Жизнь, как Жизнь гл. 12 - Глухое непонимание

       Остановившиеся у небольшого заснеженного деревянного домика двое молодых людей никак не могли расстаться. Высокий, спортивного телосложения юноша с разрумянившимся от мороза лицом, удерживая в своих руках руку высокой стройной девушки, уговаривал её идти в дом. Губы его спутницы умоляли молодого человека идти на остановку троллейбуса, что была напротив, но глаза, смотревшие на юношу из-под запорошенных снегом длинных густых ресниц, прочно удерживали его на месте.
              А тем временем Клавдия Даниловна затевала стирку. Оказалось, что под Новый год ей совершенно нечего одеть. Ругая "на чём свет стоит" свою "разнесчастную" жизнь и сетуя на то, что ей приходится одной содержать всю семью, а о ней некому даже позаботиться, она наливала и проливала горячую воду в большой эмалированный таз и мимо него - себе на ноги.
              Проходя по слабоосвещенному коридору своего дома, Шура внутренне сжалась, ещё за дверью услышав недовольные крики матери и едва слышный, лицемерно успокаивающий шепоток Павла:
              - Ну, что ты, мамочка? Не волнуйся! Лучше посиди, отдохни! Сашка придет - постирает! Ты у нас и так устаёшь...
              - Вот только ты один меня и понимаешь, - благодарно глядя влюбленными глазами снизу вверх на своего сына, с готовностью воспользовалась "ценным" советом Клавдия Даниловна.
              Шура открыла дверь в тот момент, когда сын, ласково обнимая свою мамочку, пытался усадить её в мягкое кресло.
              На скрип открывающейся двери мать и сын повернулись одновременно, и произнесённое дружным дуэтом: "Наконец-то, явилась!" в который раз заставило девушку пожалеть о том, что ей всё снова и снова приходится сюда возвращаться.
              Не тратя времени и сил на бесполезные вопросы и объяснения, Шура мигом разделась и ловко управилась с ворохом грязной одежды, сваленной в кучу прямо на полу.
              Развешивая в заснеженном саду при скуповатом свете серпастой луны коченеющими от холода руками дубеющее на морозе выстиранное бельё и вспоминая услышанные ненароком слова матери, девушка размышляла:
              - А ведь я её действительно не понимаю. Не понимаю, почему надо было копить грязные платья целый год? Почему нельзя постирать платье тогда, когда оно испачкалось? Не понимаю, почему она, с утра целыми днями слоняясь по дому, все срочные дела откладывает на вечер до моего прихода и вынуждает меня готовиться к сессии по ночам? Вот и сейчас - скоро одиннадцать, а мне еще контрольную надо закончить. Если завтра её на почту не отнесу, то учебный отпуск мне не оплатят и домой тогда лучше вообще не появляться... Не понимаю, почему всё, что делает Паша, ей нравится?.. Он ей нравится, даже когда вообще ничего не делает...
              Так, размышляя, возвращалась она с пустой бельевой корзиной домой и снова за дверью услышала крики и брань:
              - Что ты лезешь? Кто тебя тут вообще спрашивает? Ишь ты, заступница нашлась! Не переломится! Ничего с ней не случится, с твоей Шурочкой... Подумаешь, учится!.. Пусть не учится!.. Кто её заставляет! - стоя в кухне над сидящей на низеньком табурете бабушкой, затравленным зверьком, вдавившимся в самый угол, махала руками перед лицом своей матери Клавдия Даниловна, а та своими попытками локтем отгородиться от этих мелькавших, как лопасти мельницы, рук провоцировала ещё большую агрессивность дочери.
              Хозяйка дома изловчилась, и... достали-таки седую голову старухи "быстрые ловкие" руки Клавдии Даниловны!
              Шура встала на пороге как вкопанная, не в силах закрыть за собой дверь. Морозный воздух, нежданно-непрошено густо ввалившийся в теплую маленькую кухню, охладил пыл разбушевавшейся хозяйки. Она повернулась лицом к двери и, встретившись с изумленными глазами дочери, медленно опустила руки.
              Стремительной тенью мелькнула девушка мимо разгоряченной "боем" матери, бросилась в ноги сидящей старушке, обняла её колени, уткнувшись лицом в старенький, выдержавший неисчислимое количество стирок фартук бабушки, и впервые после своего приезда домой открыто дала волю слезам.
              А сверху на голову внучки беззвучно капали скупые горючие слёзы старой женщины. Она молча и нежно, чуть покачиваясь из стороны в сторону, как маленького котёнка, гладила своей жёсткой шершавой рукой мягкие белокурые волосы внучки и не мигающими потухшими глазами смотрела куда-то сквозь стену и стоящую перед ней притихшую дочь.
              - Ну, будет, милая! - первой пришла в себя старушка. - Поди покушай, да тебе ещё уроки учить надо!
              Шура медленно поднялась. Часы показывали полночь. Есть не хотелось. В голове медленно шевелилась мысль, что ей нужно решить ещё пять задач.
              - Бабуля, разбуди меня в семь, - попросила Шура, направляясь в комнату за учебниками.
              Клавдия Даниловна последовала за ней.
              - Александра, мне надо с тобой поговорить!
              - Мама, давай лучше завтра, - мне ещё много сделать надо...
              - Я без тебя знаю, что лучше! И не смотри на меня как на зверя!
              - Ты не зверь, а человек свою мать бить не будет, даже, если, как ты говоришь, она твою сестру больше тебя любила. Сама же знаешь, что болела тетя Настя часто, вот бабушка её и жалела...
              - Замолчи! Ничего ты не знаешь! Не про Настасью сейчас речь! Вот ты говоришь, что человек свою мать бить не может! А своё дитя на растерзание человек оставить может?
              Что-то в интонации сказанного заставило Шуру вздрогнуть и внимательно посмотреть на свою мать. Та как-то сразу поникла. Плечи опустились. Лицо быстро покрывалось густыми красными пятнами. Во взгляде появились страдание и боль. Непонятная тень, всколыхнувшаяся из самой глубины серых прищуренных глаз, застыла на неестественно растянутых губах Клавдии Даниловны и беспощадно исказила её миловидное лицо.
              Шура не узнавала свою мать. Так что же так искусно прятала эта женщина в повседневной жизни за своей энергичной деловитостью и напористой целеустремленностью, безжалостно крушившей на своём пути людские судьбы?!..
              Клавдия Даниловна тяжело опустилась на диван и тихо-тихо, медленно подбирая слова, часто останавливаясь и вздыхая, начала свой невеселый рассказ...