ИМЯ ТВОЁ37

ИМЯ ТВОЁ37
Евгений Вахромеев
/продолжение/
* * *

После этого конфликта, паломники на Иордан старались держаться большими группами. Ибо, находясь в Самарии, не всегда приходилось ждать лучшей участи, чем подобное враждебное отношение к ним местных жителей.
 
 И все же некоторые паломники, решили поменять свой маршрут, обходя эти земли. Такой маршрут уже издавна существовал, и до сих пор действовал.

Но большинство паломников решили продолжить избранный ранее маршрут. Который по сути своей был наиболее удобен для длительного перехода. Здесь чаще встречалась вода и растительность. Да и дорога была наиболее удобна для перехода.

Но главное, что время этого маршрута, сокращалось значительно.
Забыв про недавний конфликт, паломники все же держались большими группами. На привале они только и спорили до хрипоты о язычниках, о римских иноземцах, и конечно, о Мессии.

Но о последнем мало кто знал, а точнее никто ничего не знал. И тем не менее, разных слухов и домыслов высказывалось немало. Что многих приводило в смущение. Ведь та личность, что пророчествовала на Иордане, обожествлялась многими.

И если споры о Мессии были самыми жаркими, то все же до потасовок дело не доходило… Их удерживало что-то неуловимое, необъяснимое… Возможно, само библейское пророчество, не позволяло фанатичным иудеям переступить некую грань раздора. Ибо имя Спасителя для избранного народа считалось священным. И считалось грубым действием подобного рода проявления, которые приравнивались к осквернению Его Священного имени. Считая такое поведение безбожьим кощунством.

Потому и сдерживало их, что-то изнутри исходящее. Хотя можно заметить, что роль Мессии, каждый верующий понимал по-своему… И отступать от своего понимания, его ничто не могло заставить. Ведь каждый из них признавал, что именно его понимание самое правильное.

- Ну как же ты не поймёшь, овечья твоя голова! – довольно грузный мужчина в потрёпанной одежде, обросший смоляными кудрявыми волосами, да так, что на его лице и были видны только одни глаза, да большой горбатый нос. Он жестикулировал крупными ручищами перед лицом растерянного молодого паломника. Он поучал и наставлял юношу своей полубранью, перемешанной выдержками из Писания. – Ты что, ждёшь такого воспитателя, который тебя всю дорогу за ручку водить будет, да и нос твой утирал?

Так тут ты ошибаешься, милая моя овечка… Это придёт настоящий царь, воин! Это настоящий мужественный военачальник! Ты понимаешь – Царь это!
Ну и пусть, что он сейчас в верблюжьей шерсти. Но он по сути Царь! Ты хоть это понимаешь? Малыш ты мой прекрасный…
Потому и мы должны его встретить достойно.  И пока в нас силы есть, мы для него должны дорогу проложить, и навсегда покончить с язычеством. Чтобы он возблагодарил нас…

И знай, юноша, не место тому на земле нашей, что есть лукавое и нечестивое, что сеет зло.

«Коварство в сердце его: он умышляет зло во всякое время, сеет раздоры. Зато внезапно придёт погибель его, вдруг будет разбит, без исцеления».

Вот так нам заповедовал Соломон, сын Давидов.
А ты, милая овечка вникай…
«Кто любит наставления, тот любит знание;
А кто ненавидит обличение, тот невежда».
       /пр.Соломон,12-1/

Вот так-то! Да ты что? Да ты не тужи… - и здоровяк обнял юношу за плечи своими ручищами, да так, что у того на безусом лице вот-вот появятся слёзы… Причину которых сразу трудно понять: толи они от этой весёлой брани, полезного нравоучения, толи от радости ожидаемой встречи с Мессией.

- Послушай-ка, братец, - не выдержал этой неосторожной грубости своего земляка, Варфоломей. Которому по нраву пришелся этот скромный юноша с голубыми глазами и румяным лицом. Светлые вьющиеся волосы этого юноши локонами спадали на плечи, закрывая часть лица и уши. Казалось, что волосы специально закрывали его уши, чтоб средь нравоучений не услышать грубой непристойности.

Взглянув на Варфоломея, юноша откинул светлую прядь волос от виска. Что и открыло его уши, словно прислушиваясь к другому мнению своего товарища. Того, кто не проявлял своей жестокости в недавней драке.

- А ведь молодой человек прав. Действительно, как ты собираешься жить со своими соседями? Их что, поработить собираешься? Или истребить совсем?

Так это же опять война, опять несчастья… Тогда о каком царстве говорить можно?
Обросший здоровяк, как-то весь потупился, долго соображая, что же ответить. И казалось, что мысли в его голове шевелились так, что их все слышали…
Но ничего убедительного, даже приводя несколько строк из Писания, он выразить не мог. Единственно, что могло его выручить, это его наглость и решительность…

- Значит, и ты ждёшь того, чтобы тебя какая-нибудь няня за ручку водила… Или, чтобы какой-нибудь дядя по головке все время гладил?

Тебя, я смотрю вона как по головке-то погладили, что синей радостью личико засияло… - Этот намёк на синяки и ссадины на лице Варфоломея, вызвал явное оживление и громкий смех среди присутствующих. Только Варфоломей выдержанно ждал, пока стихнет этот смех, чтобы ненароком не выказывать своего смущения. Он с детства привык к подобным насмешкам.
И все же, обида могла достать его. Тут особого рода обида, которая могла проявиться от того, что задета честь верующего перед своими собратьями.

- Подожди, подожди, ты же отлично видел, что я вступился за слабых стариков. Тем самым я и помощь оказывал своим товарищам…

- Ну, да, их лупят что есть силы, а ты умолял тех, чтобы так не делали. Что так-то не хорошо ведь… - И только что утихший смех вновь взорвал восстановившуюся тишину… И даже понурившийся светловолосый юноша рассмеялся тоже.
Возможно, именно этот откровенный юношеский смех, не позволил Варфоломею стушеваться перед публикой земляков. Он вспомнил свою юность и попытался сделать подобие улыбки своими распухшими губами. – Вот видишь, мой дорогой сородич, забыл ты основную заповедь нашу: «Око за око!»

Ты пойми, брат, как же иначе? Они что, нас будут бить, пока мы не «окочуримся»?  Или ты хочешь быть у них, язычников, в рабстве?

А ведь ты направился к тому, который и не на такую битву нас поведёт. Но только не на смерть – а за жизнь! За веру нашу избранную, за преданность Богу нашему!

Ведь этот призыв Его ты слышал…
Так как же можно ослушаться Его?
Варфоломей внутренне ощутил этот нескрываемый иудейский фанатизм. Но он ничего не мог противопоставить этому. Ведь всё его нутро, его познания Писания, не позволяли ему противиться этому…
Что же это такое? Как всё это понять? И кто, кроме самого Бога, может поставить всё на свои места? Неужели все думают, что Мессия нужен для того, чтобы вновь пролилась кровь человеческая?

Неужели это и есть главный наш закон: «Око за око»?
Сомнения и разочарования Варфоломея мучили больше чем ссадины от побоев. Пожалуй, именно сейчас он должен иметь твёрдую решительность. Чтобы быть с Тем, Кто точно разъяснит всё, и на всё даст ответы. Именно Он должен научить тому, как жить в мире и согласии не только среди верующих, но и с теми, кто не избран верить их Богу.

Чем же виноваты те, кто родился в чужой стране? И даже те, кто упорно притязают на наши земли?
Да, уж на этот вопрос, бородатый здоровяк никак не даст ответа.

- Я одно знаю и верю в это, что в Царстве Божьем нет ни войн, ни раздоров! Там только мир и благоденствие! Там сам Бог живёт!

- Э, брат… Вона ты как захотел. А мы тут такие все разбойники и дураки неверующие…
Так ты видать знаешь как должно прийти Царство Божее? А? да нет, голубчик. Его завоевывать придется с Божьей помощью. И хочешь ты этого, или нет, но подраться за это Царство придётся, голубчик мой… Земля она и потому Обетованная, что Богом нам подарена! И не место на ней язычникам и прочим иноземцам.
И само Царство, какое ты нарисовал тут, никто нам на блюдечке не принесёт. Его завоевать ещё придется, братец ты мой. Так что, повоюем ещё…
Но Варфоломея и эти доводы не смогли убедить. Хотя он и видел, что большинство паломников были не стороне бородатого здоровяка.
Он уступил, лишь потому, чтобы не продолжать подобных споров, которые могли только запутать сознание верующих. Но у него оставалась надежда, что вскоре и он получит правильные ответы…

***

Путешествие приближалось к концу. Многие из паломников были голодны и утомлены. И даже предвкушение приближающихся событий, не могли сказаться на уверенности и самочувствии идущих к Тому, Кто бы смог восполнить эти временные утраты. О которых каждый из них, никак не мог забыть.

Ведь это так естественно проявляется в нормальной человеческой жизни. Что порой проявлялось в человеческих слабостях и дурных привычках…
И это не могло не сказаться на их взаимоотношениях. Где многие становились замкнутыми и раздраженными, готовыми вспыхнуть на любой упрёк, и даже на обыкновенную дружескую подсказку.

Грубость ещё не проявлялась среди них. Но она могла в любую минуту слететь с языка обиженного и оскорблённого…

Жажда продолжала мучить…
Но что эта жажда для Варфоломея и Леввея, по сравнению с той, которая томила их последнее время, принося всё больше мучительных вопросов, на которые пока не находилось ответов…

И они с этой жаждой устремлялись не только жить, но и познавать саму истину человеческой жизни. О которой только и можно мечтать.
Казалось что, они всю жизнь искали ответы, на эти, ставшие смыслом жизни, вопросы.
Но именно в это судьбоносное для народа время, они знали, они чувствовали, что всё должно свершиться в пользу народа избранного. И они готовы принести себя в жертву, жертвуя ради этих свершающихся событий, в величии и пользе которых, не было никаких сомнений.

Леввей, более сильный и решительный, в сравнении с грамотным и начитанным Варфоломеем, который для него считался не по годам мудрым, удивительно легко мог поддерживать в тонусе настроение друга.
Он запросто мог повлиять на него, не давая ему ныть и отчаиваться. Он просто требовал от него этой стойкости и выдержки. Которыми наделил Бог народ избранный.
Леввей всегда делился своими продуктами и водой, даже если они были скудными. И особенно уважал, забелённых сединами, стариков. Глядя на него, Варфоломей заметно менялся, и следовал примеру своего преданного товарища.

И однажды, в один прекрасный жаркий день, проходя мимо селения, лежащего близ Иордана, небольшая группа паломников, в которой находились и Леввей с Варфоломеем, они заметили оживленную толпу. Они с любопытством и с нескрываемым интересом следовали за каким-то неизвестным человеком. Тот был одет в богатый голубой хитон, и с сумой за плечами, расшитой золочеными нитками.

Этот человек был высокого роста и плотного телосложения. Его красивое круглое лицо окаймляла черная курчавая борода. Которая придавала ему вид полководца. Черные глаза светились особым задором, и в то же время были цепки и колючие.
Казалось, что эти глаза пронизывали каждого до самого нутра. Голосом обладал он зычным, как у военачальника, по особому оттеняя мягкий задушевный тембр.

Слушайте мои добрые люди! Если Бог даёт мне это право, то я вам обещаю, что те, кто, хоть одному моему мизинцу поверит, и пойдёт за мной, тот и будет истинным иудеем. Славным сыном избранного народа, Бога великого.

Я обещаю вам всем, что заставлю всех, волею Бога моего, покинуть землю Обетованную, если тот переступит её своей осквернённой ногой. И все язычники и иноземцы, не уважающие нашу веру и наш народ, как и нашу священную землю, будут позорно изгнаны из её пределов. Я заставлю всех почитать священные законы народа нашего, самого талантливого и терпеливого. Ибо нет более величественного и способного народа, любящего Бога своего, чем наш народ иудейский. И я, по данному мне Богом праву, обещаю вам ту жизнь, которую давно заслужил этот терпеливый народ избранный.

Так поверьте мне, соотечественники мои, и я поведу вас!

Толпа стояла, как загипнотизированная. Она соображала…
- Равви! Уже много лет прошло, как скрутило мою спину. И я не могу, не только чтоб оружие в руках держать, но даже лёгкого кувшина с водой поднять… - На неизвестного учителя, с искренней надеждой смотрел сутуловатый мужчина средних лет, с жиденькой белобрысой бородёнкой и плешивой головой. На которой местами кудрявились редкие рыжие волосенки.

Мужчина, выдававший себя за мессию пальцем позвал к себе «сутулого» мужика и приказал ему встать рядом с ним. Лицо его сделалось внимательным и строгим, с полным отрешением от окружающих.

Он долго и внимательно всматривался в спину «сутулого», обхватив его за плечи, вдавливая большими пальцами так, что тот несчастный дико съёжился и присел…
Обследовав спину руками, как бы разглаживая её, он обхватил того за туловище сзади, продев свои руки через руки страдальца, сжав их в замок, и приподняв того над землёй, несколько раз встряхнул его.

При этом, глаза врачевателя были закрыты, и он шепотом произносил какую-то магическую клятву.
В толпе создалась такая тишина, что было слышно, как что-то хрустнуло в позвонке «сутулого». Несчастный громко вскрикнул и высоко вскинул свой подбородок. Глаза несчастного чуть не вывалились из орбит…

Лишь только тогда, выдававший себя за мессию, опустил того на землю, но продолжал крепко держать за плечи, резко разводя их назад. Потом он неожиданно резко их встряхнул, одёрнул и сильно ударил кулаком по спине больного, от чего тот вскрикнул. После чего он толкнул его вперёд, да так, что тот чуть не упал носом.
Только потом он резко развернулся и присел на колени, пытаясь благодарить врачевателя. И как только мог, такой немощный, позволить себе такие резкие движения, остаётся лишь загадкой?

- Молись Господу нашему, несчастный! Ныне ты превращаешься из раба в воина. В свободного человека, что живёт на земле Обетованной. И ты с оружием в руках сможешь теперь отстаивать свою землю за народ наш поруганный.

Говорю тебе – встань!
И произошло чудо! Тот робко поднялся с колен, круговыми движениями выправил свои плечи, да так, что они хрустнули. И он сразу оказался выше и стройнее, чем был до сего момента.

Трудно было узнать в нём того «сутулого».
Он стройно стоял и улыбался во всё лицо…
- Благодарю тебя, равви! Теперь я как и все, готов пойти за тобой, царь наш! Я готов отстаивать нашу свободу и освобождать землю…

Он хотел ещё как-то выразить свою радость, единственный в жизни восторг свободы и собственной значимости перед народом. Но он не знал как это сказать… И только безмолвно, словно задыхающаяся рыба, открывал свой беззубый рот, откуда вырывались непонятные звуки:

«Ай-ай-ай!»
Кто-то из толпы запел «Аллилуйя».
Её подхватили…
Раздавался негромкий нестройный хор…               

Варфоломей переглянулся с Леввеем, и не найдя в нём поддержки, совсем робко подхватил общий псалом. И хотя он не был таким фанатичным приверженцем, какими являлись многие иудеи, но то, что могло задеть его восприимчивое сердце, возбудило его. Его взбудоражило то, что всколыхнуло в нём, почти утраченную радость встречи с Мессией. Которая не могла не возродиться в нём от соприкосновения с единомышленниками, такими сильными и целенаправленными, способными увидеть настоящее явленное чудо…
В такие моменты, любые сомнения его покидали с лёгкостью. И он ничуть не задумывался, в какие уголки души его, могут пасть эти сомнения, которые заставят сильно переживать в дальнейшем…
Ну и пусть!…  Сейчас он почувствовал нечто такое, что заставило его поучаствовать, нет, последовать и повиноваться сильному романтическому впечатлению. А в такие моменты его не покидала гордость, наполненная радостью.
Да, сейчас он был счастлив!...
И он готов был поверить…

- Леввей, друг мой преданный, я прошу тебя пойдём за ним. Слышишь, он же говорит, что он и есть тот… Пошли, Леввей!

- Ты что, Фома, очумел что ли! Совсем обезумел от жары.  – Горячий, но рассудительный, в отличии от своего друга, Леввей, твердо предостерегал своего единомышленника. Который почему-то так быстро растаял перед первым попавшим шарлатаном… Леввей чаще полагался на свою интуицию и разум, нежели на бездумные чувства. И логика его не подводила…

Вот и на этот раз он сумел распознать увиденное «чудо». – Да ты не смотри на меня так, друг мой. Я серьёзно тебя предупреждаю, этот человек хотя и иудей, но он обыкновенный ессей.  Я говорил со знакомыми здесь людьми, которые его узнали…  Он из ессеев, Варфоломей. Он не мессия, друг мой!

- Леввей, да пусть он хоть из ессеев… Мессия может в любом месте объявиться… И не вводи меня в сомнение, Леввей.
- Ты как хочешь, Фома, но за этим я не пойду! И последний раз тебе напомнить хочу, что совсем недалеко осталось до того, к кому мы с тобой всю жизнь стремились…
А если ты сейчас уйдёшь за этим шарлатаном, то не считай меня больше своим другом…
Варфоломей знал отчаянную твердость друга, почему и надеялся всегда на его решительный характер и цепкий ум.
Но на сей раз обида на друга не отпускала его… И почти устремился последовать в толпу, следующую за новым «предводителем». Но всё же, что-то в душе смогло удержать его от этого шага.

Он некоторое время стоял в смятении и нерешительности, с надеждой глядя то на Леввея, то на удаляющуюся в пыли, толпу…

- А я знаю этого человека, он из магов. А сам он ливиец. О, он тот ещё мудрец… - Они услышали голос, небольшого роста пожилого человека, с седыми волосами, стоявшего рядом с Леввеем. Который так же с грустью провожал толпу, ушедшую за магом. Вероятно, в ней мог находиться его друг, или родственник…
            Уверенность Леввея ещё более подкреплялась, что он не расстанется с другом. Он внимательно, будто впервые видел его, рассматривал и изучал Варфоломея, который понурив свой взор, смотрел на удаляющуюся толпу…
Варфоломей осторожно посмотрел на друга, большая голова которого, как-то неуклюже вобралась в могучие плечи. А глаза улыбались, как бы говоря: «Ну что, вот видишь, все об этом говорят…».

Он обнял друга за плечи…
- Ладно, Фома, будет тебе… Вон и Самуил нас совсем заждался… Мы так и до Иордана не сможем дойти…
А посмотри-ка на дорогу, Фома, сколько же людей туда направилось!
Эта настоящая мольба друга, воскресила в нём, утратившую было веру в единство единомышленников, в признание святого долга. Чему и поклялись они когда-то, посвятить всю жизнь свою без остатка.
Варфоломей отделился от уходящей толпы, и медленно пошел к своим друзьям… И во всей его походке, в его натуре, сквозила сейчас детская растерянность… Сомнения, словно бури клокотали в его сознании, опустошая, и до того израненное сердце.
Да, пусть, что он не проявил в своих действиях твердой решимости, но его преданный внутренний голос звал туда, куда устремились его спутники…
Хотя и нельзя учесть того, что его недоверие, так скоро и легко освободит мысли и мятущийся разум…

                ***

О, Иордан, великая и святая река!
С глубокой древности привлекающая не только лучшие умы избранного народа, но и самого неграмотного иудея из простого народа. Кто, хотя бы мало-мальски принимает веру, да Бога их, иудейского.

Что несёт твой мутный поток, в низинах испепеляющих долин, с оскудевшей ущербной растительностью?
Но, воистину желанная прохлада вод твоих, не только омоет лицо и избитые босые ноги, но и утолит от жгучей щемящей жажды, путника…
И что стоит сама святость, этой реки народной, когда она омывая истомившегося путника, придаёт ему милы, да восстанавливает духовную утрату? Наполняя его не только силой и энергией, но и укрепляя его веру, позволяя становится ей надолго неистощимой. Которая перерождалась в национальную веру в своего Бога и в землю Обетованную, неотъемлемую и дарованную на века избранному народу.

А такая вера для любого иудея, как впрочем и для галилеянина, даже самого заурядного, без догм и фанатизма, есть сама жизнь и смысл существования на земле этой.

Посему, для того, кто становился настоящим избранником этой священной воды. Дабы крестившись ею,  оставлять в этой быстро несущейся реке, грехи свои.
Именно по этому, Иордан и являлся всею жизнью его. Точнее смыслом жизни… Его тайной, о которой он не смел ещё ведать… Но он верит в то, что она существует…
И вот, он тоже здесь, на этой священной реке!

Он живёт в ней… Он крестит ею, сам омываясь святостью её изо дня в день, становясь, воистину святым.
Стоя на берегу этой реки, Иоанн, (так звали этого пророка, по судьбе которого дано было стать последним пророком),  зорко вглядывался в даль пустынного пространства… И это пространство, этот мир, являлся его суровой школой жизни, его школой мудрости, и школой непререкаемого последнего пророчества.
Так вот, эта самая, прохладная вода, святая вода и суровые горы, где природой для него было сделано углубление пещеры, служили ему не только жилищем, но и алтарём, для его славного служения Господу, в освящении Его Пути грядущего.
Именно здесь, на Иордане, своей молитвой и покаянием он обретал своё пророческое видение грядущего…Без сомнения, его собственный путь был предрешен, казалось бы с самого рождения.
Еще в детстве, он, сын праведного и благочестивого священника, обрёл самообладание и строгий аскетизм. Он часто пребывал в уединении. Ещё тогда, в детстве, он стремился познать этот необозримый удивительный мир, который благодатно овладевал его горячим сердцем…

Особым, своим пророческим чутьём, ещё тогда он ощутил близкое присутствие Господа. Что по-особому формировало его удивительную сущность будущего пророка, как смиренного, так и твёрдого аскета в суровой опасности той далёкой действительности. И именно тогда он видел, что его истинный покой может обрестись только в борьбе и стяжательстве с суровой действительностью, в которой протекала его жизнь, как праведника и аскета…

А сейчас, он всем своим существом, всем сердцем своим, ощутил эту замшелую действительность в звуках полюбивших гор и пустынь, в таинственном течении священных вод Иордана. Где нестерпимый дневной зной и суровый ночной холод Иорданской долины, пополнял в нём аскетическое существо благочестивого отшельника…
А этот удивительный мир, во всём своём разнообразии и обилии зверей и суровой природы, стал для него школой пророческой мудрости и проникновенных речей.
И именно эта жизненная действительность, явилась для Иоанна школой Божией. Что, естественно в те времена, вознесло его до уровня учителя, библейского пророка.

На самом деле, Иоанн Креститель, по описанию очевидцев соотечественников, на вид суров, небольшого роста и сухощав. С колючими глазами на смуглом, как у араба, лице, и с непослушными взъерошенными волосами, его вид указывал на его суровость. Одет он был в одежду из верблюжьего волоса, перетянутым плетёным кожаным поясом. Что и дополняло его аскетическую суровую натуру.
Он обладал незаурядным пламенеющим мужеством, непоколебимой силой, и твёрдой решительностью.
В пищу, он применял акриды, мёд, добытый им у диких пчел, и речную воду.
Пожалуй, в нём была и некая скрытая власть,  позволяющая ему обличать раболепные лести, и делать справедливые суровые укоры.
Потому и бытовала о нём молва людская, которая на землях Израиля распространялась с бешеной стремительностью, не заставляя себя ждать…

И его нравственные проповеди, в отличии от сладострастных речей фарисеев, быстро разнеслись среди иудейского народа. Которые и потянулись к нему со всех мест земли Обетованной, дабы увидеть и  услышать его в своём суровом уединении.
А местом его проповедей служило дикое пространство пустыни, тянущейся от Иерихона, до самого Мёртвого моря.
Но не только места эти были дикими и непривлекательными, что есть в них. А точнее, в естественных скальных пещерах, их обители - как страшные разбойники и дикие звери.  Причем, в заливах и камышах вод Иордана, водились страшные крокодилы.
И вот, в такие страшные и совсем непривлекательные места, со всех концов Иудеи стекался верующий народ.  Чтобы увидеть и послушать этого небывалого пророка. Которому, народная молва приписывала многое, что было совсем не присуще его качествам. И даже, фанатично преданные ему люди, искренне принимали его за мессию.
Про него говорили, что слова его были как «подобие тяжелому молоту, разбивающего самые крепкие сердца».

Вот таким его и увидели, впервые встретившие паломники, ватагами стекавшие из улыбающейся Галилеи.
После первой услышанной проповеди, стоя в воде Иордана, морально и физически измученный Варфоломей, казалось бы, каждым мускулом, каждой стрункой воспалённых нервов, принял этого человека за пророка и учителя.
Ведь действительно, очень остро и мощно, не раня, но глубоко врезались нравоучительные слова пророка в самое сердце Варфоломея. Ведь Иоанн без всякой снисходительности обличал каждого лицемера и вымогателя, которых он видел в поборниках податей. Он резко обличал воинов за их жестокость, насилие и бесчестие. Не оставляя без критического внимания знатных и богатых людей, саддукеев и фарисеев за их нечестность лживость и лицемерие.
Иоанн постоянно призывал каждого к чистосердечному покаянию, чем и предрекал таким он прощение, и в Царствие Божее допущение.

Варфоломей, со всей своей пылкой и чувственной натурой, с искренней надеждой и гордостью, взирал на того, как на пророка и учителя. И он готов был идти за ним, ибо посчитал себя за его ученика.
Одинаковые с ним чувства восприятия имели и те паломники, что вступали в воды Иордана, крестясь от пророка, исповедуя грехи свои.
Варфоломей, в едином с ним духе, ликовал от каждого движения рук Иоанна, от каждого его слова! Уповая благими мыслями о том царстве, о котором пророчествовал Иоанн Предтеча.
И, все же трудно давались ему покаяния… Ведь он ещё не знал, над чем ему предстояло каяться…  И в молитве, в которую были погружены все паломники на реке, он с огромным трудом выискивал те недостойные и трудные моменты его недолгой жизни, о которых ему нужно было сейчас покаяться.
В эти минуты он был в растерянности, и машинально поливая себя священной водой, вглядывался в лица паломников соотечественников, которые искренне, и порой со слезами на глазах, фанатично исповедовались в своем раскаянии…

Уже, не задумываясь ни о чем, так же машинально поливая себя водой, Варфоломей долго смотрел на своих друзей, Леввея и Самуила. Которые стоя на коленях в воде, закрыв глаза и раскачиваясь взад и вперед, окропляя себя брызгами священной воды, искренне бормотали себе под нос потаенные слова раскаяния.
Собравшись после крещения в отдельные группы, разговорам о мессии, казалось не будет конца… И многие, испив этой священной воды совсем забыли о еде. Они мечтали лишь о том, что вот он, истинный пророк, поведёт их ныне в Царство Божее…
Варфоломей прислушивался к каждому слову своих попутчиков, боясь пропустить самое важное. И его больше интересовало то, как каждый мог в этом крещении покаяться. Ведь, как он понимал, без искреннего покаяния, Царство сие будет закрыто для тебя…
И кого он не спрашивал об этом таинстве, каждый отвечал ему по-своему, кто открывался искренне, а кто и лукавил, заставляя его в чём-то смутиться и усомниться. И чаще были такие признания, что кто-то кого-то обидел, или украл некогда что-то… А кто вообще врал безнадёжно…

Но ведь у него и этого ничего нет…
Так как же быть ему? Что ему делать? Кто подскажет? Не может быть, чтобы он был без греха, такого не бывает!
Только верный друг, Леввей, с присущей ему прагматической рассудительностью, мог ещё подсказать.
- Послушай, Фома, да не задумывайся ты об этом. Если ты не видишь грехов своих, то когда-нибудь кто-то тебе на них укажет. Подожди, придёт и такое время… Вот тогда и задумаешься, тогда будет время покаяться. А если за других покаешься, мой друг, то увидишь, как и ты не совсем безгрешен.
Ведь, если ты видишь в ком-то прямой грех, и не вмешался, вот этот грех будет и тебя преследовать. Вот ведь как бывает…
- Я понял, Леввей! На самом деле, были такие случаи в моей жизни … Я тогда совсем не понимал, что чем-то могу помочь этим грешникам…
- Вот видишь. Значит, ты и не пытался как-то приложить  для них силы свои. Именно в этот момент требовалась им помощь твоя. Хорошо, что ты именно сейчас это понимаешь, и как раскаяние принимаешь. Но ещё одно нужно учитывать, чтобы не казнить себя: что в том не твоя вина могла быть, когда ты помощь грешнику не мог оказать. Но если ты и в этом покаешься, то силы к тебе придут обязательно.
- Я конечно хотел бы помогать многим, но я не знаю как это делать. Что-то у меня это никак не получается. Нет у меня твоей хватки…
- Хватка есть у каждого. Тебе не хватает терпения и усердия. И у тебя богатые знания в голове. Да и в сердце твоём тепла много. Ты вон, как Давида и Соломона читаешь, прямо, как песню… Когда ты о них говоришь, никто и слова проронить не может… Слушаются тебя они…

Вот значит и делай так, как говоришь об этом. А вот тут, не получится -  покайся. Всё потом получится.
Долго ещё говорили об этом друзья, подбрасывая ветки в костёр. Пока их сон не одолел совсем…

/продолжение следует/