Ротшильд, или грустная история с

          Виновником торжества стал Ротшильд, внезапно нагрянувший из своего дальнего зарубежья на родину  на пару  недель. Собственно говоря, ожидаемого торжества не получилось, если не считать грандиозного мальчишника, который мы закатили в самом начале  по случаю приезда нашего друга. Все остальное повернулось к Ротшильду и к нам совсем иным боком, еще раз доказав справедливость давней народной мудрости – человек предполагает, а Бог располагает. Эта история,  став для абсолютного большинства землян малозаметной частью общей истории человечества, за эти  такие короткие и такие длинные две недели     здорово всколыхнула нашу относительно спокойную устоявшуюся жизнь, в одночасье научив  нас многому. Казалось, к сорока  ты уже почти полностью постигаешь окружающий мир, чтобы однажды начать в нем жить без оглядки, по-взрослому разбираясь в его хитросплетениях. Но реальная жизнь была, есть и, несомненно, будет   сложней и многообразней наших умозрительных конструкций, выстроенных на основе полученного личного опыта, каждый раз, в качестве сюрприза подбрасывая нам фортели особого рода и  добавляя в кровь адреналина, в голову  - раздумий и сомнений, а в  душу,   эту живущую в нас особую материальную и нематериальную субстанцию нашего эго, остающуюся всегда невидимой, но ощутимой,  - новый трепет  …
Как вы, надеюсь,  понимаете,  эта громкая фамилия для нашего одноклассника Фимы, увы, была только кличкой.  На самом деле Фима был Ротштейном.  Так бывает – не Ленин, не Черчиль, не Рузвельт, не Достоевский и даже не Рабинович – просто Ротштейн.   Но однажды  от собственной бабушки Берты  Соломоновны Фима узнал, что среди его дальних родственников тоже есть знаменитость  в лице советского историка, дипломата и даже академика Академии наук СССР Федора Ароновича Ротштейна.    Озабоченный собственным генеалогическим древом Фима    не поленился притащить на какую-то вечеринку  толстенный   «Советский энциклопедический словарь», который подтверждал незаурядность Федора Ароновича, что неизбежно покрывало чело нашего однокашника некими особыми лучезарными бликами. В краткой энциклопедической справке, увы, не было ничего сказано о Фиме и его милой бабушке Берте Соломоновне, но для нас это было не главным. Фимка был нашим другом. Мы его, просто, любили  за  незлобливость, доброту и, главное, пожалуй, за то, что никто и никогда от него не получал подлянок.
И все-таки о Ротшильде. Волею судеб  фамилия великих банкиров располагалась в словаре непосредственно перед  справкой о предполагаемом родственнике по бабушкиной линии.   Это фатальное совпадение и стало определяющим. Незамедлительно Фима был перекрещен в Ротшильда. Кличка прижилась. Звучало шикарно и совсем не обидно. Наш друг как-то очень спокойно ее принял. Может быть, потому,  что все - таки надеялся на  удачный жизненный расклад, в результате которого сможет стать, если не таким же богатым, как семейство французских банкиров, то, по крайней мере, быть не столь бедным, как его родители – скромная Фаня, урожденная Бляхман, и еще более скромный и тихий Пиня,  прожившие большую часть  жизни, по мнению  бабушки,   «кое- как».
Некоторое время Фимка носил свою кличку на родине, пытаясь закрыть извечные «дыры» в бюджете его небогатой семьи. Потом, гонимая нуждой и непрекращающимися проблемами «пятой графы», Фимкина родня укатила на  земли обетованные. А лет пять назад  в поисках лучшей доли наш Ротшильд - Ефим  Пинхусович Ротштейн перебрался в Штаты, чему  всячески содействовал почти случайно отыскавшийся дядя  по материнской линии.
Ротшильдом с деньгами Фимка стал недавно, получив от американского дядюшки   наследство. Ему достались два приличных дома - в Гарриссоне и Бруклине, сеть прачечных и похоронный дом Бляхмана (по фамилии дядюшки и его отца,  Фимкиного двоюродного  деда, основавшего дело). Бруклин – огромный район Нью-Йорка, пожалуй, наиболее известный нашим согражданам двумя достопримечательностями – Бруклинским мостом, соединяющим Бруклин с  нижним Манхеттеном. Круглый год по ночам его показывают туристам, как грандиозный световой аттракцион, сотворенный однажды и, даст Бог, надолго людьми. После рокового дня - одиннадцатого сентября 2001 года -  даже опытным провидцам совсем не просто пророчествовать, особенно будущее Америки. Та уж получилось – незыблемость последней в мире уцелевшей империи за несколько трагических часов  сентября была до основанья поколеблена и разрушена.  Мир вошел в новую стадию своего развития, в которой, если не все, то слишком многое зыбко и не вечно.
Второй, наиболее знакомой нашим согражданам достопримечательностью Бруклина, много лет является  Брайтон Бич, мягко говоря,  не самый фешенебельный район Большого Нью-Йорка, в котором  проживает одна из крупнейших в Штатах    диаспор из бывшего Союза. Вы, может быть, не поверите, но порой, находясь в одном из многочисленных магазинов Брайтона, кажется, что ты не в Нью- Йорке, а в самой, что ни на есть родной Одессе, особенно, если прислушаться к голосам и интонациям, используемым в общении с окружающими- нашими бывшими  соотечественниками, уехавшими однажды за лучшей долей. Да-да, все-таки  в Одессе. Питер, к примеру, несмотря на близость моря-океана, на Брайтоне просматривается весьма смутно. Наверное, потому, что они с Одессой  всегда были мало похожи по многим понятным и не очень причинам. Но не следует понимать, что Бруклин это то же, что  Брайтон. В этом огромном  городе-районе проживает несколько миллионов. Здесь есть и весьма фешенебельные кварталы с преимущественным проживанием белого населения и те дыры, в которые белому человеку, особенно, ночью я не советовал бы попадать. 
Бруклинский дом находился во вполне приличном районе, именуемом Мэрин Парк, был большим, рассчитанным на проживание нескольких семей, и предназначался для сдачи «to rent», то есть в аренду. Второй дом был поменьше, но пороскошней. От Нью-Йорка по скоростной трассе до Гарриссона было минут тридцать - сорок, что для такого мегаполиса считалось сущей мелочью. В этом доме Фиме предстояло жить со стремительно стареющим дядюшкой до конца – таковым было единственное желание дяди Зямы в обмен на переданное  племяннику богатство. Было и второе желание. Оно не доминировало в их отношениях, но периодически возникало в мыслях у старого Зямы Бляхмана – он хотел видеть своего внучатого племянника женатым. Во-первых, потому что  Фимин двоюродный дед любил комфорт, но не любил чужих в доме.   Жена его наследника могла бы стать для Зямы идеальным вариантом – в доме жила бы своя женщина, которой можно было бы всецело доверять. Она  бы скрашивала его каждодневное одиночество, одновременно ухаживая за ним. Но главным, пожалуй, в  желании дяди женить Фиму, была его пожизненная бездетность. Так сложилось. С первой женой не получилось у него. Вторая жена не могла сама. Потом, просто-напросто пришла старость, когда все это утратило актуальность естественным образом. А раз не было детей, то, естественно не было внуков и, тем более правнуков. Откуда им появиться при таком жестоком «еврейском счастье»? Зяма хотел дожить до появления  внуков, пусть и не родных, но все-таки близких по крови. Ну, короче говоря, вы всё поняли сами, потому что в нашей истории это  не главное, хотя имеет самое непосредственное отношение - одной из основных целей приезда Ротшильда на родину, хотим мы того или нет, было его желание  уехать в Штаты с женой.
Удивительная штука – большие деньги. Они обладают некой особой магией притягивать к себе еще большие.  Правда, помимо головы они нуждаются еще и в здоровых ногах хозяина. Фима оказался для дяди очень кстати. Дела сразу же пошли живее – а у Ротшильда наконец-то  появились реальные деньги, приносимые реальным делом. Все бизнесы  исправно работали, обеспечивая приличные доходы – жильцы платили ренту, похоронный дом отправлял в иные миры усопших, прачечные стирали грязное белье живых.   
 Но тоска по родине нет-нет, да и вставляла  Фимке пару  пенделей  в бок. Главное - он так и не женился. Не получалось. Его сердце никак не покидала  Настя – обыкновенная девушка из соседнего дома, от которой он сходил с ума с девятого класса. Все последующие встречи с прекрасным полом так и не принесли ожидаемых результатов. Израиловские подружки казались какими-то излишне крикливыми и настойчивыми. Американские телки представляли собой нечто особенное. Ему однажды показалось, что  женщин в  Штатах вообще нет - есть только социальные  субъекты с первичными женскими половыми признаками, в определенное время используемыми для выполнения миссии деторождения и для периодического совокупления с супругом для обеспечения некой мотивации создания семьи – одного из самым святых институтов американской ментальности.
Настя первый раз «сходила» замуж неудачно, если не считать любимой дочери Ксюши. Если для Насти развод оказался событием  и неожиданным, и печальным, то Ротшильду он принес новую надежду. Он почувствовал, что это – судьба.  О Настином разводе Фимке рассказал я в одном из телефонных разговоров, когда он наконец- то объявился после почти восьмилетнего молчания. Потом  он прислал с оказией несколько сотен «баксов», чтобы Настя смогла заплатить за установку квартирного телефона. Полгода он едва ли не каждый день звонил ей, справляясь о делах и настроениях. О чем они беседовали, я не знаю. Наверное, он расспрашивал о жизни на родине, о друзьях. Наверное,  признавался ей в любви.  Подробности мне не известны  по двум причинам. Во-первых, никогда не пытаюсь лезть в душу к человеку, который туда не зовет. Во-вторых, Фима всегда был  предельно сдержан, не позволяя себе болтать лишнего. Наверное, он достаточно рано осознал справедливость расхожей народной мудрости – слово серебро, а молчание – золото.
Двадцать лет назад признания не состоялось. Почему?  Думаю, что всему виной была природная стеснительность Ротшильда, рожденного не красавцем в бедной еврейской семье в полуподвальном жилье с частичными удобствами. Что он мог ей предложить тогда? Жизнь с матерью, отцом и бабушкой в миниатюрной, с позволения сказать, квартире, в которой постоянно пахло плесенью из-за непрекращающейся сырости, в туалет нужно было ходить во двор, а к кровати приходилось добираться порой сложнее, чем  между тесными рядами кресел в старом кинотеатре? Вряд ли  такой роскошью можно было заинтересовать девушку, жившую в большой трехкомнатной «сталинке» со всеми удобствами? Конечно, теоретически можно было бы потеснить Настиных родителей и брата или снимать комнату где-нибудь на стороне, но… Фима был бедным, но гордым, считая, что мужчине еврею, просто, иначе нельзя.
Сегодняшний Ротшильд был другим. Он возмужал, подкачался, приобрел тот особый лоск, который неизбежно отличает  людей «из-за бугра» от наших соотечественников практически в любом возрасте, особенно, после сорока. Его одежда свидетельствовала о достатке и хорошем вкусе. На пальцах не было  перстней, шею не утяжеляла толстенная цепь – почти неизменный атрибут финансовой состоятельности наших «новых». Он был по-прежнему наш – простой и добрый Фима Ротштейн. Он был совсем другим. В его облике, в  каждом его жесте ощущалось какое-то особое достоинство, обретенное в стране, где китайцы, поляки, евреи, японцы, индийцы, голландцы и другие называют себя американцами и, по большому счету, не считаются людьми второго сорта. Его родина, а, вернее, родины – сначала Советский Союз, потом вильна Украина так и не смогли преодолеть в себе великодержавности и шовинизма. В России украинцы по - прежнему были -  хохлами, в Украине  русские  - москалями,   евреи – жидами и там и тут, а остальные – чурками либо черномазыми и т. п.  Фима приехал на родину человеком, что, на наш взгляд, для него было главным обретением.

Как вы уже знаете, главной целью его пребывания на родной земле была Настя, не давшая ему согласия на брак по телефону, но и не сказавшая «нет». Вот здесь-то собственно и начинается главная часть нашей истории. В течение первых двенадцати  дней своего пребывания «дома» Фима почти все свое свободное время проводил с ней, с Настей Бельченко.  Днями они гуляли по городу, заходили в дорогие магазины, названные новыми хозяевами «бутиками», в первую очередь, наверное, для того, чтобы хоть как-то оправдать фантасмагоричность цен предлагаемых товаров. Вдвоем, а иногда и с Ксюшей они обедали и   ужинали в симпатичных, расплодившихся, как грибы после теплого осеннего дождя, современных кафе.   Цены в них также нередко поражали заокеанского гостя, потому что не только были сопоставимы с ценами дорогих кабаков Нью-Йорка, но порой существенно превышали их, что было весьма странным для «самостийной», но по-прежнему достаточно бедной  родины.
Его здорово насторожили постоянные отказы Насти от дорогих подарков. Она не согласилась принять в подарок шубу и роскошное пальто, итальянские туфли и сапожки, французский  деловой костюм и вечернее платье. Фима прекрасно помнил ее природную скромность, но, чем ближе была дата его возвращения, тем отчетливей он понимал, что так толком ничего понять  и не может. Наверное, так часто бывает, когда, общаясь с человеком по телефону, не видя его глаз и мимики, а лишь представляя все это в своем воображении, начинаешь наделять собеседника или собеседницу  несуществующими качествами.  Многодневно-многомесячная самообработка делает свое темное дело, все дальше заводя вас в сладостные заблуждения и грезы. Однажды во время встречи или нескольких встреч с объектом ваших воздыханий суровая реальность вырвет вас из созданного вашим  убаюканным сознанием  сладостного  мира иллюзий, подменив все идиллические картины надежд правдой жизни.  Для Ротшильда эта правда заключалась в том, что Настя упорно не соглашалась уезжать с ним в Штаты. Она не говорила ему ничего дурного, но ни разу так и не сказала, что любит его и хочет стать его женой. Его надежды рушились так же стремительно, как падали «Близнецы», подкошенные самолетными крыльями в том черном сентябре. Фима  злился, понимая, что не имеет на это право. У каждого – своя жизнь. Если повезет, тот, кого ты любишь, соглашается тебя впустить в нее, параллельно входя в твою. Но все это происходит, если повезет.  Он все отчетливее понимал, что время, расстояния,  реальная жизнь и, наверное, еще что-то отдалило их с Настей настолько, что сократить это расстояние никакими, даже самыми дорогими подарками, и самыми заманчивыми предложениями не удастся. Этот печальный итог его, безусловно, не радовал. Он снова оставался у разбитого корыта,  а возраст все время подсказывал: «Пора, брат! Пора!» Правда, за сорок лет жизни, полной реальных   лишений и проблем, он научился справляться со своими неудачами достойно, по-мужски.
Оставалось два дня до отъезда. Главная цель достигнута не была. Проблема  виз для Насти и Ксюши  никак не решалась. Настя категорически отказывалась ехать к нему, мотивируя свой отказ массой обстоятельств. Некоторые из них были, действительно,  весомыми. Настина мама серьезно болела, требуя внимания и пусть некаждодневного, но постоянного, участия.  Попытки изучить английский оказались для возлюбленной Ротшильда   удручающе безрезультатными. Спустя несколько недель после начала изучения языка с преподавателем, Настя уверовала, что никогда не постигнет этой науки, без которой жизнь в чужой стране превратится  в отбывание наказания. Наверное, это все-таки были отговорки. Истинные же причины ее отказов таились совсем в ином. Прямых ответов на прямые вопросы поклонника Настя избегала, каждый раз предлагая Фиме не торопить ее и дать возможность во всем разобраться самой. Его раздирали противоречия. Так всегда бывает, когда приходит время распрощаться с надеждой, которую ты долго вынашивал внутри себя, но сбыться которой не суждено, а, следовательно, пришло время расстаться, потому что реальность оказалась иной. Ему не хотелось в это верить, но продолжение затеи все больше утрачивало смысл. О бесперспективности его попыток говорили Настины глаза, слова, жесты поступки. Она была очень благодарна ему за помощь и чувства, но не могла ответить взаимностью, понимая, что абсолютное большинство знакомых и родственников, включая ее постоянно хворающую мать, узнав об ее решении и отказе, непременно,  назовут ее полной дурой либо законченной идиоткой. Но иного решения она принять не сможет. Так  тоже иногда бывает в нашей прагматичной жизни, в которой симпатии абсолютного большинства, нравится нам то или нет, все больше склоняются к материальным благам, подменяя чувства достатком или даже роскошью.
Фима не впадал в отчаянье, хотя осознавать свое поражение, а, по сути, это было реальным поражением зрелого мужчины на любовном фронте, ему не хотелось.
Собираясь на последний ужин к Насте, и приводя себя в порядок в своем двухкомнатном люксе, он с грустью переворачивал еще одну страницу своей жизни, видя лишь один положительный итог его отношений с Настей – отрицательный результат есть тоже результат. Пройдет время. Обыденная жизнь с ее каждодневными хлопотами затянет раны, зарубцевав их и оставив отметинами неблагосклонной судьбы. Останется память. О Насте. О славной женщине Насте, которая оказалась по-настоящему порядочной. Она   любила и любит его, как друга, но, увы, не больше. Это не ее вина. Может быть, в чем-то это ее беда. Она могла бы изменить свою жизнь к лучшему.
- К лучшему, - подумал  он. – Это для тебя, Фима, этот вариант лучший. А ей, видимо, лучше так, как есть сейчас и будет потом – полунищенская жизнь в вечной беготне отныне и присно. Кому она такая нужна?! Тебе – нет. Ей – да.

Так рассуждал  наш Ротшильд в тот момент, когда в его номер кто-то негромко постучал. Шум льющейся в умывальник воды не заглушил этот стук, который показался хозяину номера каким-то необычным. Он почему-то пошутил сам с собой: «Так в дверь стучится судьба!». С этими несказанными вслух словами он и направился к двери, набросив на плечи сорочку и убрав полотенцем с лица остатки пены для бритья.
Это была  Ксюша. Он поначалу даже не поверил своим глазам. Но в его номер входила, действительно, Ксюша, с которой они должны были, по идее, встретиться через час двадцать. Ее приход несколько встревожил, потому что означал, что произошло нечто непредвиденное.
- Что случилось Ксюшенька? Что стряслось? Что-то с мамой?!
- Нет, слава Богу, все в порядке. Все здоровы, и наш ужин не отменяется. Он
 состоится вовремя.
-  Действительно, слава Богу. А то я что-то занервничал, так неожиданно увидев тебя здесь. Чем тебя угостить? Я сейчас позвоню в ресторан, - несколько нервно, но,  уже  успокаиваясь, проговорил хозяин, желавший быть по-настоящему гостеприимным. – Извини, я сейчас оденусь, а ты все- таки реши, чего бы ты выпила или съела. Я быстро. Одна минута,  не больше. Съешь пока яблочко. Очень даже ароматное, - сказал он, подвинув вазу с фруктами на край стола, у которого остановилась девушка. – И обязательно сядь, пожалуйста. В кресло. Оно вполне удобно для отдыха. Я сейчас.
 Через минуту с небольшим в дверях спальни стоял роскошный сорокалетний мужчина в элегантном костюме и белоснежной сорочке. Его  элитарный галстук украшала скромная, но, наверное, дорогая золотая булавка с небольшим бриллиантом.  Комната наполнилась легким ароматом, по-видимому, дорогого  мужского одеколона.  Девушка волнительно восприняла этот ароматный шлейф, но внешне осталась спокойной.
-     Итак, ты решила, чем мы будем тебя угощать?
- Спасибо большое. Я в полном порядке. Если есть прохладная минеральная
вода, этого вполне достаточно. У нас очень мало времени.
- Вода имеется, только без газа. Я предпочитаю такую. А что за спешка?
спросил Ефим, наливая воду в стакан,   предварительно протерши  его чистой салфеткой
Девушка отпила воды. Поставила  стакан на журнальный столик, повертев его
вокруг оси несколько раз, и будто бы понимая, что время  поджимает, начала:
- Дядя Фима!   Не тратьте силы зря! Не старайтесь! Она вас не любит! Это правда! Плохая, неприятная для вас, но чистая правда. Она законченная однолюбка. Я подозреваю, что в своей жизни она никогда   никого не полюбит, кроме отца. Кроме него ей никто не нужен. До последнего дыхания она будет надеяться на то, что однажды он к ней вернется. Этого никогда не произойдет, потому что  она ему давно  не нужна, но она все равно будет надеяться. Они такие разные. Мне даже трудно поверить, что когда-то они были вместе. Она – тихая серая мышка. Ей и мужики-то толком не нужны. Сколько отец пытался ее как-то растормошить. Сколько сил он потратил. Не вышло. Она замечательный человек – верный, надежный, преданный, обязательный, трудолюбивый, добрый. Но в ней не хватает нежности и ласки. Это не потому, что она не любит меня или отца. Она, просто, такая. Ее уже не исправить. А он счастлив.  Несколько лет прожил один. Тосковал, маялся своим одиночеством, но не возвращался к матери. Потом встретил женщину. Надя  обыкновенная, милая, приветливая, симпатичная. Главное, она его реальная половинка. Я иногда бываю у них в гостях. По правде говоря, я порой завидую ему. Он по-настоящему счастлив. Но я хотела поговорить с вами не об этом.
Едва договорив последнее слово,    Ксюша  разрыдалась, отчего  Фима почувствовал  себя  неловко. Он подошел к рыдающей девушке, погладил ее по голосам и, протянув стакан с водой, попросил:
- Ну что ты! Не надо плакать. Это неправильно. Не стоит расстраивать себя и окружающих слезами. Мир и жизнь  так прекрасны! Не надо, прошу тебя, не надо, девочка, не надо!
Ксюша встала с кресла и прижалась к стоявшему рядом Фиме. Он обнял ее и поцеловал в лоб. Так они простояли  несколько минут, пока всхлипывания Ксюши не прекратились. Вместе со слезами из нее ушла робость, с которой она пришла к нему. Несколько минут она молчала, словно готовилась к чему-то очень важному. Какими-то особыми клетками мозга или сердца Фима почувствовал это и не стал ей мешать, предоставив полную свободу. Ему показалось, что внутри нее происходит  некая борьба, в которую он не должен и, может быть, даже не имеет права вмешиваться.  Он просто смотрел на нее, пожалуй, впервые обратив внимание на нее, как на женщину, а не дочь своей несостоявшейся   жены. Ксения была очень привлекательна. В ней не было журнальной и плакатной красоты девиц, рекламировавших шампуни и помады, сигареты и прокладки. Но она была, несомненно, красива. В отличие от матери, маленькой, хрупкой, незаметной женщины, дочь, унаследовав отцовские гены, была высокой и статной. Густые шелковистые темно-русые волосы  бархатными волнами спадали с ее плеч, которые он только что впервые обнял, пытаясь успокоить от внезапно нахлынувшего смятения.   Глядя на Ксюшу, Ефим почему-то вспомнил Голливуд. Ему показалось, что Ксения могла бы вполне стать кинодивой, особенно, в роли знатной барышни прошлых веков. В ней так органично сочетались простота и благородство европейской женщины, что казалось, будто бы она сошла со страниц Бальзака или Стендаля, Тургенева или Чехова, Гончарова  или  Толстого.
- А ведь какому-то счастливчику это чудо однажды достанется. И, может быть, как это, увы, часто бывает, он так и не сможет по достоинству ее оценить. А жаль. Дочка получилась у Насти высший класс, - подумал Ротшильд, продолжая любоваться девушкой, которая могла бы  стать его падчерицей. Нет. Падчерица – слово какое-то недоброе. Она была бы для него дочерью. Пусть не родной, но обязательно дочерью, которой он, непременно, отдал бы все, в чем бы она  ни нуждалась  . По вечерам, сидя на веранде в Гарриссоне, они вместе будут пить чай или вино и любоваться Гудзоном и огнями Вест Поинта. Он повезет их в Нью - Йорк на Тайм Сквер, в музей Метрополитен. Жаль, что уже не сможет показать ей свой любимый город с высоты ста шести этажей одного из «Близнецов». Эти варвары превратили одно из самых красивых мест мира в Граунд Зирроу – в нулевой уровень, в огромный безобразный котлован, ставший для ньюйоркцев и миллионов других порядочных землян страшной незаживающей раной, напоминающей о тотальном несовершенстве мира людей, не желающих жить в мире и добре. Сколько раз Фима думал об их совместном будущем с особым чувством ожидания чуда и счастья. Так, наверное, чувствуют дети в преддверии Рождества и Нового года, когда окружающий мир на время превращается в огромную сказку с дворцами и Санта Клаусом, с Белоснежкой и гномами, с Девой Марией и ее Великим Младенцем. Но, главное, что-то необыкновенное, замечательное, приносящее особую радость и истинное счастье, непременно, произойдет. Они будут гулять по Пятой авеню, вместе порадуются огромной елке в Рокфеллер Центре, он купит своим дамам нарядные бальные платья в «Лорд энд Тэйлор», самые лучшие духи в «Мэйсис», а потом они поужинают в дорогом ресторане с «мартини» и хорошим шампанским. Наверное, все это и называется простым и таким удивительным словом «счастье». Размышляя обо всем этом, он даже улыбнулся. Правда, улыбка получилась грустной. Ксюша сказала правду. Его мечтам, увы, сбыться не суждено. Насильно мил не будешь и на одном уважении нормальной семьи не построишь.  Этой улыбки Ксюша не заметила, потому что на время, подойдя  к окну, отвернулась, будто бы пытаясь сосредоточиться.
Вот она резко повернулась к нему лицом. Глаза светились каким-то особым светом. В них была сила, в них была нежность, в них ему виделась жертвенность и мольба. Она олицетворяла собой Женщину с самой большой буквы, готовую обнять и согреть весь этот несовершенный мир и, может быть, попытаться его хотя  бы немного исправить, сделав добрее. Ефим почувствовал вызревшую в ней особую решимость, по-видимому, предполагавшую что-то очень важное. Ее облик, как ему показалось, приобрел некую жесткость, от чего внешность девушки не только не утратила привлекательности, но обрела иные, особые контуры благородства. 
- Первое! Если можно, я буду обращаться к вам на «ты», как это принято у
вас в Штатах. Мне так будет легче продолжать этот разговор, потому что мы станем равными.
- Нет проблем, - не задумываясь, ответил Ефим, не видя в ее предложении
ничего сверхъестественного.
-     Второе. Выслушав меня, если можно, не давай ответа  сразу же.
Насколько я знаю, время у вас, то есть у тебя, еще есть.  И третье. Каким бы ни был твой ответ, этот разговор останется навсегда между нами, и никто никогда о нем не узнает, кроме двух человек, находящихся в этой комнате.  По крайней мере, до поры до времени.
-   Не вопрос. Я умею хранить чужие и свои тайны и секреты. Без этого на Западе я, наверное, и не прожил бы. Если там ты не будешь держать язык за зубами, когда того требуют обстоятельства, вряд ли уцелеешь и в жизни и, тем более, в бизнесе. На сей счет ты не волнуйся. Можешь быть со мной предельно откровенной. Фима еще никого не подводил в жизни.
-   Я знаю. Мне мама много рассказывала о тебе. Она часто говорила, что более порядочного и обязательного человека в жизни не знает.
- Спасибо. Приятно слышать, тем более от твоей мамы, которая мне очень
дорога, не смотря ни на что.
- Так вот. Пусть все, что я сейчас скажу, тебя не удивляет. Я долго об этом
думала. Еще вчера мне казалось,  что никогда  не решусь на этот разговор. Решилась. Так получилось. - Ксения вздохнула и, помолчав несколько секунд, продолжила. - Не мне рассказывать, что в жизни бывает   разное. На то она и жизнь. С мамой у тебя ничего не получится. Увы, это - чистая правда, изменить которую ни я, ни ты, ни кто другой не сможет. Она мне говорила об этом и не раз. Она тебя очень уважает и даже любит, но совсем не так, как хотелось бы тебе. Но в нашей семье есть еще одна женщина. Она относится к тебе очень серьезно и хочет стать твоей женщиной и женой.
- Вот как? Если не секрет, кто же она? – Ефим искренне удивился, очевидно,
не ожидая такого поворота событий.
Его милая собеседница еще раз глубоко вздохнула, снова на несколько мгновений задумалась, словно еще раз проверяя правильность своего следующего шага, опять подошла к окну и,  теперь уже  повернувшись к нему лицом, тихо сказала:
- Это я.
  Ксюша снова отвернулась, глядя в окно, будто бы там, на небесах были начертаны слова поддержки, потом подошла к столу, взяла стакан, сделала несколько глотков и, сев в кресло,  продолжила:
- Я устала от этих похотливых, одноизвилинных и самовлюбленных жеребцов. С ними не о чем говорить. В своем подавляющем  большинстве  они убоги. Мне жаль их. Мне тошно с ними. Одни разговоры о деньгах, мобилках, кабаках и телках. Мне нужно совсем другое.   Я всегда хотела быть рядом  с Мужчиной с большой буквы, с джентльменом, который бы видел во мне не только объект сексуальных удовольствий, но женщину-человека. А для этого   нужна мудрость, опыт, интеллект, благородство. Здесь всего этого, увы, совсем не много. Такие мужчины исчезают, как ископаемые мастодонты. Не знаю, изменится ли это когда-нибудь. Я серьезно увлеклась тобой задолго до твоего приезда. Мама мне много рассказывала о тебе. Ты для меня был каким-то сказочным героем, великодушным, мудрым, добрым. Естественно, я не смела думать о тебе до недавних маминых откровений. Она абсолютно точно решила остаться здесь и не выходить за тебя замуж. А я этого хочу. Ты мне нужен всерьез и надолго. Мне кажется… Нет, я даже уверена, что умею любить по-настоящему. Я буду… Нет, я, пожалуй, больше ничего не стану говорить, если ты меня, конечно, не попросишь. Но ты, пожалуйста, помни о нашем уговоре в начале моих откровений. Не говори сразу «нет».  Это будет необдуманно, а потому неправильно. Я настроена очень серьезно, хотя прекрасно понимаю, что насильно милой не станешь. Какая грустная штука эта жизнь. Тот, кого ты любишь, мечтает о другой. Тот, кто обивает твои пороги, тебе совершенно безразличен.  Иногда кажется, что все мы в этом мире заблудились, будто бы какой-то злой рок нас специально разбросал по свету, чтобы мы маялись, не найдя тех, кто нам действительно нужен. Как это несправедливо. Почему? – все это время она смотрела ему в глаза, словно пыталась прочесть в них возможный ответ. Ксюша умолкла, и Ефиму показалось, что сейчас она   снова начнет  плакать. Но он ошибся. Девушка грустно улыбнулась, подошла к нему, поцеловала в правую щеку и вышла из комнаты.   
Ротшильд в этой жизни не был новичком и профаном. Ему за сорок   прожитых лет пришлось повидать столько и такого, что некоторым хватило бы ни на одну жизнь.  Но эта ситуация была для него особой, если не сказать экстраординарной. Он приехал жениться на женщине, которую любил всю свою сознательную жизнь, а в любви ему признается ее дочь. Да-да, она признается ему в серьезных взрослых чувствах. В ее признании он не почувствовал ни йоты фальши.
- Нею двигала не алчность заполучить богатенького «буратино» зрелых лет. Она хочет того же, что и я, зрелых, глубоких чувств, которых не могла найти в своем окружении. Про абсолютную убогость современных парней она, конечно же, преувеличила. Не все так мрачно, как ей представляется. Вон, какой славный парень получился у Ханиных. А у Панютиных? Есть немало отличных ребят, есть.
Их только надо уметь видеть. Хотя в чем-то, конечно, она права.  Недаром, пожалуй, так часто о тотальной деградации  твердит Владимиров. Как неплохо было бы с ним поговорить.  Сашка, пожалуй,  один из немногих, с кем можно было бы потолковать по душам. Нельзя. Я  своих слов не нарушал и нарушать не стану, - размышлял наедине с самим собой Ротшильд,  застигнутый врасплох  этой прелестной  девушкой, стремительно вошедшей в его жизнь в каком-то совершенно новом,  неожиданном качестве, предложив ему жизненную головоломку и так же стремительно покинув его на время.
Конечно, к такому повороту событий он оказался, откровенно, не готов. Что делать?  О такой женщине можно было бы только мечтать. В ней  так много достоинств. В Ксюше почти нет недостатков. По крайней мере, он ни одного пока не заметил.     К ним, вероятно, можно было бы отнести ее максимализм в оценках окружающих юношей. Хотя, кто знает,  кто и какие парни ей реально попадались по жизни? Может быть,  ей пока что, действительно, не везло. А вот что делать ему? Отказаться от нее? Это, пожалуй, было бы одной и самых непростительных ошибок в его жизни, как, впрочем, и его немедленное согласие.  Взять ее в жены? Но вправе ли он? Может ли он, прожив всю предыдущую жизнь порядочным человеком, воспользоваться привязанностью и доверчивостью этой милой девушки? Еще недавно он видел ее в качестве своей дочери. Пусть приемной, но дочери. Еще недавно все его мысли были о Насте, ее матери. И вообще, можно ли совершать такие поступки с бухты-барахты.
-  Да-а-а-а! Мир перевернулся с ног на голову. В этом странном мире людей все, действительно, настолько напутано, что кругом голова.
Ротшильду показалось, что в комнате стало душно. Он выпил прохладной воды и  открыл окно. Свежий осенний ветер принес в его комнаты прохладу, терпкий запах опавшей листвы и ее шорох. Этот приятный шум увядающей на время природы ему показался славной музыкой грусти. Но, если обычно в такие дни он грустил по-настоящему, то сегодня его грусть была светлой, потому что жизнь, отбиравшая у него счастье, о котором он мечтал, тут же предложила ему шанс обрести иное.
В конце концов, он имеет право пригласить ее к себе в гости? Он имеет право познакомиться с ней поближе, пожить рядом, почувствовав человека, любящего его. Он не воспользуется ее доверчивостью и чувствами. Он будет рядом с ней и вместе. Он не позволит себе никакой вольности по отношению к ней. Пусть их рассудит время и реальная жизнь. Они отменные советчики и лекари, судьи и спасители.  Пусть она поживет в его доме, в его стране. Кто знает, понравится ли все это ей? Кто знает, сохранится ли ее отношение к  нему спустя недели и месяцы тесного  общения?  Не рассеется ли в ее сознании, созданный  собственными фантазиями  ореол,     витающий  над его головой?
- Я много в своей жизни отказывал самому себе. Не доедал, чтобы были сыты родители и бабушка. Не допивал, потому что не хватало денег или нужно было идти слишком рано на работу. Я не был потребителем в отношениях с женщинами. Я не воровал и не подличал.  Я  не собираюсь ничем подобным заниматься в дальнейшем. Я имею право дать этой девочке и себе шанс, которого, весьма вероятно, в жизни может и не быть? Настя? Она сделала свой выбор, на который я никак повлиять не могу. На всю оставшуюся жизнь мы останемся верными друзьями, но быть вместе – нам не суждено. Что ж, и на том спасибо. Да и чего ты, Фима, собственно хотел по прошествии  большей половины жизни? Странное сочетание «большая половина». Наверное, это не правильно. Если половина, то половина. А, если большая, то уже никак половиной быть не может. Хотя люди часто говорят именно так. Странная штука человеческий мозг. В нем всегда такая каша. Половина, не половина. Тебе, дураку, только что призналась в любви женщина, о которой можно только мечтать, а ты размышляешь о какой-то чепухе, - Фима улыбнулся, подумав, что хотел бы видеть Ксюшу рядом с собой и обнять так же, как сделал это несколько минут назад, пытаясь успокоить. Ему хотелось погладить ее волосы и снова ощутить этот удивительный аромат молодости.
- Нужно одеваться. Нужно идти на прощальный ужин.
Теперь он знал, что ему предстоит сделать за эти короткие сутки, отпущенные
ему для того, чтобы решить едва ли не главную задачу жизни. Он пригласит Настю и Ксению к себе. Договорится о визах. Настя, пожалуй, не приедет. Ксюша, скорее всего, это предложение примет. Хорошо бы, чтобы она успела к Рождеству. Хотя это почти не реально.  И все-таки надо попытаться. Она поживет у него столько, сколько захочет. Он познакомит ее с дядей, мудрейшим стариком Эдом, милой Бэтти, с Робертом и его женой, Сашкиной дочерью Наташей. Они устроят грандиозное пати с отменным вином (Роберт знает в этом толк). Они будут сидеть у камина в Гаррисоне. Старый Зяма, воспрянув духом, в сотый раз будет рассказывать историю о том, как пьяная компания привезла в его похоронный дом одного зануду, которого один нерадивый придурок чуть не сжег. Благо перед кремацией он увидел, как усопший повернулся в гробу на бок и даже что-то проговорил. Они выйдут на берег Хадсона. Да-да, Хадсона. Это только здесь его перекрестили в Гудзон. Они будут любоваться рекой и огнями Вест Поинта, каждый, мечтая о чем-то своем. Потом они с Робертом выкурят по хорошей сигаре, а девушки, быть может, поболтают  вдвоем. Как хорошо было бы, чтобы Ксюша понравилась Таши (так Роберт называет свою жену), а еще лучше, если бы они подружились. Таши - большая умница, с ее помощью Ксюша   сможет быстрее привыкнуть к новой жизни, такой непростой и во многом  не похожей на здешнюю. Потом он покажет гостье Тайм Сквер, Манхэттен,  статую Свободы, Музей эмиграции, естественной истории, Метрополитен, Линкольн центр, Рокфеллер центр, обязательно пригласит в знаменитую таверну «Питер Люгер»;, заранее заказав места. Они съедят лучший в мире стейк с хорошими солениями, но, увы, не самой вкусной картошкой по-домашнему (ну, не умеют американцы делать настоящую жареную картоху!). Они поедут на недельку во Флориду. В Ки Ларго закажут акваланги, старик Мэтью на своей милой посудине доставит их на риф и, конечно же угостит Кока Колой, как старых закадычных друзей. Они будут парить, как две неразлучные птицы  над рифом, акулами и баракудами, любуясь подводной красотой. Если повезет, они увидят огромную черепаху, которую два года назад перед Рождеством им с Наташей показывал Роберт. Потом они поедут в Ки Вест. Увидят самый южный дом Штатов, дом-музей старика Хэма, в котором он писал «Острова в океане», будут пить пиво и вино с живыми устрицами в «хэппи ауэр»;, потом любоваться закатом и, даст Бог, будут счастливы…   

P.S. Я хотел расстаться с тобой, мой добрый читатель, на последнем многоточии, давая тебе возможность догадаться самому, каким получился финал этой истории. Но потом подумал, что ты  на меня будешь в обиде за такой эксперимент. В таких случаях люди говорят: «Сказав «а», говори уже и «б». Кто-то в таких случаях может не соглашаться. Я же упорствовать не стану и расскажу тебе продолжение, тем более, что это предполагает вторая часть названия  рассказанной тебе истории.
Ксюшин визит  на Рождество не состоялся. Но в апреле она прилетела в JFK (так американцы, большие любители всевозможных сокращений и аббревиатур называют один из крупнейших в мире аэропорт Джона Фицджералда Кеннеди). Она появилась не одна, а с лучшим Фиминым другом Сашкой Владимировым. Ему удалось вырваться на месяц  к любимой дочери, зятю и другу. Все вместе они праздновали сначала  Сашкин день рождения, потом день рождения Фимы. На большой веранде в  Гаррисоне был накрыт огромный стол. Они пили роскошные вина, которые специально заказывал Роберт, любовались Хадсоном и старинными очертаниями двух главных зданий Вест Поинта. Через восемь месяцев к нашей всеобщей радости    Ксюша стала Фимкиной женой. Год спустя она родила ему сына, которого назвали Александром. А через полтора года у маленького Сашки родилась сестра, названная матерью Наташкой в честь лучшей подруги, которая стала для малышки крестной матерью. Старый Зяма, наконец-то дождавшийся двух внуков, был безмерно счастлив, постоянно заказывая для них по Интернету и почте бесконечное множество дорогих игрушек. Он никак не мог налюбоваться своей новой родственницей, оказавшейся великолепной матерью и отменной хозяйкой, и, конечно же, с упоением  регулярно рассказывал ей и приезжавшим гостям историю о воскресшем покойнике. О том, что Ксюша была потрясающей женщиной, Зяме красноречиво говорили постоянно светящиеся счастьем глаза любимого племянника. Появления третьего внука Зяма не дождался. В возрасте девяносто одного года он однажды не проснулся. Фима не стал кремировать дядю в Похоронном доме Бляхмана. Он похоронил его по нашим обычаям на небольшом кладбище близ Гарриссона. Если бы родился парень, он назвал бы его Залманом в честь дяди. Но Бог подарил Ксюше и Фиме еще одну дочь, которую они назвали Мария. Кто знает, может быть, они так решили потому, что однажды ее далекая предшественница подарила землянам Великого Младенца, несущего миру людей добро   третье тысячелетие…

  г. Днепропетровск      октябрь - декабрь   2005 г.