Жизнь, как Жизнь гл. 13 - Исповедь Клавдии Данил

       Было это зимой. Мы тогда с мамой в Михайлове жили. Отец-то от нас ещё год назад как ушел. В то рождество мне как раз девять исполнилось.
              Морозы стояли студёные. Снегу навыпало видано-невидано! Деревни будто и не было. Только крыши домов буграми большими обозначились, а окон и дверей за сугробами этими так и совсем не видать...
              Настенька в это время у тети Поли жила. (Они её всё удочерить хотели. Там, ведь, одни сыновья. Дочка нужна была им в хозяйстве то). Вот сижу я, значит, дома у окна. На подоконник забралась в платье одном да носках толстенных, тех, что мама вместо тапочек вязала, узоры "деда мороза" на стекле рассматриваю да ногтем их дорисовываю.
              За стеклами замороженными ничегошеньки на улице не разобрать.
              Мама на кухне у печки возится. Чугунками гремит. Вдруг крик её слышу: "Уйди-и, окоянный!"
              Я на кухню. Дверь нараспашку. Холод в неё так и валит. А какой-то пьяный мужичина за мамой по всей кухне бегает. Ручищи растопырил. А она уворачивается. Ухват схватила, в угол забилась, ухват на него направила, шипит: "Не подходи, огрею!", а ударить боится.
              Он ухват рванул, в сторону бросил. Мама вывернулась... убегать, а он её за косу поймать успел. На руку косу накручивает, к себе подтягивает, зубами скрипит, слюной брызжет: "Убью, сука!"
              Я подбежала, ухват с полу подняла, да ка-а-к трахну его по спине: "Пусти ма-а-му!".
              Он аж весь назад так и выгнулся, мамину косу выпустил, спину свою рукой достает, матерится. Мама тем временем в чём есть на двор выскочила.
              Развернулся ко мне. Лицо красное, злющее...
              - А-а-а! Звереныш!.. - рычит.
              Да как сгребёт меня в охапку, аж косточки затрещали, и в горницу потащил!.. Я кусаться... Вырываюсь... А он, будто клешнями огромными, своими ручищами меня ещё больнее сжимает. Со всего размаху, как котёнка паршивого, на кровать кинул и платье срывать начал. Испугалась я, что изорвёт он платье моё. Новое оно было. Мне его мама как раз ко дню рождения сшила. Так я как вцеплюсь ему в руку зубами! Аж кровь пошла! Он как заорёт, да со всей силищи - по лицу! Голова моя так на бок и свернулась. В глазах потемнело, словно провалилась куда-то, и не слышала я потом, как он платье на мне, словно тряпку старую, сверху донизу разорвал.
              Очнулась от боли и тяжести. Он на меня всем весом своим навалился, ртом своим поганым в лицо дышит - в губы поцеловать норовит.
              Я кричу, маму зову, а мамы нет...
              Он не только платье моё и тело - он душу мою в клочья разорвал...
              Не помню потом, как мама пришла. Только очнулась я теперь уже от её тяжести.
              Она на меня упала, плачет, обнимает, целует, а я её отталкиваю.
              "Уйди-и! Не-на-вижу!.." - кричу.
              Вот с тех пор я их всех и ненавижу! Мужиков этих... Все они "одним миром мазаны" - не силой, так обманом, а своего добьются... А все по её милости... - метнула она ненавидящий взгляд на дверь, за которой слышалось легкое постукивание кастрюлек и сковородок.
              Клавдия Даниловна замолчала. Молчала и Шура. А перед глазами одна за другой проносились живые картинки её раннего детства. Бесконечные споры родителей из-за каждого пустяка. Злые перебранки. Взаимные оскорбления. Бешеный стук дверью за уходящим отцом и дикая истерика матери, после которой фразы "рвать на себе волосы" или "стукаться головой об стенку" теряли свой переносный смысл.
              - Ма-а-м! - осторожно позвала Шура.
Клавдия Даниловна взглянула на дочь. Глаза её, горячие и сухие, смотрели на Шуру пустым пугающим взглядом.
              - А? - отозвалась она безучастно и глухо.
              - Понятно, что после этого ты и отца полюбить не смогла. Так зачем ты за него замуж выходила?
              - Как зачем? - снова стала прежней Клавдия Даниловна. - Мы тогда как раз у тети Поли за печкой жили...
              Про это житьё за печкой Шуре приходилось слышать не раз...
              В огромном двухэтажном доме бабушкиной сестры в кухне на первом этаже, за огромной русской печью был небольшой закуток, недоступный для посторонних глаз. Там вплотную к кирпичной печи, образуя с деревянной стеной дома узкий проход, стоял широкий топчан, служивший кроватью всем, кому когда-либо приходилось побывать тут в роли бедного родственника, живущего из милости. В остальное время "угол" сдавался какой-нибудь одинокой квартирантке.
              - А у него дом свой был, - с нескрываемой гордостью за свой "практичный" ум, охотно продолжала Клавдия Даниловна. - Большой-то двухэтажный каменный в Нижнем Новгороде у них в революцию забрали, а это небольшое имение - оставили... Правда, земли больше половины отрезали... Помнишь, может, на Заводской улице рядом с нашим домом барак для рабочих стоял? Так он на земле Гулявцевых построенный. И огороды, что за бараком этим, тоже ихними были. Так вот, старше он меня на целых шестнадцать лет. Он ведь на фронте не был. Из-за сердца его не взяли. Говорил: "Умру скоро, тебе все достанется...", а сам до сих пор живет... - закончила она с нескрываемой обидой.
              - Мам, можно я тебя ещё спрошу? - всё также нерешительно обратилась Шура, не удержавшись от соблазна использовать эти, может быть, единственные минуты откровения матери.
              Та молча кивнула головой.
              - Вот с отцом ты развелась, и тебе без него спокойней стало...
              Клавдия Даниловна приоткрыла было рот, собираясь что-то сказать, но передумала, впервые на памяти дочери дав ей возможность договорить.
              - А почему ты бабушку к тете Насте не отпустишь? Тетя тебя об этом все время просит, с тех пор, как у неё Илюшка родился. Видела бы ты бабушку меньше, реже бы вспоминала тот злосчастный день и самой бы легче было...
              - Да не-е-т... Как я ее Настасье отдам? Она мне самой нужна... "С паршивой овцы - хоть шерсти клок!"... Плохо ли, хорошо ли, а сварганит чего-нибудь. Уж щи-то горячие всегда в доме есть. Да и постирать мелочь всякую тоже время надо... И вообще, придёшь домой, а тут тебя человек живой дожидается... Да и воры не полезут в дом, в котором есть кто-то...
              Дальше Шура теперь знала всё и сама.
              Ночь близится к концу. Утром на работу. Контрольная не сделана, и решить её за пару оставшихся до рассвета часов по силам разве что самому Архимеду. Шура, не раздеваясь, устроилась на диване и, уткнувшись головой в подушку, провалилась в пустоту.