Ничейная земля, гл. 6

VI

Десятый «Б» был уже в курсе вчерашнего инцидента.

– Сергей Владимирович, а нам вы тоже зададите сочинение про войну?

Я задумался. С одной стороны, десятый «Б» ничем не провинился, а с другой – я понимал, что если я не дам им этого задания, то у десятого «А» возникнет закономерный вопрос: «А почему вы нам задали, а им – нет?» И я сказал:

– Разумеется.

Началось недовольное нытьё, но я всё-таки поставил на своём.

– А кто это был? – спросили ребята. – Ну, этот человек, который приходил к «А» классу.

Видимо, их приятели из параллельного класса рассказали им всё в деталях.

– Это мой друг, – сказал я. – Он служил в горячих точках.

– А к нам он придёт?

– К «А» классу я его специально не приглашал, – объяснил я. – Собственно, он пришёл ко мне. Он недавно вернулся домой.

Весь день я крутился, как белка в колесе и, как мне показалось, ни разу не присел. У меня появилась новая головная боль: в плане общешкольных мероприятий на ближайшие две недели значилось два события: «Осенний бал» и лекция какого-то приезжего доктора В.М. Павловского о СПИДе. Я вышел из учительской озадаченный, размышляя о том, каким образом мой класс будет участвовать в «Осеннем бале», а что касается лекции, то я решил, что она предназначена в большей степени для старшеклассников. «Осенний бал» должен был состояться через десять дней. Это мероприятие состояло из двух отделений – общешкольного концерта и второй части, которая должна была проводиться на каждой параллели отдельно, а следовательно, мне предстояло готовить её совместно с классным руководителем пятого «А». Программа общего концерта ещё готовилась; я узнал у организаторов, что в течение недели можно было предложить какой-нибудь номер от своего класса. После уроков я собрал своих ребят, рассказал им об «Осеннем бале» и спросил:

– Есть какие-нибудь идеи?

Выяснилось, что талантами мой класс особо не блистал: никто не умел ни петь, ни танцевать. Я уже собрался развести руками, как кто-то сказал:

– А Женька Колосников? Он в прошлом году на Новый год своего кота дрессированного показывал!

Женя Колосников, большеголовый мальчик с серьёзным взглядом, сказал:

– Если будет много народу, Васька может испугаться.

– Ну, не испугался же он, когда ты его всему классу показывал!

– То классу, а то всей школе. Если ещё музыку включат, то он вообще убежит.

– Так концерт-то ещё не завтра. Ваську можно потренировать. Включай музыку, пусть он привыкает.

Я спросил:

– И скольким фокусам ты его научил?

За Женю ответили ребята:

– Он столько всего умеет! Тележку катает, по жёрдочке бегает, на мячике лапами перебирает и так катится. А ещё он на роликовой доске ездит. Лапами отталкивается и едет!

– А долго ты его всему этому учил? – поинтересовался я.

– Года два, наверно, – ответил Женя. – А недавно я его новой штуке научил. Мне все говорили, что «апорт» можно научить приносить только собаку, а я Ваську научил. Он все команды знает: «рядом», «сидеть», «лежать», «голос», и лапу подаёт.

– Что же, ты ему командуешь «голос», а он мяукает? – засмеялся я.

– Ну, не лает же, – усмехнулся Женя.

– Ну, я не знаю, – сказал я. – Если он такой умный, то вполне возможно, что он ещё и лаять научится.

– Лаять его учить я ещё не пробовал, – признался Женя.

– Так всё-таки, что же мы решили насчёт концерта? – спросил я. – Женя, может, попробуем выпустить Ваську на сцену?

– Не знаю, это будет зависеть от Васьки. Попробовать, конечно, можно.

Ребята считали, что будет здорово, если Васька выступит на концерте: по крайней мере, такого номера ни у кого не будет.

– Да, номер с животным будет смотреться оригинально по сравнению с тем, что покажут остальные, – согласился я. – Значит, решено?

– Решено, решено! – закричали все. – Васька умный, у него всё получится.

Проведя все уроки и закончив все дела, я пошёл домой, надеясь, что сегодня мне удастся прочитать брошюрки. Я был измотан до предела и голоден, как волк. Но уже на крыльце я понял, что сразу попасть домой мне сегодня не удастся: за школьной оградой меня дожидался Мишка. Одного взгляда на него мне было достаточно, чтобы понять, что он снова был пьян. Я спустился с крыльца и, пересекая двор, думал: может быть, вообще пройти мимо и не связываться с ним? Приняв задумчиво-рассеянный вид и притворившись, что ничего вокруг не вижу, я попробовал проскользнуть, но Мишка, конечно, не пропустил меня: если он задался целью выловить меня, то глупо было надеяться, что он даст мне пройти. Он преградил мне дорогу.

– Серый, ты что? – воскликнул он. – Ослеп, что ли? Или я для тебя уже стал пустым местом?

Мне пришлось остановиться.

– Миша, если ты выпил, так уж сидел бы дома, – сказал я ему.

– А ты мне не указывай.

Мишка прищурился и, пошатнувшись, шагнул ко мне. Он пытался держаться вызывающе, не вынимал руки из карманов, но ноги у него заплетались, равно как и язык.

– Я хотел тебя видеть, потому и пришёл, – заявил он. – Пошли!

– Куда?

– Пошли, пошли!

Он крепко стиснул мою руку и потянул за собой. Видя, что я колеблюсь и мешкаю, он усмехнулся:

– Чего ты упёрся? Не бойся, не трону я тебя.

– Я и не боюсь, – сказал я. – Просто я уже собирался идти домой. Я здорово устал, а кроме того, мне нужно сегодня ещё кое-что прочитать и проверить тетрадки.

Выпустив мою руку, он буравил меня тяжёлым, мутным и холодным взглядом.

– Неласково ты со мной обходишься, Серый, – проговорил он. – Не по-дружески. А если бы ты пришёл ко мне, я бы бросил всё... Всё бросил бы, слышишь? Потому что ничего важнее твоего прихода для меня не было бы!..

– Мишка, тебе бы домой, – сказал я. – И прилечь. Может быть, поспать.

– В могиле высплюсь, – ответил он. – Серый, я пришёл к тебе, а ты посылаешь меня?.. Как же так?

– У тебя ко мне какое-то важное дело?

– «У тебя ко мне какое-то важное дело»! – передразнил он меня. – Фу-ты, какие мы гордые! Да, я опять пьяный, и что? Лучше пьяный друг, чем трезвый враг! Если бы ты пришёл ко мне в таком виде, я бы не погнушался... Я бы взял тебя за белы рученьки, усадил бы за стол, налил ещё чарочку, да уложил спать. А ты... «У тебя ко мне какое-то важное дело»!

– Миш, перестань. – Я взял его под локоть и повёл прочь от школы. – Что ты хотел? Я тебя слушаю.

– Да тебя я хотел, тебя... Увидеть тебя, только и всего!

Мишку опять качнуло, он немного споткнулся, и я поддержал его, обняв за плечи.

– Плохо мне, Серый, плохо, – выдохнул он. – Хоть сейчас в петлю.

– Что ты говоришь, Мишка!

– Пошли на озеро. Христом-богом прошу, пошли со мной!..

– Ладно, пошли.

Через десять минут мы сидели на песчаном берегу, глядя на тёмную, тревожную воду. Вечер был холодный, с озера дул неприятный, пронзительный ветер, и я с досадой думал: вместо того, чтобы пить дома чай, мы сидим здесь и мёрзнем.

– Плохо мне, – повторил Мишка.

– В смысле?..

Мишка прижал руку к сердцу.

– Вот здесь давит... А все люди вокруг мёртвые. Смотрят на меня мёртвым глазами. Все вокруг – зомби.

– Ты просто не пей так много... Это от водки тебе в голову лезут дурацкие мысли, – сказал я.

– Я и пью, чтобы не отличаться от всех и быть, как зомби.

– Ты что-то не то говоришь, Миша.

Он смотрел на меня из-под полуопущенных век тусклыми глазами.

– Ты не бойся, я не сошёл с ума. В отличие от вас всех.

– Значит, и я, по-твоему, тоже зомби? – усмехнулся я.

– И ты.

Я нарисовал на песке круг.

– Интересно получается. Я зомби, но не чувствую себя, как зомби.

Он усмехнулся.

– А зомби и не чувствуют, что они – зомби. Они считают себя нормальными людьми.

– И когда ты понял, что все вокруг... такие? – спросил я.

– Когда я уезжал отсюда, все были ещё нормальными. – Мишка подрисовал в моём круге горизонтальную линию с какими-то делениями. – Пока меня не было, с вами что-то сделали. Найти бы того, кто сделал вас такими...

– И что бы ты сделал?

– Убил бы его. – Мишка продолжал рисовать.

Я пытался понять, что он изображал. В круге появилось перекрестье двух линий.

– И от этого мы перестали бы быть зомби? – спросил я.

– Не знаю, – ответил Мишка. – Может быть, перестали бы. А может, и нет.

Это было похоже на бред сумасшедшего, и мне было страшно слушать Мишку. Я с самого начала почувствовал, что с ним что-то не так, а теперь окончательно в этом убедился. Он тем временем достал из внутреннего кармана куртки маленькую бутылочку, отхлебнул, занюхал рукавом, потом достал сигареты и закурил. Кажется, он стал курить намного больше, чем прежде.

– Ну, каково тебе теперь, когда я открыл тебе глаза? – Он глубоко затянулся, выпустил в небо длинную струю дыма.

– Не знаю, – сказал я. – Наверно, жутко. Зачем же ты ко мне приходишь, если я зомби? Какое тебе от этого удовольствие?

Он задумчиво поднёс сигарету к губам, но не затянулся, а посмотрел на меня – вернее, как бы сквозь меня.

– Это как могила человека, который был тебе дорог, – сказал он. – Ты не можешь поверить, что его больше нет, ты идёшь на могилу, чтобы убедиться, что она – не его. На памятнике его имя, а ты всё равно не можешь поверить... – Он помолчал, затянулся. – Вокруг одни могилы тех, кого я когда-то знал.

– Что мне сделать, чтобы ты не чувствовал себя так? – спросил я.

Он посмотрел на меня невидящими, пустыми глазами.

– Ничего. Ничего, Серый. Ты не можешь помочь.

– Может, тебе чего-нибудь хочется? Скажи, я всё сделаю.

Он подумал, улыбнулся.

– Давай разведём костёр.

Языки пламени трепетали на ветру, Мишка грел у огня руки и поёживался, а я всё смотрел на его рисунок на песке – круг и перекрестье линий. Внезапно я понял, что это было, и меня пробрала холодная дрожь.

Это был оптический прицел.

– Картошечки бы сейчас, – сказал Мишка.

Я вспомнил, что хочу есть, и поморщился. Мишка снова достал бутылочку и приложился к горлышку, потом протянул её мне. Я покачал головой.

– Извини, забыл, – усмехнулся Мишка. – Ты же у нас теперь образец для подражания. Дети должны брать с тебя пример. – Он глотнул ещё, крякнул. – Ну вот, мне почти хорошо. Я дома, у нашего озера, костерок греет снаружи, а водочка – изнутри... И ты рядом. Вот жалко только, что ты зомби.

Я чуть не фыркнул. Это прозвучало смешно, но в сущности своей было жутко.

– Но я не буду обращать внимания, – сказал Мишка. – Представлю себе, что ты прежний. – Он закрыл глаза. – Как хорошо...

Откинув голову назад, он закрыл глаза.

– Мне на лице две операции делали, – сказал он. – Сказали, что лучше уже не получится. Я правда страшный?

Я не знал, что сказать. Губы Мишки скривились в усмешке.

– Да не то чтобы очень, – пробормотал я. – Ты просто другой какой-то.

– Думаешь, с такой рожей мне не найти бабёнку? – усмехнулся Мишка.

Он задавал эти провокационные вопросы, как будто желая смутить меня. Не дожидаясь ответа на последний, он сказал:

– Теперь на это дело со мной они соглашаются только за деньги. Суки... – Помолчав, он вдруг спросил: – Не знаешь, как там Лерка?

– Вроде бы замуж вышла, – ответил я.

Казалось, эта новость ничуть не удивила его. Он кивнул и сказал только четыре слова по этому поводу:

– Значит, выскочила... Сука она.

Вот и всё, что он сказал об этом. Сказал жёстко, цинично и холодно, сплюнув эти слова на песок. Нет, прежний Мишка, которого я всегда знал, не сказал бы так: прежний Мишка никогда не произносил бранного слова в адрес женщины.

Темнело и холодало. Хотя я немного согрелся у костра, но голод сосал под ложечкой всё ощутимее. Мишка допил свою бутылочку, и его окончательно развезло. Он уже ничего не говорил, и его взгляд постепенно терял всякое разумное выражение, становясь стеклянным и пустым.

– Мишка, – сказал я. – Как ты пойдёшь домой? Не потащу же я тебя на себе.

Он только сопел и покачивался.

– Уйди отсюда, зомби, – пробормотал он.

Потом он и вовсе упал на песок. Я потормошил его минут пять, с досадой понимая, что пытаться поднять его сейчас на ноги – дело безнадёжное. С другой стороны, оставить его здесь я тоже не мог: ночь обещала быть весьма прохладной. Долго я не думал: первое, что мне пришло в голову, было решение сходить к Мишке домой и попросить его родителей забрать их загулявшее чадо. Надеясь, что за время, которое потребуется мне для этого, Мишка никуда не денется, я так и сделал – не поленился, хотя от усталости и голода меня еле несли ноги.

Открыла мне Мишкина мать.

– Добрый вечер, тёть Валь, – поздоровался я.

– Здравствуй, Серёжа... А Миши нет дома.

– Я знаю, – сказал я. – Я, собственно, потому и пришёл. Тут такое дело, тёть Валь... Как бы это сказать... Вы только не расстраивайтесь.

Такая фраза, предназначенная для успокоения и подготовки человека к неприятному известию, работает, как правило, с прямо противоположным эффектом, и я пожалел, что сказал её: Мишкина мама сразу вся напряглась, как струнка, её остренькое лицо стало ещё острее, а глаза распахнулись и стали размером с чайные блюдца.

– Что случилось? – спросила она севшим голосом. – Что-то с Мишей?

– Тёть Валь, вы бы позвали дядю Пашу, – сказал я. – Мне одному Мишку не поднять, поэтому я и пошёл к вам...

– Господи.

Она так и села – на маленькую табуреточку в прихожей, прижав руку к сердцу. Я бросился к ней:

– Нет, нет, тёть Валь, с Мишкой всё нормально... То есть, почти нормально, если не считать того, что он напился и валяется сейчас у озера.

– Господи... Он же раньше никогда так не пил!

Вышел Мишкин отец. Он не ахал и не охал, выслушал меня молча и, не теряя времени, отправился со мной на озеро. По дороге он не задавал лишних вопросов, за что я был ему благодарен.

Но на том месте, где я оставил Мишку, мы нашли только Мишкину одежду, а самого его нигде не было видно. Я растерялся, а Мишкин отец всматривался в тёмную озёрную гладь. Сперва я не понял, почему: мысль о том, что Мишка решил искупаться в холодной осенней воде, показалась мне абсурдной, и в первый момент я не понял, почему Мишкин отец, повернувшись лицом к воде, закричал куда-то в темноту:

– Михаил! Вылезай, пошли домой!

Из темноты, со стороны озера, донёсся дурашливый возглас и плеск воды.

– Михаил! – звал Мишкин отец. – Мишка! Как это понимать? А ну, вылезай! Дома мать волнуется!

Из темноты послышалось:

– Водичка – прелесть! Све-еженькая!

– Я т-те дам «свеженькую»! – прикрикнул Мишкин отец сердито. – Вылезай, или...

– Или что-о? – отозвался Мишкин пьяно-проказливый голос.

– Или я сейчас сам тебя вытащу! – рассердился Павел Фёдорович.

До нас донеслось нечленораздельное:

– У-у-у... ха-ха-ха!

Вышла луна и засеребрилась на воде яркой дорожкой; круглый чёрный мячик Мишкиной головы колыхался на воде как раз в её пределах. Я недоуменно смотрел, как Мишкин отец начал скидывать одежду, приговаривая:

– Ты у меня сейчас дождёшься... Ох, и дождёшься!

Он вошёл в воду. А через пять минут на песок свалился Мишка – в мокрых трусах, задыхаясь от хохота. Его отец, отдуваясь, подошёл к своей одежде, выдернул из брюк ремень и, не говоря больше ни слова, начал потчевать им Мишку по мокрому заду.

– Батя! – взвыл Мишка при первом ударе.

– Получи, паршивец... Мать не жалеешь!

Ремень снова свистнул в воздухе и хлестнул Мишку.

– А-а, батя, ты что! – орал Мишка.

– Вот он тебе сейчас батя! – Мишкин отец потряс перед его лицом ремнём.

Так он «воспитывал» Мишку, пока не запыхался. Потом он оделся, вдел ремень и застегнул пряжку, а Мишка лежал на песке, и я видел в лунном свете, как его лопатки ходили ходуном. Он издавал какие-то странные звуки, похожие не то на рыдания, не то на смех.

– Вставай, одевайся, – проворчал Павел Фёдорович. – Чего ты там?

Мишка смеялся. От звука его смеха мне стало не по себе. Это был не обычный смех, а какие-то судорожные сотрясения всего тела с высокими, лающими выкриками и вздохами.

– Михаил, прекращай, – сказал ему отец. – Одевайся и пошли домой. По-моему, тут нет ничего смешного.

Я первым догадался, что с ним что-то неладное. Склонившись над ним, я тронул его за голое плечо.

– Миш...

Реакция Мишки была жуткой. Он вцепился в меня, прямо-таки повис на мне, словно я был единственной твердыней посреди зыбких миражей его сознания. Мне пришлось даже присесть на корточки.

– Спаси меня, Серый, – забормотал Мишка в каком-то исступлении. – Спаси меня, пожалуйста...

Мишкин отец тоже склонился к нему.

– Мишка, давай, прекращай это... Пошли.

Но Мишкины руки словно окаменели, сомкнутые кольцом вокруг моей шеи. Он повторял, блестя дикими, широко раскрытыми глазами:

– Спаси меня... спаси, Серый...

Мне ничего не оставалось, как только взять всё в свои руки. Я сказал:

– Всё, Мишка, успокойся. Я с тобой. Давай-ка оденемся.

Я подавал ему его одежду и помогал натянуть её, ни на секунду не отпуская его от себя. Его отцу я сказал:

– Дядя Паша, вам лучше его сейчас не трогать... Видите, он совершенно неадекватен.

Тот вздохнул и покачал головой:

– Это ж надо было до такого допиться... Проклятая водка.

Я сказал:

– Боюсь, здесь дело не только в водке.

С горем пополам одев Мишку, я помог ему встать. На ногах он держался хотя и неважно, но всё-таки держался, и я, обхватив его за талию, повёл прочь от озера. Павел Фёдорович хотел помочь мне вести его, но Мишка шарахнулся от отца, как от какого-то чудовища, и опять забормотал:

– Спаси меня, Серый... спаси меня!..

Я сказал ему твёрдо и успокаивающе:

– Всё нормально, Мишка. Никто тебе не причинит зла.

Всю дорогу он цеплялся за меня, как за спасательный круг, и не отпустил даже дома. Он отшатнулся от рук матери, которая с порога бросилась к нему:

– Мишенька...

Мишка, вцепившись в меня, крикнул:

– Не трогайте меня, вы, проклятые зомби!.. – И опять забормотал жалобно: – Серый, спаси меня от них...

Он не отпустил меня. Как я ни пытался ему втолковать, что мне нужно домой, что я устал и хочу есть, что у меня ещё дела, он умолял меня остаться, вцепившись в меня. Ещё никогда я не видел его в таком плачевном состоянии, и всё это произвело на меня тяжёлое впечатление. Мне было и неприятно, и жаль его, а пуще того жаль его растерянных родителей. Мишкина мама – это худенькое существо с глазами-блюдцами – чуть не плакала, а отец хотя и старался внешне выглядеть сдержанно, но всё же не мог скрыть дрожи в руках, наливая мне чай. Мишкина мама вздохнула:

– Делать нечего... Оставайся ночевать, Серёжа.

Мне пришлось позвонить домой и предупредить, что я остаюсь у Мишки. Его родители гостеприимно и заботливо усадили меня ужинать, но я едва мог есть, слыша из комнаты Мишкин голос, звавший меня:

– Серый... Серый!

Я откликался:

– Я здесь, Мишка! Сейчас я приду, подожди.

Он затихал на минуту, а потом снова принимался жалобно меня звать. Я торопливо закончил с ужином и вернулся к Мишке, дожёвывая последний пирожок. Едва завидев меня, он схватил меня за рукав и притянул к себе.

– Не бросай меня, Серый, – зашептал он умоляюще. – Вокруг эти проклятые зомби.

– Но ведь я тоже зомби, – усмехнулся я.

Он замотал головой.

– Нет, ты не зомби. Ты – не один из них, Серый! Но будь осторожен, потому что они и тебя могут превратить в такого же, как они. Будь постоянно начеку, я прошу тебя!..

До часа ночи я провозился с ним, как с больным ребёнком. Я так и не смог втолковать ему, что его родители – никакие не зомби, поэтому я просто сидел с ним рядом и успокаивал его своим присутствием. Будучи не в силах переубедить его, я попытался подстроиться под него, оперируя теми же образами, в которых сейчас жило его воспалённое сознание.

– Мы на острове, Мишка, – сказал я. – Здесь мы в безопасности, сюда никакие зомби не доберутся.

Он неожиданно ухватился за эту идею.

– Да, это единственное безопасное место... – Вдруг его глаза засверкали, и он крепко, до боли сжал моё запястье. – Серый, я знаю, кто сделал всех зомби! Это он!

– Кто?

Мишка приблизил своё изувеченное лицо к моему и жарко зашептал мне в губы:

– Тот, кого все называют Аркадием Павловичем.

– Господи, Мишка, что ты говоришь! – вырвалось у меня.

Он схватил меня за плечи и, бешено сверкая глазами, заговорил:

– Серый, держись от него подальше! Не ходи к нему в дом, не ешь его пирожных, он заманит тебя в ловушку! Если уже не заманил. Ты уже у него на крючке! Он помогает школе, ты в этой школе работаешь... Тебя он ещё не успел превратить в зомби, поэтому он сейчас будет на тебя охотиться! Серый, ты просто представить не можешь, в какой ты опасности!

Я вздохнул.

– Но ты не бойся, я тебя ему не отдам. – Мишка обхватил рукой мою шею. – Мы ещё повоюем...

– Миш, война кончилась, – сказал я.

– Она всегда идёт, – возразил он убеждённо. – Это только затишье. Но война всегда идёт.

Он заснул только в начале второго ночи. После этого и я смог наконец отдохнуть на диванчике. Мишка стонал и ворочался во сне, бормотал какие-то бессмысленные обрывки слов, но я был так утомлён, что ничто не помешало мне заснуть.

Поднялся я в шесть: мне нужно было успеть забежать домой за книгами. Оказалось, Мишка уже встал: я встретился с ним на кухне. Он угрюмо пил крепкий чай, налитый ему отцом. Похоже, приступ безумия прошёл вместе с хмелем, потому что в Мишкиных глазах уже не было того жутковатого дикого блеска, он уже не шарахался от родителей и выглядел виноватым и устыжённым.

– Серый, извини, – сказал он мне. – Похоже, я вчера опять доставил тебе хлопот.

– Ладно уж, – усмехнулся я. – Но больше так не делай.

Следующие три дня мы с ним не виделись. О деньгах, которые мне предлагал Мишка, я как-то забыл и не вспоминал, пока они сами о себе не напомнили. Придя однажды вечером домой, усталый и голодный, я хотел сразу шмыгнуть на кухню, чтобы проверить, что мама приготовила на ужин, но прежде чем я успел это сделать, меня поразила необычная тишина: она почти ударила меня по ушам своей вакуумной пустотой. По вечерам отец обычно слушал радио или смотрел что-нибудь по телевизору, а сейчас ни радио, ни телевизора не было слышно. Озадаченный и даже слегка встревоженный, я переобулся и повесил куртку на крючок.

Сначала мне показалось, что на кухне за столом сидели не мама и отец, а их восковые копии. Однако, их глаза всё же обратились на меня, когда я вошёл.

– Что случилось? – спросил я.

– Приходил Миша, – сказала мама.

На столе лежала солидная пачка тысячных купюр.

– Он сказал, это тебе на лечение, – сказал отец.

– И вы взяли? – возмутился я.

Они смотрели на меня виноватыми глазами.

– Он не принял их обратно, – сказала мама. – Просто положил на стол, повернулся и ушёл.

– Сколько здесь? – спросил я.

– Мы ещё не считали. Даже не притрагивались.

Через двадцать минут я стучал в Мишкину дверь. Открыла его мама.

– Ой, Серёжа, а Миша опять куда-то пропал.

Я сунул ей пачку денег, предварительно завёрнутую мной в бумагу, и сказал:

– Когда вернётся, отдайте ему это.

Но на этом всё не кончилось. Уже на следующий вечер я застал у себя на кухне почти ту же самую картину: мама, отец и деньги. Пачка была даже в той самой бумаге, в которую я её вчера завернул.

– Миша опять принёс, – сказала мама. – Сказал, чтобы ты не обижал его.

Я поступил точно так же, как и прошлым вечером. А на следующий день, идя домой на обед, я столкнулся на улице у магазина с Мишкой. Он был в компании каких-то засаленных пропойц – невзрачных, чумазых, всклокоченных мужиков, по виду – отъявленных бражников и гуляк. Их было человек пять-шесть, и каждому из них Мишка купил бутылку. А они и радовались: привыкшие к дешёвому одеколону и другим спиртосодержащим жидкостям, не предназначенным для употребления внутрь, они в предвкушении любовались бутылками дорогой водки, которой их угощал Мишка. Они топтались вокруг своего благодетеля и, наверно, были готовы сделать для него всё, что бы он ни приказал.

– Айда гулять, братва! – крикнул он, и его неприглядная компания ответила нестройным хором хриплых голосов.

Увидев меня, он осклабился в улыбке, но глаза его вонзились в меня, как два холодных острых сверла. Я сказал:

– Миша, зачем ты так? Хоть маму пожалел бы.

Кто-то из его собутыльников крикнул мне:

– А ты иди отсюда, пока тебе твой галстучек не начистили!

Остальные захохотали, и Мишка к позору своему присоединился к общему смеху.

– Брезгуешь мной, да? – бросил он мне с издёвкой. – Тебе твой Аркадий Павлович и за маму, и за папу стал, да? Конечно, куда нам до него!

Бросив краткий взгляд на потрёпанную братию, которую собрал вокруг себя Мишка, я сказал негромко и спокойно:

– Миша, они тебе не компания.

– Почему это не компания? – усмехнулся Мишка. – Мне что ни человек, то компания. Они даже получше тебя будут!

– Тебе сказано – вали отсюда, хрен в галстуке! – заорали мне пьянчуги.

Один из них подступил ко мне и обеими руками толкнул меня в грудь, так что я отлетел на несколько шагов назад и налетел спиной на забор. Ударился я не слишком сильно, но у меня на миг перехватило дух. А в следующую секунду Мишка сгрёб толкнувшего меня мужичонку за его засаленную тужурку и отшвырнул так, что тот пролетел через всю улицу и с треском врезался в кусты сирени на противоположной стороне. Остальные испуганно и удивлённо попятились.

– Мишаня, ты чё?

Мишка побагровел от гнева, на шее и лбу у него вздулись вены, и его изуродованное лицо стало по-настоящему страшным. Замахнувшись, он рявкнул что было мочи:

– Пош-шли отсюда, пьянь поганая!

Одному он дал пинка под зад, другого отшвырнул за шиворот, третьего пихнул в спину, а остальные побоялись с ним связываться. Их как ветром сдуло: попрятав драгоценные бутылки за пазуху, они с удивительным проворством разбежались, про себя, по-видимому, удивляясь такой неожиданной смене Мишкиного настроения. Разогнав эту удалую компанию, пару секунд Мишка постоял молча, тяжко дыша и сжимая кулаки, потом повернулся и, не сказав мне ни слова, зашагал прочь. Больше он не пытался отдать мне эти деньги.



продолжение http://www.proza.ru/2010/03/17/113