю Вас тов.  Сержант Дроздов Б.П. за выносливость. 09.09.1945г. ком. роты связи л-т Масалитинов»
  На «Вы» пишет лейтенант сержанту и благодарит его «за выносливость» во время «тяжелого боевого пути»! Значит, было за что.
Отец всю жизнь был внешне щупленький и худенький, сказалась, наверное, блокадная юность и армейская голодная молодость. Но физически он был крепок и  силён.  Про таких в народе говорят: «двужильный».

Продолжение:http://www.proza.ru/2010/03/15/417