Глава Как дЕды жили и служили. Часть 3

(Продолжение. Предыдущая глава:http://www.proza.ru/2010/03/15/416)

После победы рота, где служил отец,  около года стояла  «на сопках  Манчжурии», где было пролито столько русской крови еще в Русско-японскую войну 1904 -1905 годов.
Места там были бандитско – партизанские. Манчжурия в Китае долгое время была неким подобием  Сибири в России. Туда ссылали убийц, каторжников и преступников. Многие из них  сбегали и сбивались в банды, численностью в сотни и  тысячи головорезов. Их называли «хунхузами».
Характер местности (леса, гаолян, горный рельеф) и свирепость местных нравов способствовали тому, что эти банды успешно противостояли войскам императорского Китая. Даже японцы, славившиеся исключительной жестокостью по отношению к китайцам, мало что могли с этими хунхузами поделать.
Красная Армия, после нескольких нападений хунхузов на её гарнизоны, навела там порядок раз и навсегда, к немалому изумлению местных жителей. Сделано это было без особого «гуманизьма», но зато быстро, доходчиво и эффективно.
Потом отца отправили служить в монгольские бескрайние степи, на «точку», которую сами же солдаты строили и оборудовали. Место дислокации было где-то в районе Халхин-Гола. Жили они там в землянке, выкопанной своими руками, зимой топили печку. Морозы, кстати, в Монголии лютые, с пронизывающим ветром. На пост заступала пара часовых, чтобы посматривали друг за другом. Обморозить нос или уши можно было моментально, вот и глядели на товарища, чтобы не побелели  незаметно у него нос, или щёки. Наверное, от тех караулов у отца осталась шуточная присказка: «Железяку на пузяку- хоп!». «Железякой» был автомат ППШ, наверное.
Зимой, заступая на пост, они одевали по 2 полушубка, один – шерстью наружу, другой – внутрь и всё равно замерзали «как цуцики».
Было у них на точке 2 американские «ленд-лизовские» радиостанции, которые отец хвалил за надёжность и удобство работы. Даже «ключ» телеграфистский там был не такой, как на наших станциях. На нашем телеграфисту надо было «стучать» ключом сверху вниз, а на американской станции: вправо-влево. На этих станциях они несли круглосуточное боевое дежурство. Задачей его было принять информацию от маломощных станций, на которых работали наши агенты в Китае и передать её «наверх» по назначению.
Нечего и говорить, что ни «проспать» сеанс связи, ни ошибиться в приёме -передаче они не имели никакого права. Это рассматривалось бы, как невыполнение боевой задачи, со всеми вытекающими, для того сурового времени, последствиями.
Кроме этого на точке имелось: 2 автомашины, запасы еды, топлива и воды на год.
Самое интересное это то, что они годами (!!!) служили там без офицеров, только солдаты – срочники.
Так отец, будучи сержантом, несколько лет был командиром этого поста. Раз в год к ним приходил караван машин. Привозили продукты, питьевую воду (на год, подсеребрённую, чтобы не портилась), ГСМ, одежду и всё остальное, что требовалось для жизни в дикой пустыне, где они и располагались. В этот приезд, который длился примерно неделю, всех  бойцов «точки» ещё и проверяли по знанию  дисциплин боевой и политической подготовки. От политподготовки – до стрельбы и физкультуры. Поблажек никаких не делали никому.
Отец вспоминал, что в ежегодный  заезд на точку всегда привозили  бочку спирта. Его  использовали для регламентных работ на радиостанциях и даже разрешалось выпить для «согрева», когда температура воздуха опускалась ниже 40 градусов Цельсия.
«Метеостанции у нас нигде в округе не было и я, как командир поста имел право сам списывать этот спирт «для нужд личного состава», на основании показаний нашего термометра. Никто проверить реальную температуру у нас всё равно  не смог бы», – рассказывал отец.
Порой они выпивали зимой вечерком по 50 грамм «для сугрева» и настроения. НО: это никогда не разрешалось делать тем, кто был в карауле и нёс боевое дежурство. «Да они и сами бы не стали пить на дежурстве!» - с удивлением ответил он на мой вопрос о возможных «злоупотреблениях». «Все знали, что головой отвечают за точность приёма и передачи информации, дураков пить на дежурстве не было!».
Вот такое  самосознание имели солдаты 40-х годов…
(Мне страшно даже представить, что бы случилось, если бы в   70-80 годы оставить на точке 15 солдат без офицеров и с бочкой спирта на целый год!!! Там бы через неделю никого не осталось! Про более поздние времена и думать не хочется).
Там же людям доверяли, как это ни странно звучит сейчас. Было доверие, был и строгий спрос, разумеется, а значит - была и ответственность с дисциплиной в той армии.

Кстати о дисциплине. Когда в конце 80-х годов в прессе начали писать про пресловутые «неуставные отношения» отец поинтересовался у меня, что это такое.
Я объяснил отцу суть данного явления. Он был страшно поражен: «До чего армию довели!!! У нас наоборот, молодым солдатам помогали во всём !!! Учили, показывали, поддерживали. У меня в подчинении были ребята, которые Берлин брали, раненные не раз, с медалями и орденами, намного старше меня – и никаких проблем с дисциплиной не было!»
Однажды я спросил отца, а что бы он делал, если бы ему (сержанту срочной службы, напомню) кто-то из старых солдат отказался бы подчиняться? Отец сначала не понял сути вопроса: «Как это отказался?! Почему?! С ума он сошел, что ли?!» Мне пришлось ему объяснять, как это бывает в современной армии.
Отец задумался и потом сказал: «Выгнал бы его из части и кормить перестал!».  А потом, после некоторого раздумья повторил: «Да и не могло такого быть, у нас же армия была!!!».
И о сроках службы. Конечно же, тогда все солдаты тоже мечтали о «дембеле».

(Кстати, если быть точным в терминах – имели на это полное право, по той простой причине, что они – то были мобилизованы в армию! Соответственно – подлежали демобилизации.
Воинов 50-80 годов в армию призывали. А значит, они подлежали увольнению в запас и только!!! Использование всеми «срочниками» терминов  «дембель», дембельнуться» и т.п. – конечно же просто дань традиции.
Эти тонкости любил подчеркнуть Толя БМП, в беседе с нерадивыми воинами старших призывов: «Тааак, товарищи гвардейцы, подлежащие увольнению в запас в ноябре, декабре, январе, феврале! Как будем служить?! Добросовестная служба сокращает срок её прохождения!!!». Эта шутка всегда имела большой успех у воинов, «подлежащих увольнению в запас»).

 
Но, вернёмся к солдатам сороковых годов и их заботам.
«Дембель» был для всех желанной темой,  о нём думали и ждали его.
Отец вспоминал, что периодически возникали слухи, что мол, 1926 год демобилизуют  в конце 1947 года, потом – к ноябрьским праздникам 1948 года. «Мы – тоже считали дни. У нас в землянке была сложена печка и побелена  извёсткой. Начали на ней рисовать и зачеркивать «палочки» - сколько дней нам до «дембеля» осталось. Изрисовали этими палочками всю печку, потом – бросили это занятие и ещё 2 года служили!!!» - посмеивался, вспоминая это, отец.

В 1947 году в Чите проходили  соревнования среди всех дальневосточных радистов  на приз Главнокомандующего войсками на Дальнем Востоке, маршала Малиновского.
В этих соревнованиях принимал участие и расчет отца. Они заняли там общее второе место, что для радистов, из богом забытой точки в Монголии, было огромным достижением, и стало нешуточной сенсацией этих соревнований. 
В качестве поощрения, Малиновский наградил командира расчёта краткосрочным отпуском с поездкой на родину. Это – был поистине царский подарок от маршала! Отпуска для  солдат тогда были величайшей редкостью.
Отцу прямо на соревновании вручили отпускной билет и документы на право проезда до Ленинграда и обратно к месту службы. Он начал собираться в путь.
Собирать – то было особенно нечего. Шинель, вещмешок, немудреное солдатское имущество – всё было с собой. Командир его роты связи, которому никакой отпуск «не светил» в ближайшем будущем, был родом из Москвы, железнодорожная станция Перово. Там жили его родители. Зная, что отец поедет в Ленинград через столицу, ротный  попросил его привезти им передачку – вещмешок с продуктами из офицерского пайка. (В стране ещё была карточная система). Вещмешок он упаковал при отце,  положив в него и несколько больших жестяных банок со сливочным маслом, которые можно было купить в Монголии. В СССР это было немалым богатством, по тем временам. Вещмешок ротный завязал обрывком красной сатиновой материи, которую оторвал от какой-то скатерти, чтобы отцу было легче запомнить этот мешок в дороге.
Второй просьбой ротного – было купить ему в Ленинграде хромовые сапоги.
В Монголии  все солдаты и офицеры ходили тогда в кирзовых сапогах. Других – не выдавали. Для этой покупки ротный дал  отцу довольно крупную сумму денег.
С этими двумя поручениями, папа и поехал в отпуск, к родителям в Ленинград. Ехал на перекладных, в каких-то эшелонах и товарных вагонах. Пассажирских поездов тогда было мало и билетов на них было не достать.
Где-то на подходе к Уралу, ночью, эшелон, в котором отец ехал в отпуск, попал в крушение и вагоны полетели под откос…
Отец вспоминал, что спал в момент крушения и очнулся оттого, что ехал спиной на деревянной двери товарного вагона вниз по крутому склону.
Ему повезло, он отделался ушибами, синяками и разодранной в кровь спиной. Вагоны поезда валялись под откосом,  было очень много пострадавших и погибших. Однако,  даже в отсутствия тогда  МЧС,  спасательная операция была организована быстро. Приехали  кареты скорой помощи (на счастье, где-то недалеко был райцентр),  утром подали даже санитарный поезд к месту крушения. Раненым оказывали скорую помощь.
У отца сильно болела спина. В санитарном поезде ему врач выдернул из неё самые крупные занозы и кисточкой помазал спину йодом и зелёнкой. «Все, можешь ехать дальше!» - завершил он оказание помощи.
Осталось найти вещмешки, которые валялись где-то в крошеве вагонов. Надо сказать, что место крушения было сразу же оцеплено милицией и внутренними войсками, которые никого из посторонних к нему не подпускали.
Когда разобрали тела пострадавших и погибших, дошли руки и до их личных вещей. Все вещмешки, чемоданы и прочий скарб, который валялся в опрокинутых вагонах, вытащили и выложили рядами на земле.
Потом построили тех, кто остался относительно невредим, и желал забрать свои вещи.
Всех их строго предупредили о том, что попытка присвоить чужие вещи будет расцениваться, как воровство, со всеми  последствиями.
 «Если не уверены, что сможете точно описать содержимое своих «сидоров», лучше не хватайте их. Будем разбираться позднее. Кто уверен – шаг вперёд!» - скомандовал руководивший опознанием вещей милиционер.
Отец шагнул, вместе со многими другими. Дальше всё было просто. Каждому давали в сопровождение офицера и пару солдат внутренних войск, в качестве понятых. Когда человек опознавал свои вещи – составляли акт и опознавший,  при понятых, объяснял «под протокол» по каким признакам он опознал свои вещи и что находится внутри. Если всё сходилось – акт подписывали, и вещи ему возвращали.
Отец довольно быстро нашел свой «сидор» и вещмешок ротного, который он опознал по красной материи на горловине. С опознанием содержимого – тоже проблем не возникло. В отцовском сидоре и не было ничего, кроме его личных вещей, а в вещмешке ротного оказались описанные отцом монгольские банки с маслом, что сняло все вопросы у милиции. Вещи ему вернули и даже выдали справку от МВД, что он попал в железнодорожную аварию.
Дальше до Москвы папа добрался без особых происшествий и передал вещмешок ротного его родителям. Они были очень рады такому подарку и приглашали отца погостить у них. Но он спешил в Ленинград, к своим родителям.
А вот на Ленинградском вокзале столицы,  случилась серьёзная неприятность. Отец нарвался на патруль, который сразу же задержал его, за нарушение формы одежды. Да и было  отчего: отец шагал по перрону в рваной гимнастёрке, залитой на спине зелёнкой, в сапогах и брезентовом ремне. Никакой парадной формы одежды у них в Монголии не водилось, конечно.
Начальник патруля определил отца в «камеру временно задержанных»,  и стал дожидаться коменданта.
Комендант вызвал отца для объяснения: «Откуда Вы, товарищ сержант прибыли в столицу в столь непотребном виде?!». Отец рассказал ему про Монголию, соревнования радистов, отпуск от Малиновского и показал справку МВД о крушении поезда.
Комендант повертел в руках отпускной билет, полюбовался на подпись маршала на нём, затем почитал милицейскую справку и нахмурился.
«Ты эти документы видел? Поговорил с сержантом? Зачем его задержал?!» - довольно строго поинтересовался он у капитана, начальника патруля.
«Так он же форму одежды нарушает! В рваной гимнастёрке – нельзя  по Москве болтаться!» - резонно ответил капитан.
- «Это ты прав. Значит так. Возьмешь сейчас дежурную машину, отвезёшь сержанта на Полежаевскую.  Там на складе ему выдадут новую гимнастерку, брюки и ремень уставной. Я  позвоню. Потом – привезёшь сюда и представишь мне. Выполнять!»
Отца свозили, переодели и представили снова. Комендант остался доволен его внешним видом и пожал руку: «Отдыхай, сержант, раз заслужил!». После чего оставил себе для отчёта  МВД-шную справку об аварии. «Под неё – твою новую форму спишут со склада!», -  и помог с билетом на поезд до Ленинграда.
Так что и среди комендантских офицеров тоже встречались отличные люди!

Второе приключение в отпуске было связано с покупкой хромовых сапог для командира роты.
Пошли они с дедом покупать эти сапоги на Сытный рынок, благо он был неподалёку от дома, и тогда на нём имелась «толкучка». Нашли подходящие сапоги, сторговались, купили. Только собрались домой и  тут – трели милицейских свистков и рынок мгновенно оцепили. Облава, проверка документов. Это было довольно обычной практикой, после войны. Документы у отца были при себе, но он был в «гражданке», не идти же на рынок в форме!  А вот переодеваться в гражданскую одежду военнослужащим срочной службы тогда строго запрещалось и в отпусках, и в увольнениях.
(Даже в 70-е годы, когда мы учились в военном училище, этот запрет всё ещё сохранялся, а уж что говорить про 40-е годы)!
«Дело пахло керосином». На выходе из рынка поставили 2 стола. За одним из них проверяли паспорта у «гражданских», за другим – документы у «военных».
Отец, вместе с дедом встал в очередь к столу для проверки «гражданских». Очередь двигалась довольно быстро, документы все носили с собой и у большинства посетителей – проблем не было. У деда тоже – проверили паспорт, прописку, штамп с места работы, вернули: «Спасибо, проходите!».
С отцом же – вышла заминка. «Вы военнослужащий?!» - едва глянул милиционер на его военный  билет: «К соседнему столу!».
Делать нечего, встал к соседнему столу. Там разговор вышел короток: «Сержант, в отпуске… Почему в гражданской одежде?!» - угрюмо поинтересовался неразговорчивый капитан из комендатуры. И, не слушая оправданий отца, скомандовал: «Проходите, товарищ сержант  вон в тот автобус!». Прошел. Таких, временно задержанных по разным причинам военных, набралось в автобусе человек 7.
Автобус привёз их на Садовую, на знаменитую ленинградскую гарнизонную гауптвахту. Там уже вовсю шли строевые занятия. По периметру плаца строевым шагом маршировали арестованные, в центре плаца подавал, лужёным голосом, команды старшина – сверхсрочник. В углу сидел на табуретке дежурный помощник коменданта и придирчиво следил за соблюдением всех строевых правил марширующими. Изредка он делал кому-либо замечания. Или «добавлял» срок: «Я Вам, товарищ арестованный, два раза повторять не буду! Еще двое суток ареста!».
В общем, необходимая строгость дисциплины на занятиях, поддерживалась неукоснительно. Вновь привезённых тут же  поставили в общий строй, и батя вместе со всеми бодро затопал строевым шагом по периметру плаца. Причем в общей цепочке одинаково усердно топтали плац и солдаты,  и   сверхсрочники, и офицеры. Особенно впечатлил отца лихо шагавший строевым шагом, неподалёку от него, подполковник.
Продолжалось это действо примерно час, без всяких перерывов. Еще раза три привозили партии «новеньких» и тоже ставили в этот строй.  Видимо, облавы шли в нескольких районах города.
Наконец,  на плац вынесли стол и пару стульев. Вышел капитан 1-го ранга с каким-то майором, и начали оперативно проводить «разбор полётов». На столе у них лежала груда документов задержанных и рапортички с описанием причин.
Майор, через старшину с лужёной  глоткой, выкликал  звание и фамилию. Задержанный строевым шагом подходил к столу, а комендант, капитан 1-го ранга,  «бодро - весело» вершил суд и расправу. Суд был скорый, справедливый и суровый.
Самого разговора отцу не было слышно, а вот «приговор» коменданта майор громко оглашал на весь плац: «Трое суток ареста! Пять суток ареста!» Изредка  звучали и более суровые виды: «Двое суток строгого ареста!» Трое суток строгого ареста!». В основном, взыскания варьировались в этих рамках. Кому-то комендант «ввалил» от души: «Пять суток строгого ареста!». Наверное, было за что…
Отец, тем временем, шагал строевым шагом и ждал своей очереди «на беседу». Озвученные на весь плац сроки арестов не внушали оптимизма, и он  мрачно размышлял, сколько же времени своего отпуска ему придётся провести не дома, а на гауптвахте, совершенствуя строевые навыки.
Очередь дошла и до него: «Сержант Дроздов!»,-  рявкнул старшина на весь плац. Отец, чеканя шаг, подошел к коменданту и представился, как полагалось.
Капитан первого ранга, хмуро поинтересовался у майора: «Этот – за что задержан?»
- «За нахождении в гражданской одежде в отпуске!» - ответил майор.
- «В отпуске?!» -  удивлённо протянул комендант. «Откуда прибыл? В  каком ещё отпуске, за что, кто отпустил?!» - задал он вопросы уже отцу.
Тот, стараясь быть кратким,  доложил про Монголию,  состязания,  призовое место и отпуск от Малиновского.
Комендант хмыкнул, взял в руки отпускной билет, развернул его и полюбовался подписью на нём.
- «Молодец, раз так! А почему  без уставной формы по городу в «гражданке» шляешься,  радист?!»
- «Да мы же с отцом на рынок, за сапогами для командира роты пошли. Рынок –  рядом с домом, а в форме на «толкучке» стыдно торговаться!»
- «Так это твой отец, с сапогами подмышкой, перед комендатурой топчется?!» - усмехнулся комендант.
- «Сколько он уже марширует тут?» - поинтересовался он у помощника коменданта. «Шестьдесят минут!» - незамедлительно прозвучало в ответ.
- «Ладно, пусть ещё часик потренируется – и свободен! Но больше чтобы в гражданке не попадался, понятно?!» - обратился он к отцу.
- «Так точно, понятно!!!» - ответил он, не веря такому счастью.
Через час, который тянулся неимоверно долго, отца выкликнули из строя, отдали документы и выпустили на свободу. На улице, действительно топтался дед, с купленными сапогами подмышкой. Все 2 часа он ждал сына у гауптвахты, не зная, что и думать…
Они обнялись и поехали домой. Вечером у них был небольшой семейный праздник по случаю такого счастливого освобождения с гауптвахты…
Потом отпуск закончился. Отец, уже без всяких «приключений» добрался сначала до Читы, а потом, с очередным караваном – до родной «точки», где служил ещё два с лишним года.
Перед увольнением они с друзьями сфотографировались в полку на память, отец – первый слева.
Отца демобилизовали в октябре 1950 года, вместе со всеми его товарищами 1926 года рождения. На учет в военкомат Петроградского района Ленинграда он встал 18 октября 1950 года, прослужив в армии 7 ЛЕТ!!!! (без месяца и двух дней, если считать точно). В том числе и 2 военных года. Это – была судьба поколения 1926-28 годов рождения. Почти все они служили тогда такие сроки. Как правило, без всяких отпусков, увольнений, не видя сливочного масла и белого хлеба. Служили и не ныли, не плакали и не разбегались.
На их плечах стояла Армия и Держава. Низкий поклон им за это!!!
После демобилизации, отец приехал домой, в Ленинград,  и почти сразу устроился радиорегулировщиком на завод им. А.А. Кулакова. (Тогда не было принято месяцами сидеть на шее родителей, «гуляя» после армии).
Он проработал на этом заводе более 40 лет, с 1950 до 1991 года. Причем работал так, что его, беспартийного рабочего, наградили орденом Трудового Красного Знамени и медалью «За трудовую доблесть». 
Папа, имея 7 классов образования, был ответственным сдатчиком от завода по Черноморскому бассейну. Ходил на подводных лодках в море,  на многие месяцы уезжал в командировки в Совгавань, Комсомольск-на-Амуре, на Камчатку, в Североморск, Северодвинск и другие города, где строился и базировался наш подводный флот.
Очень своеобразными были его политические взгляды. В партии он никогда не состоял и поругивал частенько руководство и политику тогдашней  КПСС. Особенно доставалось «Горби» и его идиотской  антиалкогольной компании. А вот Сталина – всю жизнь уважал и полушутливо называл «Батька – Сталин», как было у них принято в молодости. Себя, так же в шутку, именовал «беспартийный коммунист».
После августа 1991 года и последовавшего за этим развала страны, краха экономики, расцвета бандитизма и  воровства, оценки «реформаторов» у него стали очень нелицеприятными. Как, впрочем, и у всех его друзей – однополчан.
Отец был очень непритязателен в быту, одевался просто и без лишнего «выпендрёжа». Когда он видел кого-нибудь в излишне роскошной, на его взгляд,  одёжке, то обычно шутил: «Такой костюмчик, до революции, носила только мелкая буржуазия!». Этой послереволюционной  шуточной фразой он частенько оценивал различные экзотические одеяния.
Можно было бы ещё многое вспомнить о труде, привычках и  обычаях того поколения фронтовиков и тружеников.
Но это была бы – уже совсем другая история…

Закончить эту главу я хочу рассказом об одной народной песне.
В 60-70-е годы её практически не исполняли по радио и телевидению. Сейчас – и подавно. Впервые я услышал эту песню 9 мая 1975 года в Ленинграде, на родном проспекте Добролюбова. Ветераны Великой Отечественной, как и все мы  праздновали 30-ти летие Великой Победы. Ветеранов на улицах тогда было много, почти все  были с многочисленными боевыми орденами и медалями. Они встречались, обнимались, пели и плакали от счастья и горя. Многие – выпивали за встречу и Победу прямо на улицах города. В общем -  отмечали «свой день, свой праздник возвращения», как могли и как умели.
Надо сказать, что мы, дети этих ветеранов, в массе своей были воспитаны в патриотическом духе и искренне уважали поколение фронтовиков. Был интерес и их подвигам и наградам. Многие из нас даже умели по ленточкам на колодках ветеранов различать, какими они были награждены орденами и медалями.
Вдвоем с приятелем мы пошли побродить по праздничным улицам, полюбоваться на праздник. В небольшом скверике, у парка Ленина, наше внимание привлекла группа ветеранов, собравшихся вокруг своего товарища – баяниста. Тот только что отыграл какую-то военную песню и перебирал лады баяна, готовясь исполнить новую песню.
«Прохор, давай нашу, Волховскую!» - обратилась к баянисту стройная седая женщина с медалью «За оборону Ленинграда»  на кофте.
И Прохор заиграл совершенно незнакомую нам песню, незамысловатый мотив которой почему-то сразу тронул мою душу:

« Редко, друзья, нам встречаться приходится,
Но уж когда довелось,
Вспомним, что было, и выпьем, как водится,
Как на Руси повелось».

Запел баянист красивым мужским баритоном.

«Выпьем за тех, кто командовал ротами,
Кто умирал на снегу,
Кто в Ленинград пробирался болотами,
Горло ломая врагу!

Будут навеки в преданьях прославлены
Под пулеметной пургой…
Наши штыки на высотах Синявина,
Наши полки подо Мгой!»

Подхватили и остальные ветераны. Неизвестные нам слова этой гордой песни были поразительно красивы и искренни. К нашей группе стали постепенно подходить другие ветераны, многие подтягивали песню.

«Пусть вместе с нами семья ленинградская
 Рядом сидит у стола,
 Вспомним, как русская, сила солдатская
 Немцев за Тихвин гнала!

Выпьем за тех, кто неделями долгими
Мёрзнул в сырых блиндажах,
Бился на Ладоге, дрался на Волхове,
Не отступал ни на шаг!»

Мы с приятелем были просто потрясены и слушали песню, стараясь не пропустить ни одного слова.

«Встанем и чокнемся кружками, стоя, мы -
Братство друзей боевых,
Выпьем за мужество павших героями,
Выпьем за встречу живых!

     Выпьем за тех, кто лежит под Синявино,
     Кто не сдавался живьём.
     Выпьем за Родину, выпьем за Сталина!
     Выпьем и снова нальём!»

Последние две строфы песни фронтовики пропели с каким-то особым подъёмом раза четыре подряд. Многие пели, не скрывая, и не стесняясь своих слёз…
Потом всем ветеранам налили «фронтовые сто грамм» и они молча выпили.

Песня эта с тех пор навсегда запала в моё сердце… Почему-то запомнил я её слова  сразу. Мы с друзьями пели её потом на всех  встречах и праздниках. И сотни раз слышал я слова уважения и восхищения про эту песню. Много лет спустя, когда уже появился Интернет, мне удалось найти в «сети» историю её создания и фамилии автора прекрасной музыки И. Любана и текста – фронтовика П. Шубина, который сам участвовал, в начале 1943 года, в снятии Ленинградской блокады и в боях у Синявина и Воронова. Да иначе,  наверное, и быть тогда не могло…
История этой песни просто удивительна: сначала, в маё 1942 года появился вариант текста, написанного М. Косенко и А. Тарковским (кстати, это отец известного кинорежиссёра). Песня была исполнена по радио, попала в репертуар фронтовых ансамблей, стала популярна. Она называлась просто: «Тост».
В ней  тоже  были прекрасные слова:

 «Если на празднике с нами встречаются
 Несколько старых друзей,
 Все, что нам дорого, припоминается,
 Песня звучит веселей.

 Ну-ка, товарищи, грянем застольную,
 Выше стаканы с вином!
 Выпьем за Родину нашу привольную.
 Выпьем и снова нальем.

 Выпьем за русскую удаль кипучую,
 За богатырский народ.
 Выпьем за армию нашу могучую.
 Выпьем за доблестный флот.

 Встанем, товарищи, выпьем за гвардию -
 Равных ей в мужестве нет.
 Тост наш за Сталина, тост наш за партию,
 Тост наш за знамя побед!»

 Ну а потом в 1943 году – Павлом Шубиным был написан текст легендарной «Волховской застольной», которая стала для очень многих гимном и знаменем поколения фронтовиков.

Продолжение: http://www.proza.ru/2018/01/24/437