я сам

Родился я от стука ботинком по трибуне, злого на американцев лидера нашей страны, в  отпуске в  городе Сочи, на закате, очевидно, поэтому был какой-то пунцовый, со слов мамы. Своим рождением моментально принёс прибыль, и от того двойную радость, папочке, в виде ящика коньяка, поспорившему с армянами - сдатчиками нам жилья внаём. В возрасте десяти дней был депортирован, то есть десочирован по окончании путёвки в столицу Заполярья – Мурманск. Где и зарегистрировали. Получается – летел по справке, аки пёс, с полутрезвым отцом в мягком мамином декольте. Теперь я понимаю, что пытаются мужчины высмотреть там - себя маленького. Хотя, это неверно, иначе пингвины смотрели бы друг другу между лап, а кукушко отцы по сторонам.

Родильный дом, уже за ненадобностью, снесли бульдозерами буквально через месяц. Место, где он стоял, теперь выглядит как здоровенная пахучая клумба с рододендронами, похожими на  капусту, так что я родился не у колченогого аиста в зубастой пасти. В зелёной капусте рождаются банкиры, в сочной - сочинцы, а в цветной – граждане бывших союзных республик.
 
В школу я пошёл, как и полагается, в мышиной серой форме и накрахмаленной рубашке с тремя гвоздиками и выпученными от непонимания окружающей обстановки глазами. Обстановка не менялась лет десять, глаза привыкли, гвоздики завяли. И даже сейчас, если зайти в родную школу и громко крикнуть мою фамилию, то где нибудь отвалится штукатурка. Редко кого исключали три раза из одного и того же заведения.
 
Первый раз - за банальных три рубля, зелёная такая бумажка, где на пятнадцати языках было написано: бери вино, на водку не хватит. Обуянные жаждой знаний, и размахивая портфелями, вприпрыжку мы с товарищем спешили в школу и заметили открытый канализационный люк, откуда торчала знакомая голова третьеклассника.
 
После наводящих вопросов выяснили, что у них там тепло, светло и вообще коллектор отопления, где ошалелые от свободы третьеклассники свили себе ослиное гнездо, развели тараканов и даже делали там уроки. Причём, по табличкам на клапанах, можно было догадаться, что и родная грязно-зелёная школа насыщалась теплом именно оттуда.
Эти монументальные знания, почёрпнутые, можно сказать из недр земли русской, не давали спать и бередили воображение. И в аккурат на Новый год, за мзду в три рубля, честно вымогнутые у папачоса за хорошие оценки, наш несвеже пахнущий третьеклассник, клапана то на школу и закрыл, все шесть. И после этого, учёба у нас началась не десятого января как у всех, а на две недели позже.
 
Все эти две недели школа была похожа на большой, терпящий бедствие корабль товарища Ноя, который перегрузил его тварями. Все окна были молочно-белого цвета, из дверей валил пар и непрекращающийся мат, человекоподобные санитарные техники с гиканьем и бульканьем разгружали и загружали грузовики с трубами и батареями, до обеда. После обеда, уверенно натоптанная народная тропа, вела к ближайшему винному магазину. Наступало дремотное затишье, и только в директорском окне металась тень. За свой непонятно глупый взгляд сбоку, директор имел кличку – Палтус. Заглянуть в эти мутные рыбьи глаза, раз шесть приезжала чёрная «Волга» из РОНО, в эти моменты тень Палтуса была малоподвижной и более прозрачной, и более походила на тень отца Гамлета.

Третьеклассник был изловлен и оказался на редкость красноречивым, в результате чего, уже второй учебный день начался с торжественной линейки, на которой нам с товарищем пробили двухнедельный пендаль от всего учительского коллектива и заклеймили позором и взяли на поруки единомоментно. Действительно, как-то нехорошо получилось, и вид ржавых батарей и сварки на стенах в классе не добавляли эстетического наслаждения. Люк коллектора привалили бетонной плитой, об которую до сих пор спотыкаются неместные гулялы. Если бы такой казус случился в наши дни, то мои родители, наверное, по сей день продавали бы самодельные леденцы в поезде Лабытнаньга – Бангладеш и складывали выручку в отдельно взятый вагон.

Второй раз – за плохое пищеварение. Пословица: «Долго жуёшь – долго живёшь» приобретала свою актуальность исключительно после третьего урока. Когда, вырвав из костистых лап социалистического общепита, положняковый гранено - алюминиевый обед, можно было стоя, как на светском фуршете неторопливо, не обращая внимания на звонок, превратить всё это казённое в себя родного, вытереть руки и губы об шторы и не спеша следовать на урок. На такие опоздания обычно внимания не обращали. Но не в четверг, по четвергам после обеда была химия. Химичка – вечная диетчица, и от того непонятных очертаний в лице и фигуре существо по кличке Сова просто закрывала перед опоздавшими дверь. И призывы: «Сова, открывай, медведь пришёл!», - на неё не действовали. Медведь тогда был не в фаворе. Приходилось целых сорок пять минут, в родной школе, тихо передвигаться  и общаться знаками и шипящими, как польские шпионы. А в этот злополучный день понёсло нас на чердак, благо он был незаперт.
 
Стропила чердака походили на рёбра кита изнутри, все выступающие предметы были плавных очертаний и не имели углов, настолько всё было в голубином помёте. Если это и был кит, то питался он исключительно птичьим дерьмом и перьями. Здесь же, в гнёздах, лежали ещё тёплые яйца в крапинку. Делать было нечего, и мы через слуховое окно начали кидать яйца в припаркованные автомобили. Яйца быстро закончились. По всему чердаку были свалены стопками тетради целых плеяд таких же горемычных знаний утолителей. Где бы ты не находился, и что бы ты не рассказывал о своей блестящей учёбе своим доверчивым детям – помни, всегда есть чердак, полный подлинных документов.
 
Урок подходил к концу и всё бы ничего, но мой товарищ внезапно заностальгировал по нашей школьной уборной. Выдержать такие испытания, как  лазанья по вертикальной лестнице, беготне на цыпочках через всю школу, согласитесь, мог только человек с железной кормой, а товарищ мой, судя по поскуливаниям, таковым не являлся. Благо, из пола торчали квадратные кирпичные такие трубы непонятного назначения и подходящего диаметра. Вот одну из таких штуковин, товарищ, вооружившись тетрадью поинтересней, и наполнил. Прозвучал звонок и мы, пугая голубей, наперегонки побежали на физкультуру.
После спортзала, в раздевалке, пахнущей кедами «Красный треугольник» и свежевыкрашенными гантелями, мы вяло одевались, когда залетевший параллельный «Б» класс, беспрестанно срываясь в хохот, огорошил нас рассказом.
   
Они сидели на химии, Сова нудно бубнила и чертила на доске только ей одной ведомые кабалистические знаки. Все остальные, проникшись историей про спящего, и от того ставшим знаменитым, Менделеева, дремали с открытыми глазами, пока дело не дошло до опытов. Это дело все любили и слегка побаивались. Почти у каждой девчонки дома лежал не один, прожжённый кислотой фартук.

Химичка недолго возилась с мензурками, и если верить её словам, то после смешивания магических компонентов должен был выделиться болотный газ сероводород с характерным запахом тухлых яиц. Она всё смешала и поставила в большой стеклянный вытяжной шкаф, из мензурки действительно повалил густой жёлтый дым, а сверху из вентиляции вытяжного шкафа начало валится… в этом месте рассказчик закатывал глаза, икал, хватал ртом воздух… настоящее дерьмо! Запахло не только болотным сероводородом, но и свинотным переводородом. Химичка закрыла шкаф и послала за директором.
 
Палтус долго боком разглядывал содержимое ящика и брезгливо косился на учителя химии. Та тыкала указкой в написанные на доске формулы и убеждала директора в невозможности из скудных элементов неорганической химии получить свежайшее органическое удобрение. Тот и сам догадывался, что не могла всем известная химичка открыть философский камень, даже в таком непрезентабельном виде. Урок был сорван напрочь.

Мой товарищ и все вокруг веселились и смеялись уже с хрипотцой. Я пулей сообразил, как действовать и был пойман самим Палтусом при смывании голубиного помёта и перьев с подошв собственных ботинок. Товарища я не сдал, молчал и глядел в пол.
 
Я даже молчал тогда, когда Палтус по телефону, в обеденный перерыв, живописал моему папаше во всех подробностях о моих заслугах. Итогом его умозаключений было то, что некоторые ученики  только мечтают испражняться на школу, трудовой коллектив и Конституцию, а я же даром время не теряю, и что всё это проистекает из семьи. Я представил, как в этот момент из папиного рта выпал пирожок с яйцами. Я живо представил себе нашу семейную тренировку, где пращуры делятся со мной секретами мастерства.
- Хотя, - ехидно заметил Палтус, - в сравнении с прошлым разом, масштабы разрушений нааамного уменьшились.
На этот раз торжественная линейка получилась веселее, исключили меня одного и всего на неделю. Улыбались все, кроме моего товарища.

Третий раз – за пацифизм. Военруком в школе работал Семён Иосифович, полковник в отставке, по складу ума – заикатый пехотинец. Роста он был небольшого, чего не скажешь о его неуставной голове, и издалека походил на больших размеров самоходный гриб. В его противогазе могла смело пережить газовую атаку небольшая мохноногая пони с опухолью бровей. Ещё он имел очень выразительный и увеличившийся с возрастом нос. Причём этот орган был абсолютно независим от хозяина. Он мог принимать любые формы, цвета и оттенки независимо от настроения и планов обладателя. За чудное сочетание всех этих качеств, кличку он имел – Писён Грибосифович.

Над бедными нестроевыми юношами, плохо понимающими, когда это они успели задолжать Родине два, а то и три года, военрук измывался, как мог. Бедные детки, суча синими узловатыми коленками, по сорок минут в противогазах маршировали по спортзалу, подтягивались, отжимались и лазили по канату. Разбирали и собирали автомат и винтовку, кидали в небо учебную гранату и вообще уже начинали любить Родину за то, что она придумала перемены. Все навязчиво мечтали о том дне, когда нам выдадут настоящие блестящие боевые патроны, и вот тогда, военрук пал бы смертью храбрых, будучи простреленным насквозь двадцать восемь раз, столько нас было в классе. Я бы на своём нацарапал: «Гаду внутрь». Очевидно, эту тайну знали все военруки и, сговорившись, главу «Минирование промышленных объектов», не преподавали.
 
В один из тёплых майских денёчков на столе военрука забренчал и затрясся загаженный временем зелёный польский телефон. Вальяжный голос представился заместителем начальника ОблОНО и сообщил, что такого-то числа, во столько-то представители горкома и РОНО будут проезжать по школам и устраивать внезапные проверки по эвакуации и оказанию первой медицинской помощи. А, так как папа голоса, и Писён когда-то служили вместе, то он счёл нужным предупредить старого боевого товарища. Писён поблагодарил заботливого чиновника и, потирая разом вспотевшие ладошки, принялся мысленно составлять план предстоящего мероприятия.

Времени было немного и надо было всё предусмотреть. Все эти внезапные новости военрук, боясь расплескать, и что нибудь забыть, гордо затащил Палтусу в кабинет. Там они долго совещались, чертили в календаре загогулины, и грянувший вывод оглушил обоих. Время и день внезапной проверки совпадали с годовой контрольной по математике, задание для которой всегда привозил представитель из РОНО. Замысел проверяющих стал ясен и вызывал уважение. От мистической монументальности задуманного попахивало далёкими довоенными зарницами, которые Писён вспоминал в ностальгических дрёмах, и в которых пышно усатый вождь улыбался с лукавым прищуром.
 
- Врёшь, не возьмёшь! – думал военрук, подгоняя ленивого электрика, чинящего давно испорченную трансляцию. По замыслу военрука, как только представитель РОНО ступал на порог школы, ему навстречу стройными колоннами, непременно в противогазах, должны были спускаться ученики, перемешанные меж собой по половому признаку, но подобранные по росту. Сирена, возвещающая начало эвакуации, должна начинать потихоньку, а потом перерастать в оглушительный вой. По школьной трансляции железный голос должен вещать правила эвакуации. Замыкать это действо должен преподавательский состав и четвёрка рысаков, отставить, учеников с аптечками, повязками и носилками.  А уж в самом конце, сам военрук, во всей своей красе с новым противогазом ДП-4 и с чётким громогласным докладом в начищенных зубах и ботинках.
 
Примерно так, по мнению военрука, и должна была выглядеть всемирная красота эпохи ренессанса. И чтобы всё это сбылось, начались ежедневные тренировки. Учёба отошла на второй план. Любопытные воробьи залазили друг на друга, пялились в окна и веселились над новой забавой. К финалу недели каждый ученик мог безошибочно, по затылку определить впереди идущего, даже в противогазе с запотевшими очками.
 
Чей-то бесценный совет: слюной протирать противогазные стекла от запотевания, привёл к тому, что все без зазрения совести плевали соседу в очи. Отвинченные от фильтров хобота засовывались в самые неожиданные места. Появился новый вид спорта: хоботобол, надо было висящим на шланге фильтром, без помощи рук, забить скомканную бумажку соперникам в ворота.  Девушки наносили макияж в виде длинных ресниц, серёжек и тоненьких бровей на унылую серую резину и пририсовывали окровавленные бивни особо агрессивным пацанам.
Все свободные от тренировок уроки, школьники напрягались и выдумывали новое применение такой, казалось бы, узконаправленной вещи, как противогаз. Вся школа веселилась, как могла, один только Писён мрачнел и уже третий раз, освобождая мумию второклассника от бинтов, жалел, что нет условных бинтов.
 
День «Э» приближался как артиллерийский шрапнельный снаряд, а окопчика в виде вымуштрованных учеников как не было, так и нет. Назначенные  санитарками ученицы, очевидно, обожали ролевые игры, и выйти из образа не могли, даже хорошо выспавшись на следующий день. Их нестроевые декольте, гольфы и короткие белоснежные халаты будили замшелых бесов даже в потухших глазах семидесятилетнего чертёжника, который с маниакальной настойчивостью напрашивался на роль раненного рейсфедером, укушенного дыроколом, защемленного скрепками.

И вот этот день настал. В такие дни Кутузов молился, Невский постился, а Писён Грибосифович до синевы побрился и сытно покормил рыжего котика.
В девять тридцать, сойдя с троллейбуса, инструктор РОНО Раиса Петровна начала сокращать расстояние от остановки до общеобразовательной школы, где ей предстояла банановейшая миссия – контроль над проведением годовой контрольной работы по математике для десятых классов.

За тридцать лет безупречной работы Раиса Петровна приобрела опыт, подагру и философское отношение к окружающему миру. Представляя скучнейшее мероприятие, она думала только об обеде. На хорошем ли масле будут приготовлены котлетки, или вообще хорошо бы паровые, но мрачно выкрашенный бездушный монолит приближающейся школы наводил на мысль об обеде жидким чаем и пирожками-убийцами с ливером неопознанных животных. Настроение клонилось вниз. Предвидя приступ несварения, Раиса Петровна положила под язык нужную таблетку.
 
Зайдя в школу, она не сразу сообразила, что как-то тревожно тихо и малолюдно. И тут, разрывая среднее ухо, протяжно с надрывом завыла сирена, заголосила трансляция и появились одинаковые на лицо люди, которые как роботы обтекали её и быстро уходили за спину. Вселенский запах беды окутал Раису Петровну, перед глазами поплыли картины ночных бомбёжек Ханоя и Хиросимы. Мгновенно скакнуло давление и мурашки, крупной наждачкой продрали  спину. И тут на неё неотвратимо, как вторая четверть, надвигался маленький корявый человек в противогазе и что-то злобно гавкал. Она лишилась чувств.
 
Целый инструктор РОНО лежал посередь вестибюля, незамысловато раскинув натруженные ноги в небесно-голубых панталончиках с начёсом. Такого позора не пережил бы никто.
Военрук, стянув противогаз и, разглядывая как подстреленную дичь, Раису Петровну, коротко скомандовал:
- Санитары, носилки!
Писён Грибосифович начал лихорадочно расстёгивать её капустные одеяния. Руки тряслись, панталоны голубели, вдобавок военрук мгновенно вспотел, представляя стопку водки, накрытую черняшкой напротив фотографии инструктора. Подскочили белогольфные санитарки и с ними как банный лист, чертёжник.
- Надо ей линейку в рот вставить и уколоть циркулем, - пискнул чертёжник.
- Давай ей ещё котангенс на морде нарисуем, - хрипло ответил военрук – Кладём на носилки! Раз! Два!

Пока Раису Петровну горизонтально перемещали по периметру, её любовно пришпандоренный шиньон, отделился, вытянув за собой из сооружённого на голове замка с бомбоньерками, седые волосы. Вкупе с фрагментарно торчащим нижним бельём картина была живописнейшей. Примерившись к груди, Писён начал делать искусственное дыхание. Раиса Петровна, очевидно почувствовав давно забытую твердь мужской руки в нужном месте, спонтанно ожила и начала томно задирать ноги и вытягивать вверх губы. Чертёжник, очевидно, что-то вспомнив, заголосил:
- В рот надо! В рот дуть!
Военрук, поморщившись, припал к ланитам Раисы Петровны, и с силой поделился с последней недолеченным бронхитом. Та очнулась окончательно, перестала сучить ногами, открыла глаза и смачно плюнула таблетку военруку в лоб. Сев на носилках, и обведя всех светлеющим взглядом, Раиса Петровна молвила:
- Сссуки!

Это было и приветствием и длинным диалогом и прощанием. Приведя себя в порядок, Раиса Петровна из учительской позвонила в РОНО и доложила, что годовая контрольная по математике в школе номер такой-то успешно сорвана, со всеми вытекающими.
Всё это слышал топтавшийся под дверями военрук, напоминающий из-за прилипшей на лбу таблетки, белоглазого, недобитого Одиссеем Циклопа. Гордо неся обратно воздвигнутый шиньон, Раиса Петровна, окружённая лебезящим школьным генералитетом, стремительно проследовала наружу, алчно хлопнув при этом дверью. В школе водрузилась жуткая тишина. Палтус остекленело глядел в плинтус, шевелил губами и пальцами.

- А, чё они присылают каких-то припадочных? Пришла тут, выспалась, хрен подымешь, - начал военрук, вспомнив, что лучшая защита – это нападенье.
- Да, уж. Да уж, - сказал директор, затянув с «ж», и всем представился жирный чёрно-блестящий уж, который неотвратимо найдёт-таки себе нору и именно в этом трудовом коллективе. А уж ужатами, Палтус поделится с превеликим удовольствием.
Контрольную провели через неделю, когда от учеников соседней школы мы уже знали все три варианта задания. Оценки были достойные.
 
А ещё через три дня, состоялась очередная торжественная линейка, на которой меня в третий раз исключили из школы на неделю. Скоропостижное следствие сопоставило время звонка и имеющиеся телефоны в старших классах, а их всего-то было три. А голос в телефоне, менялся элементарным подключением потенциометра, честно спёртого на уроках физики, и сопротивления к проводам, идущим к динамику. Перемещая ползун, можно было беседовать любым голосом, от детского до баса, чем мы собственно и развлекались последние недели.

Вот собственно и вся история. Лозунг непохороненного вождя из трёх тафталогически повторяющихся слов, в те времена был для нас побудительным. И мы искренне верили, что этот неподъёмный багаж знаний, почёрпнутый во время барахтанья в океанах библиотек, пригодится нам не раз, и пробьёт-таки брешь в светлое будущее, а не блат и происхождение как обычно.