Сирень

Толстяк сопел и отдувался, смахивая со лба крупные капли пота. В тишине солнечной комнаты нудно жужжала одинокая муха. Через открытое окно в комнату вместе с лучами света проникал приторно-сладкий запах сирени. Толстяк нервно ерзал на стуле.

- Ну-с, - начал я, не глядя на него, как будто пересматривая бумаги на столе. Это «фирменный» взгляд всех оперативников нашего отдела. Ты вроде и не смотришь на человека, а все равно его видишь. И он знает, что ты его видишь. – От сознательных граждан поступил сигнал о вашей несанкционированной творческой активности на территории квартиры, выделенной вам государством. Я подчеркиваю НЕСАНКЦИОНИРОВАННОЙ ТВОРЧЕСКОЙ активности. А вам прекрасно известно, что на основании закона о распределении и управлении человеческими ресурсами, только Государство может принимать решение о выдаче разрешения на творческую деятельность...

- Дак я.. это ...я не того..никакой деятельности... творческой... – замямлил толстяк.
- Молчать! – заорал я. – Каждому гражданину нашего Государства прекрасно известно, сколько сил и средств затрачивает Государство на обеспечение благосостояния каждого отдельно взятого индивидуума. Известно ведь???

- Ии-известно. – начал заикаться толстый дядька. – но я ничего такого...

- А это значит, что лично вы,- я сурово ткнул в толстяка пальцем, - лично вы являетесь человеческим ресурсом. Повторяю – Человеческим ресурсом, - я воздел свой негодующий палец к небу. – И несете ответственность за рациональность и разумность его использования. Все ресурсы нашей страны принадлежат Государству, и только оно вправе распоряжаться ими, а ваше дело лишь поддерживать ресурс в нормальном рабочем состоянии. Другими словами, вы лично обязаны нашей родине за то, что она вам дает, ведь так?

- Конечно. Обязан. Лично. – торопливо согласился толстяк.

- Так кто же, позвольте вас спросить, дал вам такое право, в свое личное время, предназначенное для отдыха и подготовки к следующему рабочему дню, разрисовывать непонятными рисунками потолок в ванной? А, товарищ? Я вас спрашиваю!!

- Дык, чтобы плесени не видно... стены заплесневели, - неуклюже оправдывался толстый. И вдруг заплакал.

- Я больше не буду, бес попутал... хотел покрасить потолок, а вышло вот что... у меня же семья.. какой позор. У меня вообще никакой склонности к творчеству...

Пока дядька смешно всхлипывал, я прошел осмотреть место преступления. Потолок в ванной комнате пестрел рисунками, как лубочная картинка. Безыскусные цветы, нарисованные синей и зеленой красками, не представляли, на мой взгляд, никакой опасности для Государства. Да, дело, пожалуй, закроем, отделавшись порицанием со стороны комитета по борьбе с несанкционированным творчеством. Но наказать все же надо. Хотя какой из него художник.

Не могу сказать, чтобы у нас в стране совсем не было художников, или, скажем композиторов, или поэтов. Были, конечно. Но их было совсем немного, они своего рода избранные, люди, специально обученные и сертифицированные в государственных учреждениях. Каждый продукт творчества пишется либо по заказу, либо после написания проходит длительную проверку в государственных инстанциях на предмет очищения от ненужных и неконструктивных мыслей и тенденций. Во всем должен быть порядок. И творческий импульс должен быть направлен в верное русло. А если каждый во внерабочее или (не дай Бог!)в рабочее время будет заниматься всякой несанкционированной прикладной деятельностью, значит нормальный процесс восстановления организма после трудового дня будет нарушен, и, следовательно, на следующий рабочий день человек не сможет полностью отдаться работе. А цель всей нашей жизни что? Честно служить Государству, которое нас поит, кормит и заботится о нас. Вот и получается, что творчество только мешает полноценной самореализации человека. Это аксиома, непреложная истина.

Я вернулся в комнату. Толстый уже перестал всхлипывать и только тихонько сопел.

- Ну что, Зиновий Тихонович, - отеческим голосом произнес я, - полюбовался я на ваши художества, должен сказать, что они меня не впечатлили. Дорогой вы мой, ну вы же взрослый человек, и вам прекрасно известно, что для того, чтобы стать художником совершенно необходимо пройти курс 10-летнего обучения в Высшей Государственной Художественной Школе, набраться необходимых знаний, опыта, наконец. И самое главное: нужно понять, что можно рисовать, а что нельзя, где рисовать и как, чтобы принести пользу нашему Государству. Ну вы же сами понимаете, что нельзя вот так просто, без соответствующего сертификата и лицензии на занятия творчеством просто взять и намалевать такие вот разводы на потолке, которые вы гордо именуете цветами. – я развел руками.

Зиновий Тихонович покорно кивал и заверял меня, что больше никогда, ни за что, ни под каким предлогом... И я уже готов был протянуть ему протокол на подпись, как вдруг увидел ЭТО.

Черт, ну что за день сегодня, а? Как с утра не заладится, так хоть плачь. Я вспомнил своего четырехлетнего сына Антона, который ни с того ни с сего сегодня за завтраком мне выпалил: «Пей молоко и жуй бутерброд, скоро придет твое время, урод!» Даже опустив тот возмутительный факт, что четырехлетний ребенок стойко ассоциирует меня с уродом, остается вопрос: откуда он этого нахватался?

Кошмарный день, по-видимому, только набирал обороты. Подняв глаза от протокола на столе, я увидел, что толстый дядька Зиновий Тихонович, вроде как и сидит на стуле. Но только не сидит, а висит в сидячей позе в сантиметрах трех над стулом. И сам этого не замечает.
Я похолодел. Вот оно. Еще один. Проклятые мутанты, сколько их развелось! Последнее время такие случаи стали встречаться все чаще и чаще.

Раньше было проще. Увидишь на улице человека, идущего, не касаясь земли или зависшего в воздухе – точно мутант. Потому как умение летать и творческие способности неразрывно связаны. Вызывай группу быстрого реагирования – и отправляй по добру - по здорову на принудительное лечение. Почти наверняка у него дома найдется куча непонятных рисунков карандашом, нотных записей, или чего хуже – стихов. Да уж. Раньше отличить мутантов от нормальных людей было легко – посмотрел в глаза – если голубые – хватай без зазрения совести – восемьдесят процентов гарантии, что он мутант и потихоньку «творит» нелегально. А если «диагноз» не подтвердится – пациент все равно попадает под бдительное наблюдение спецслужб. Чтоб, не дай Бог, не проснулись неожиданно творческие способности.
Дядя висел в воздухе, вытирая потный лоб клетчатым платком. Похоже, он так и не заметил, что от волнения забыл прилепить свой зад к стулу. Ну что ж, пора заканчивать эту комедию.
- Почему глаза не голубые? – спрашиваю я.

- Что? - совсем растерялся Зиновий Тихонович.

- У всех «творителей» глаза в основном голубые, а у вас карие - говорю я. – И вы забыли присесть на стул, он пару сантиметров ниже.

- Я так и знал, что этим кончится, - дядя мелко задрожал.

- Еще раз спрашиваю: почему глаза голубые?

- Мутировал... – еле слышно пробормотал Зиновий Тихонович.

Все. На этом моя работа была окончена. Я вызвал группу быстрого реагирования для задержания незаконного «творителя». Мои молодчики примчались быстро, теперь «художника» отвезут в профилакторий для промывки мозгов и прохождения курса лечения. У нас Институте Ментальной Нормальности очень грамотные специалисты. Через пару месяцев он выйдет из профилактория полноценным членом общества, он не то что рисовать, он разговаривать будет с трудом. И мысли его будут только о благородном труде на благо Государства. Кто он там у нас? Литейщик? Ну вот и будет лить себе дальше во славу нации, или что там еще эти литейщики делают. Вечером после полноценного рабочего дня возвращаться домой, смотреть программу новостей, где уважаемые лидеры нашего Государства вещают об улучшении нашего благосостояния и очищения нашего почти совершенного общества от всякой нечисти типа мутантов-творителей. А потом, возможно, по телевизору покажут концерт какого-нибудь заслуженного певца, который поет исключительно о высокоморальных вещах и о методах повышения производительности труда. Потом ужин с семьей – и спать. А наутро – снова за станок. Именно так протекает жизнь среднестатистического нормального человека. В его голову не приходят сумасшедшие идеи, дурацкие мысли, его ничто не беспокоит. Словом, Зиновий Тихонович после адекватного лечения будет вести нормальный, правильный и одобренный свыше образ жизни. А не мучиться по ночам от творческой бессонницы и не отвлекаться днем от работы в литейном цеху.

Я вышел из темного подъезда на свет. В воздухе пахло сиренью и еще чем-то очень свежим и знакомым, как будто из детства, чем-то забытым и терпким и одновременно сладким. Я напрасно силился вспомнить, так и не вышло. От сладкого запаха и свежего воздуха немного кружилась голова. Какое-то странное чувство росло у меня внутри. Как будто знаешь, что обязательно что-то должно случиться, а вот что именно – не известно. Я вздохнул полной грудью и пошел вверх по улице.

Часы показывали 17.40. Куда идти, я не знал, ведь рабочий день заканчивался в 18.00, а смысла идти обратно в Департамент не было. Получалось, что рабочее время закончится у меня где-то посередине пути на работу. Поскольку отступить от инструкции и прямо направиться домой я не мог, я побрел в сторону Департамента. В 18.00 сверну за перекрестком и пойду домой с чистой совестью. Из головы не выходил сегодняшний случай с необычным мутантом. Значит, они мутируют, приспосабливаются под окружающую среду так, чтобы не быть идентифицированными. Это осложняет дело. Наши ученые доказали, что тягу к такому аномальному творчеству вызывает вирус, очень хитрый и коварный, лекарство против которого пока не обнаружено, и каким путем передается – тоже не ясно. Нда... Ситуация. Чует мое сердце: завтра обязательно влепят выговор за плохую профилактическую работу и идентификацию мутантов. Выходит, что сегодняшний дядя успешно скрывался много лет под маской среднестатистического нормального гражданина. Хотя с другой стороны, за что мне выговор - повысил показатели раскрываемости отдела. Надо с утра в любом случае написать рапорт о том, что эти твари теперь мутируют.

Дома, как обычно меня ждал стандартный ужин: макароны с сыром и яблочный кисель. Я ем их на ужин уже последние лет десять и вполне счастлив. Хорошо, когда знаешь, чего ожидать. Поужинав, я пошел смотреть традиционную программу новостей. Сын возился на полу с игрушками и книжками.

- Влад, мне нужно с тобой поговорить, - нерешительно начала жена.

- Ну, ты же видишь, я смотрю новости, - возмутился я. Последние несколько лет это стало обязательным ритуалом: ужин, программа новостей, и в это время никто и ничто не должны меня отвлекать. Что это с ней сегодня?

- Антон, просто...в садике сегодня.. воспитательница, - пролепетала жена, пряча глаза.

- Сейчас досмотрю новости, потом разберусь с сыном, - сказал я. В новостях передавали о темпах наращивания производства и увеличении поголовья скота.

Тут в прихожей раздался телефонный звонок.

- Влад, тебя, - позвала жена.

Да что они, с ума посходили все, что ли? Все ведь знают – сейчас время государственных новостей. Что там может случиться?

- Привет, Влад, - это был мой школьный друг Лешка.

- Привет, что у тебя? - спросил я, высовываясь из прихожей, чтобы видеть телевизор.

- Тут это, такое дело. Даже не знаю, как сказать...

- Да не тяни ты, говори! – не выдержал я.

- Мой старший сегодня, в школе... – невнятно бормотал Лешка.

- Что? Окно разбил?

- Хуже... Он это. На школьном заборе нарисовал...

- Чтоооо? – заорал я. Этого еще не хватало...

- Да, на заборе за школой баллончиками с краской нарисовал, прям не знаю, что и делать...

Я помолчал. Что здесь скажешь, страшно, когда под боком, в твоей собственной семье вырастает преступник, пусть и малолетний.

- Лех, мы с тобой знакомы тыщу лет. Ты знаешь, что я никогда не пожелаю тебе ничего плохого, - издалека начинаю я.

- Да, я знаю, Влад, знаю. Потому и звоню. Что мне делать?

- Лех, выход один только. Пока не поздно, его еще можно лечить. Сколько ему сейчас? Тринадцать? Это хорошо, значит, все пройдет не так болезненно. Это лечится, прошу тебя, пока не поздно. - Мне показалось, что трубка на том конце провода всхлипывает.

- Поверь в этом ничего страшного нет. Люди живут и с этим. Хорошо еще, что вовремя заметили.

-Да, Владик, спасибо тебе. – тихо говорит Леха.

- Значит так. Лучше всего тебе самому отвести мальчика в Институт нормальности. Ты же знаешь, если не отдашь на лечение, принудительно из школы заберут. Стыда не оберешься.

- Да. Еще раз спасибо. – в трубке раздались короткие гудки.

Настроение было испорчено окончательно. Новости закончились.

- Влад! - позвала жена. Она мыла Антона в ванной. Тот сидел зажмурившись, в клоках мыльной пены.

- Ну что там еще? – совсем разнервничался я.

- Послушай его, - указал она на нашего маленького Антошку.

- А что? – не понял я.

- Мыло в глазки угодило, - нараспев продекламировал малыш.

- Это что? Ты думаешь, рифма? – ужаснулся я. – Нет, этого не может быть, это просто совпадение. Ему всего четыре.

- Мойся чисто, мойся быстро, чтобы стать большим артистом. – Антон раскачивался, сидя на корточках в ванне, и выдавал «перлы».

- Замолчи сейчас же! – крикнул я. Антон захныкал обиженно, а потом продолжил:
- Чем иметь плохого папу, лучше съесть в болоте жабу! – резюмировал сын.

- Влад. Это оно. И воспитательница в садике тоже говорит: «Или сами его отдавайте на лечение или мы сообщим куда следует». Влад, неужели нам придется его отдать ТУДА? Я не пущу, я не позволю...
Жена выскочила из ванной, едва сдерживая рыдания

Ну, это уже слишком. Что происходит? Как это случилось? Я был в полной растерянности. Этого просто не может быть. Как могло случиться такое, что в семье образцового опера по борьбе с несанкционированным творчеством растет ребенок, который все свои мысли выражает, если не стихами, так уж рифмами точно. Что я делал не так? Неужели я как-то неправильно его воспитывал? Почему это случилось именно со мной? Никогда не думал, что в моей семье может появиться трудный ребенок. Он ходил в детский сад со всеми детьми одинаково, играл теми же, что и все дети, игрушками во дворе. Почему этого не случилось, например, с соседским Колькой? У него и глаза-то неопределенно-зеленого цвета. Глаза.

- Антон! Подойди ко мне немедленно. – позвал я.

Антон уже вышел из ванны, и завернутый в полотенце, шлепал босиком по полу. Господи, он же такой маленький, такой веселый, неужели мне придется отдать его ТУДА? Нет, этого просто не может быть.

- Посмотри на папу. – Я взял малыша за подбородок. Он потянулся ко мне своими маленькими ручонками, чтобы обнять за шею. Я заглянул в его глаза. Внутри стало холодно. Глаза Антошки были ясного, небесно-голубого цвета.

Что я увидел в этих детских неестественно - голубых глазах? Дикое желание жить, смеяться, узнавать этот мир во всех его нереальных проявлениях и любить все и всех вокруг. И я тут подумал, а что можно увидеть в моих совершенно нормальных карих, обычных и серьезных глазах? Пустоту, рутину, отчаяние и ... ничего больше.

Ночью я не спал. Под боком тихонько всхлипывала жена. А я все ворочался, и думал. Думал, как же мне сделать так, чтобы в Антошке не распознали опасного для общества мутанта? Ребенка-монстра, который сочиняет стихи без официального на то разрешения. Одно я понял точно: я, добропорядочный опер со стажем, образцовый гражданин Государства, отмеченный несколькими почетными грамотами за строгое соответствие государственным стандартам, не смогу отдать своего больного неправильного сына на исправление. Не хочу, чтобы свет в его сумасшедших синих глазах погас. Только вот как это сделать? Как?

Потом наступило утро. Я вышел на балкон. Солнце залило светом невыносимо яркие кусты сирени. Птицы, многоголосо разливаясь звонкими трелями, пели запрещенные песни. Утро было звенящим и ясным.

Я посмотрел вниз. Там, внизу на асфальте толпились дети, дети разного возраста и роста. Они подпрыгивали, взлетали над землей, смеясь и рисуя что-то цветными мелками на асфальте. Мне показалось, что я еще сплю.

Двор взорвался тысячами голосов и красок, фиолетовым пламенем горели на кустах цветы сирени. А на асфальте тем временем расцветали диковинные цветы, вырастали пальмы, выплывали из далеких глубин киты и взлетали ввысь райские птицы. Огромные корабли плыли куда-то в дальние дали, а огненные лошади мчали своих всадников далеко за горизонт, в чужие далекие страны, где хочется петь, рисовать и любить.