Запах обиды

 

У  каждой обиды  свой цвет, вкус, привкус, запах. Это не только полынь,   смесь дыма от выкуренной “Примы” со свежевыплеснутым на побритое лицо “Шипром” или «прелесть» утреннего перегара, на скорую руку заретушированного ароматом импортной жвачки. Ароматы обиды самые разные. Понять это Тане Степановой  “помогла” собственная беда, вспомнить - беда чужая...

Ночью, около одиннадцати  внезапный телефонный зуммер-вскрик известил о том, что она срочно кому-то понадобилась. Почему? Объяснить это совсем не сложно. Однажды и навсегда она решила для себя, что звонить кому-либо после половины десятого вечера без крайней нужды она не будет, одновременно запретив это окружению. Поздно и эгоистично, а значит неправильно. Постепенно она приучила к этому своих близких и друзей. Некоторые из них пытались убедить ее в обратном, упрекая в жестком прагматизме и некотором бездушии. Тщетно. Она была непреклонна. Со временем  все, окружавшие ее, поняли, спорить об этом  бесполезно, да и стоит ли. В конце концов, каждый человек имеет право на то, чтобы к его мнению прислушивались и не добавляли в общение  с ним отрицательных эмоций, которыми и без того переполнена наша быстротечная жизнь начала третьего тысячелетия от Рождества Христова.  Сейчас она понимала, что кому-то  срочно нужна  ее помощь.

Звонила Нинка, вечно бегущая с одной работы на другую, чтобы хоть как-то прикрыть не исчезающие материально-финансовые   дыры в бюджете ее славной небольшой очень дружной семьи.  Нинка была, как и Оля Рыжова из фильма “Служебный роман”, оптимисткой. Не без труда, каждодневного, в чем-то титанического труда Нине удавалось воспитывать одной двух славных детей - старшую Леночку и младшего Андрюшку. У них с героиней  рязановского фильма было немало общего, даже похожие фамилии - Нина  в  замужестве стала Рыжиковой.  Была и одна существенная разница, однажды и, даст Бог, не навсегда отравившая Нинке жизнь.  Олиного мужа по случаю язвы желудка оперировал “сам Покровский”. Нинкиного Колю прооперировать не успел никто - прободная язва вырвала его из жизни скоропостижно в течение нескольких десятков минут, оставив женщине добрую память о муже и двоих детей.  Скорая, прибывшая по вызову через сорок пять минут лишь констатировала, что Коли у Нинки больше не будет, и с этого дня ей суждено стать вдовой и матерью одиночкой...
Захлебываясь от слез Нинка кричала в трубку. Понять ее было почти не возможно, но кое-что Тане услышать все же удалось. Судя по тому, что чаще всего на другом конце телефонной линии звучало имя Леночки,  разбуженная поздним  звонком подруги, женщина поняла, что с  ее крестной  не все в порядке.
- Нинок, давай успокоимся и начнем все сначала, но без слез и внятно, - предложила Таня, используя момент воцарившегося на время молчания по-настоящему встревоженной подруги.
- Да, да! Ты права! Прости, Степа! Я, конечно же, совсем поехала. Слушай! Ленку забрала скорая. Ей нужна срочная операция - старые проблемы без этого не решить.  Нужны лекарства, которых в клинике, естественно, нет. Они потянут около трехсот баксов прямо сейчас и еще столько же, может быть, чуть больше, через день - другой. Кроме тебя, прости, обратиться не к кому. Я понимаю, что это свинство будить близких, но у меня нет выбора.
Снова в их разговоре образовалась пауза. Таня отходила от глубокого первого сна.  Нина приходила потихоньку в себя, привыкая к новому горю, снова предательски навалившемуся всей своей темной  безжалостной тяжестью на ее  и без того уставшие плечи.
- Ты сейчас где, мать? -  спросила Татьяна, уже включаясь в реальную жизнь, которая опять почему-то не хотела  баловать приятными известиями.
- Тань! Я сейчас дома. Мне нужно через час-полтора привезти мешок дорогущих лекарств, без которых Ленкина операция не имеет смысла. Я заработаю. Я все верну, правда, не сразу. Ты же знаешь,  панель и бордель не моя вотчина, модели из меня не вышло, мужа,  обыкновенного небогатого, но порядочного, и того жизнь отобрала. Но работать я умею и долги возвращаю. В этом уж будь уверена. Я обязательно отдам. Если можешь,  помоги, Степа!
Вы, наверное, уже поняли,  что Степой Татьяна стала благодаря своей фамилии, как почти неизбежно переименовываются  однокашниками  в Бориса  Борисов, в Ваню -  Иванов или Иванова, и  в Федю -  Федоров или Федотова.
- Я сейчас приеду. Мне нужно около получаса -  минут тридцать пять. Жди меня дома и не психуй, Неприятность эту мы переживем, - попыталась слегка поднять  подруге и себе настроение Татьяна, вспомнив  добрую песенку вечного и неисправимого пацифиста Кота Леопольда,  и опустила  трубку.
А что зря трепаться?!  Все ясно. Нинке нужна ее помощь. Жизнь Ленки, ее доброй подружки и крестницы  в опасности.  Разговоры и раздумья в сторону. Сейчас нужно действовать. Джинсы, кроссовки, футболка, легкая куртка из плащевки, дополненные заколкой в волосах в виде   фиолетово-перламутровой бабочки, составили ее вечерне-рабочий туалет.
- Что же ей, бедолаге, все время так не везет?! Чем же она так прогневала небеса?! - говорила сама с собой Таня,  сначала спускаясь в лифте, а потом быстрым шагом сокращая расстояние от дома до автомобильной стоянки, ставшей пристанищем ее новой, теперь уже импортной машине. Сначала была традиционная “шестерка”. Потом “девятка”. Теперь она была владелицей  “Тойоты”, превратившей ее водительскую жизнь в удовольствие и наслаждение.
Ночной город, лениво поблескивая огнями рекламы и витрин,  непременно выполненных из современного металлопластика и стеклопакетов, всем своим гордым  видом демонстрировал  состоятельность и отстраненность от проблем отдельно взятого  человека, живущего в нем. Это касалось особенно тех, чей реальный доход позволял лишь периодически полюбоваться прелестью качественных импортных товаров, порадовавшись за тех, кому они реально доступны. Татьяне  было доступным почти все в  этом городе. Нина относилась к другой части сограждан, чаще всего перебиваясь  недорогим секонд-хендом, кораблями и вагонами вывозимым из переполненных  всяким  барахлом Западной Европы и Америки, 
После их разговора прошло тридцать две минуты. Пунктуальная Таня Степанова  поднималась на Нинкин седьмой  этаж, понимая, что этой ночью  поспать ей, видимо, не сужено.  Лифт, как в известной песне  Олега Митяева про ножи, послушно отсчитывал этажи,  сокращая  расстояние между подругами, которым жизнь снова предложила объединить усилия в борьбе с нахлынувшей бедой.  Нина была уверена - Степа не откажет. Таня знала, ради нее Нинка поедет на край света. Она  не будет задавать глупых вопросов, искать поводов для отказа...

- Родненькая! Ты уже приехала! Спасибо, Степочка! - радуясь приезду подруги и одновременно как бы извиняясь перед ней за дискомфорт, произнесла Нина скороговоркой.
- Так, мать, давай без сантиментов. Времени, как я понимаю, у нас, мягко говоря, в обрез. Вот деньги. Говори куда ехать и  что делать. О том, кто виноват, поговорим по дороге.
- Сейчас я позвоню хирургу. Он обещал заказать все необходимое для операции. Оказывается,  в городе есть   аптечный  склад, с которого доставляют  лекарства круглосуточно.  Кстати, такой симпатичный мужик. Везет же некоторым. Сделать тебе чаек или кофе?
- Нет, солнце, спасибо! Сейчас не время ни чай с кофе пить, ни про мужиков, даже самых классных, разговоры разговаривать.  Пировать и мыть косточки сильной половине будем после того. Звони, мать, - деловито-озабоченно ответила подруге Таня.
Дежурный хирург  Алексей Иванович  подойти к телефону не мог. Женский голос ответил, что Лену Рыжикову готовят к операции, лекарства заказаны и будут доставлены в клинику минут через двадцать,  но за них родителям девочки  необходимо рассчитаться, под честное слово курьер их не отдаст.  На вопрос о состоянии Леночки внятного ответа Нина не получила.  Обеим все было ясно - нужно мчаться в больницу как можно быстрее. На кону была жизнь дочери и крестницы.

Больница скорой помощи встретила  обеспокоенных женщин деловитой суетой, озабоченностью, немногословностью.   Аптечный агент с большой картонной коробкой с какой-то яркой надписью, кажется, на немецком языке, ожидал в приемном покое. Это был худенький среднего роста парнишка студент четвертого курса медицинской академии, подрабатывавший по ночам доставкой лекарств. Он дремал, сидя на казенном диванчике, обтянутом каким-то материалом, похожим на дерматин.  Белобрысая голова мирно покоилась  на чужестранной коробке, которую   крепко обнимали несильные юношеские руки. 
Нинка,  конечно же, опять напутала. Во время их первой встречи Алексей Иванович назвал ей примерную стоимость необходимых препаратов в местной валюте.  Шокированная внезапным  недугом  дочери, мать, намеривавшаяся  брать деньги  в долг, автоматически перевела всю сумму в доллары. Она давно привыкла к тому, что из-за постоянной инфляции  национальной валюты,  обитатели ее страны во взаимных расчетах чаше оперируют заокеанской. Это ее и подвело.  Когда разбуженному студенту-курьеру Нина протянула три  сотни зеленых, парнишка отпрянул от нее, как от разъяренной львицы, вознамерившейся откусить ему голову.
- Простите, но  я не имею права принимать никакой  иностранной валюты. Меня просто сегодня же выставят за дверь, - очень деликатно, но крайне взволнованно произнес парень.
- Ну, я и дура, Танька! Совсем сошла с ума! -  с плохо скрываемым ужасом в глазах  отреагировала Нина.
Слава Богу, ко всеобщей радости сторон, практичная Татьяна взяла с собой и баксы и национальные “тугрики”.   Все  было улажено. Коробку забрала медсестра. Счастливый  курьер, пересчитав дважды полученные от Татьяны деньги, включающие «пятерку» «чаевых», и поблагодарив с улыбкой обеспокоенных дам, направился к выходу, уступив им свой небольшой казенный диванчик.
Они остались вдвоем, если не считать  строгую женщину в халате, сидевшую  за столом по соседству за стеклянной дверью. То ли от усталости, то ли от нервной перегрузки  Нина задремала,  склонив голову на плечо подруги. Таня   по-белому позавидовала здоровью  ее  нервной системы.  Ей, увы, за редким исключением не удавалось заснуть даже в собственной спальне, если первый, естественно приходящий и туманящий ее сознание  сон,  был нарушен чьим-то   непредвиденным телефонным или дверным  звонком.  Нечастые исключения случались, когда ее  сон  разрушала мужская настойчивость, за которой следовала мужская состоятельность, основанная на здоровом желании и опыте. Удовлетворенная Танька каждый раз засыпала, как убитая.
-  Ну, и, слава Богу! Пусть немного переведет дух, бедолага, - подумала Татьяна, сев  поближе  к подруге, чтобы той было удобней.
Больничная тишина не мешала думать. А размышлять было о чем.  Не давали покоя проблемы бизнеса, которым она стала заниматься по необходимости, однажды и навсегда покинув свой некогда всесоюзный НИИ.  Все чаще в последнее время волновала быстро взрослеющая дочь.  С Наташкой она общалась явно не достаточно. Дочь воспитывалась бабушкой, Таниной мамой, женщиной строгой и властной, которых  называют  “дамами старой закалки”.  Несмотря на прекрасное образование и широкую эрудицию, Танина мать Евдокия Тимофеевна, была  представителем поколения, не охотно признающим полутона,  многопартийность, альтернативность выборов и плюрализм. Люди у нее делились на хороших и плохих, цветовая палитра на черное и белое, а наиболее почитаемыми, и, следовательно, часто употребляемыми,  были сентенции  “так положено” и “так следует”. Наташкина  бабушка практически никогда не бывала не права, имея по любому поводу свое собственное мнение, изменить которое почти никому и никогда не удавалось даже ценой самых взвешенных и не убиенных аргументов. Таня все понимала, но иного выхода   не представляла - нужно было зарабатывать деньги, обеспечивая дочери, матери и себе не роскошную, но  достойную жизнь в эти непростые первые годы нового третьего тысячелетия.
Мысли на время отвлекли от окружающей больничной действительности, перенесши  в родительскую квартиру, где жили мать и  дочь. В течение последних пяти лет, после покупки новой   квартиры  в престижном современном доме, Татьяна редко оставалась в  отчем доме. Основных причин, пожалуй,  было две. Во-первых, ей нужно устраивать личную жизнь. Во-вторых, с каждым годом ортодоксальность и абсолютизм суждений матери воспринимались все сложнее и сложнее...
В реальную жизнь Татьяну Степанову возвратило странное чувство, более всего поразившее ее своей нереальностью.  Как ни странно, это была обида. Но почему здесь, почему сегодня, почему и на кого?  Ее никто не обижал.  Более того. Услышав однажды от кого-то, что обижаться  - удел горничных, она твердо решила отказаться от этой слабости. Она должна быть сильной. Ей не на кого рассчитывать. С уходом Олега  из ее жизни исчезло сильное плечо, на которое можно было по-бабьи опереться и «поплакаться в жилетку». Но сейчас она почему-то явственно чувствовала внутри себя именно обиду. Почему вдруг? «Что это с тобой, подруга?» – беззвучно спрашивала себя спокойно сидящая в больничном холле красивая, самостоятельная, обычно уверенная в себе женщина. Внезапное открытие, естественно, не принесло радости. Напротив.  Неспособность ответить себе на эти  нежданно-негаданные  вопросы  несколько угнетала своей непривычностью и дискомфортностью. 
В холле возникло оживление. Привезли очередного пациента, пострадавшего в автомобильной аварии. Забегали люди в белых  и голубых халатах и костюмах. Мимо нее проехала каталка с искалеченным постанывавшим мужчиной.  Один из медиков,  крупный мужчина лет сорока восьми-пятидесяти в голубых куртке и брюках властно  отдавал команды, последней из которых была: “Больного во вторую операционную! Срочно!”
Как удивительно устроена человеческая память! Порой многочасовые и даже многодневные раздумья не  приносят долгожданного результата - память не возвращает нам  некогда забытых  имен и фамилий давних  знакомых и соучеников, названий полюбившихся книг и фильмов, экзотических улиц, площадей или иных достопримечательностей, увиденных в поездке по ближнему или дальнему зарубежью.   И, о чудо!  Вдруг на помощь приходит случай с ключевым словом, звуком, запахом или чем-то иным, и  память начинает оживать, возвращая, казалось бы, навсегда забытые  образы и названия, чувства и ощущения. Произнесенное озабоченным врачом слово “операционная”, больничный запах, состоящий из фантастической смеси спирта, йода, хлорки, корвалола, постоянных дезинфекций, стерильности и беды (именно так пахла обида, которая почему-то вспомнилась Тане),   воскресили в памяти утраченное ...

В операционную   семь лет назад Таню привела беда. То  ли, пытаясь сохранить  брак, то ли,  следуя за   своими друзьями-приятелями, в семьях  которых спустя много лет  после рождения первенцев стало появляться прибавление, они с мужем решились на второго ребенка.  Не судьба.  Наверное, Бог не простил Тане Степановой пяти абортов, наказав в самый неподходящий момент. Внематочная беременность чуть не лишила  Наташку мамы, Евдокию Тимофеевну дочери, а Олега - жены. 
Истекающую кровью  женщину  привезли в областную клинику в состоянии, которое без срочного оперативного вмешательства грозило летальным исходом в течение последующих часа-двух. Она лежала на операционном столе. Молодой врач-анестезиолог уже сделал инъекцию снотворного. В ожидании вынужденного сна, она  смотрела  на висящую на потолке  большую круглую лампу, на которой сидел огромный живой комар.  Она явственно вспомнила, что в тот момент ее охватил ужас. Привязанная к операционному столу и уже лишенная возможности что-либо изменить, она подумала о том, что во время операции комар, влекомый запахом крови, может попасть в нее. Но кто знает, чьей крови ранее испило  это кровожадное насекомое.  Негромким голосом, она произнесла несколько слов: “У вас там комар.”
 Стоящие над ней медсестры и ассистент отреагировали как-то это  странно.
- Улетает, - сказал ассистент хирурга  врач-интерн Саша.
- Почти готова, - поддержала ассистента медсестра Варя.
- Там  комар  сидит, - снова  тихо сказала Таня в надежде, что ее поймут правильно и сделают что-нибудь для поимки незваного кровопийцы.
- Засыпает, - без тени сомнения опять заключила медсестра.
- Да! Почти, - поддержал коллегу ассистент.
От этого непонимания и собственного бессилия, от жестокости судьбы, которая вместе с будущим ребенком отбирала у нее, по всей видимости, возможность еще раз ощутить однажды в себе первые движения новой жизни,  Таню охватила какая-то ранее не известная тоска и обида, от чего она заплакала. Снотворное уже начинало свое действие. Сквозь слезы  у  нее  лишь  хватило сил  произнести: “У вас  в операционной комар на лампе!” После этих слов комар, лампа, лица людей, обидевших непониманием и безучастностью,  расплылись в каком-то светло- розовом облаке, окутавшем ее на  несколько часов...

Несмотря на то, что  после операции Таня понимала всю   нелепость  своей обиды, особенно, на издерганных нелегкой работой врачей, года два или три   она (обида)  с запахом больницы и операционной  жила в ней.   Потом  память ее стерла. Наверное, потому, что жизнь принесла новые, несравненно более горькие пилюли. Фанатически желавший иметь сына Олег,  осознав после операции, что стать матерью еще раз Тане, увы, не суждено, однажды ушел к  другой. Хотя,  наверное, это было не единственной причиной их разлуки и разрыва. У них что-то не заладилось гораздо раньше. Ее новая обида  пахла по другому - смесью разлитого коньяка, корвалола и мужского одеколона “Богарт”( Олег предпочитал его всем остальным). Коньяк вылился из неудачно поставленной на стол рюмки после  телефонного разговора с  оставившим ее мужем. Он тогда сообщил, что уже не вернется к ней. Корвалол понадобился матери, слишком болезненно воспринявшей уход зятя, который давно назревал, но в  реальность которого так не хотелось верить.  Французский одеколон  добавил  смеси пикантности, когда  взбешенная предательством  суженого, она швырнула в стенку стоявший рядом  темный квадратного  сечения флакон, подаренный Олегу на Новый год...

Нинка проснулась и как-то по-детски начала извиняться перед подругой. Таня снова была в реальном мире больницы, в реальном мире беды, пахшем, также, как и ее давняя обида фантастической смесью спирта, йода,  хлорки, корвалола, постоянных дезинфекций и стерильности...


г. Днепропетровск июнь 2004 г.