Черновик

Дорогой читатель! Помещаю здесь отрывки незаконченной повести потому, что не знаю, сколько мне отведено, успею ли закончить начатое. Да и кто из нас может предугудать...
Рекомендую предварительно прочесть текст к рок-опере "Гуманометрия ума". Заранее признателен.


1.

Дожди в эту пору приходят издалека, - сплошные, усталые и простодушные.
Они тяжело валятся на землю, дыша сырым ветром, пригибая травы и деревья. Сначала дожди кажутся задумчивыми. Пока не привык. Потом их усталость передаётся мыслям.
     Капли этих дождей - пахучие, тяжёлые и плоские от полёта, больно бьют по ладоням…
И когда смотришь туда, - в наполненную водой даль, они летят как в замедленном кино… и сразу становится понятным, что ничего уже не изменить… никогда… никому. Что так надо. Почему-то так надо. Сразу это было видно.
      Земля наша измучена жаждой; всё лето она задыхалась от собственной тяжести, скрипела щебнем, глинянно шуршала от шагов… -
она умирала, и душа её тянулась к небу из последних сил; поднималась и тяжело висела
горячей оранжевой пылью над рассыпчатыми, разбегающимися дорогами…
Стыдно было ходить по ней. Раньше это было. Летом. А ещё было совсем пусто вокруг.
В такую пору подолгу смотришь на муравейники в лесу и ищешь в городе случайной встречи со знакомыми собаками. У нас в глазах просто тоска, а у них – нечеловеческая.
Собака должна быть бездомной; тогда она умная и добрая. Ей не на кого походить, чтоб
быть другой: у неё нет хозяина… Аня… Анечка-Анюта, чёрная балеринка, где ты?
Я не сразу понял твоего «Гамлета». Он написан по правилам английской Королевской охоты. Собачьей охоты. А разум – не жертва. Тогда бы он не был Всевышним. И он не горит. Это сердца горят. Иногда казалось, что уже всё сгорело. Такое это было лето.
А сейчас земля тянулась к дождю. Она впитывала его влагу жадно, всем телом подаваясь навстречу, и морщины её разглаживались, исчезали, горизонты мутнели и терялись в сером монотонном шуме. Всё казалось лишним между небом и землёй, всё мешало и рвалось, - и облачная ткань,
и зелёные одежды августовских лесов...  Зато другие дожди не приносят таких высоких радуг, такого вселенского облегчения, таких чистых и громких петушиных голосов. Но это – потом. После. По ИСТЕЧЕНИЮ ВРЕМЕНИ.


1.

Философ


У нас под городом городов – тьма. И тьмущая тьма улиц.
У каждого города – своё имя. Иногда – не своё, - человеческое. По-человечески – псевдоним, значит. Это чтобы по-человечески относились. Не убили чтобы, не издевались бы по темноте-то своей. У людей так бывает. Зовут его Пётр, например, а он никакой не камень. Правда, у городов не имя главное. Имя – для отличия. От лиц. Лица у них…
Но я про это не умею. Другие – лучше. Просто там овраг был. У околицы.
Околица – это когда улица околела. Кончилась-скончалась… вся вышла.  И – пошла…
пошла… за огороды… за дома с садами, с высокими трубами…и ей не жаль.
А там, за домами, – давняя даль… Радуги там. Под ними овраг наш и начинался.  Лишняя вода в него стекала с заливных лугов. Всегда так было. И до войны, и чуть-чуть раньше… А теперь  в городе только двенадцать церквей осталось.
       Но я – про овраг. Если прямо из тамбура электрички вылететь к нему на станции и помчаться, сверкая спицами и подымая пыль по лесной тропинке, то слева, как только закончится лес, тоже церквушка стояла. Да и не стояла она. Она летела. В облака. Ничего в ней материального будто и не было. Как на едином духе построена. Смотришь вверх по полёту и диву даёшься. И стыдно. И ещё – радостно. Она ведь совсем новой казалась, если б не покосился крест. А не покоситься она не могла; она одна, причин много.  Тут - и время, и война, и Ньютон, и Атеизм, и занятость… занятых, понятых, непонятных, непонятых…
      Но я – про овраг. Это очень огромный овраг! Стоишь на одной стороне – думается, что на горе стоишь. А внизу – туман. А над туманом другой берег висит. Далеко… Над ним – две сосны стоят… высоченные и худые… - «взбежав полого по оврагу»… «и не спросив, где явь, где сны»… Красиво там.
      Я стоял, облокотившись на новенький велосипед и думал, что дело – не в размерах оврага, а в постоянстве ручья. А ещё в том, КОГДА он начинался, и КОГДА впадал…
В философии это называют «причинно-следственная связь». Там и камень был философский. На самом туманом затянутом дне. Вы спросите, почему это – «философский»? А вот почему: философ там жил. И прямо к двум соснам калитка его и выводила. Легко его было найти. Только зачем искать человека, если он то в ближайшем ларьке мелькнёт, то в гастрономе…
а то сидит в своих качелях меж двух сосен над оврагом, с карандашом за ухом и блокнотиком за пазухой и раскачивается незаметно… «Художник сумасшедший, художник сумасшедший», а он и не художник. Хоть и рисовать умел.  Он всё умел.
Это я ничего не умею.
         Иногда машины у его домика останавливались. Из Академии. Академики приезжали.
Спросят что-то, пошепчутся и быстро так, взбудоражено уезжают. Он только вслед им смотрит и смеётся: «По вопросу и ответ тебе, чудак-человек… Учёный!»
Кто попроще, тоже к нему захаживали то яблоки у него попросить, то починить что-нибудь, то портретик нарисовать, то посоветоваться, как обмануть кого… а потом обижались. А потом… Камень – это всегда философия. Всё с него.
           Не было бы камня, ручей быстрей бы… достиг… донёс… полные воды свои…
туда, куда ему надо. Не было бы камня. Его если не сдвинуть, огибать приходится.
На этот самый загиб вод и потребовалось время. Как потом выяснилось, загнутое.
Понимаете? Время. Это, конечно, сначала случилось. С того Великого Начала, о котором – по сей день. А теперь всё объективно. Как только донёс воды свои, время на загиб-перегиб вокруг камня утекло-улетело. Влилось в течении течения, в связь. В следствие её. И всё – из-за постоянства-беспрерывности течения самого Времени, в котором затаился этот малый отрезок понадобившийся для огибания философского камня, эта подлая загнутость, искривление,
и они совпали – время и ручей. Длительность Бергсоновская. Эйнштейн объяснит.
А я не умею. Только знаю, что отрезок этот не вернуть – растворённый навсегда в тумане
самого глубокого в Мире оврага. А такого - никто не умеет. Катастрофа. Всё стареет, случается, разлучается, излучается с постоянным опозданием, скрытым в Пространстве-Времени навечно. И всё.  «Чему, - говорят,- быть, того не миновать».  Это теперь так говорят. Раньше так не говорили. Вот никто и не миновал. Даже те, кто когда-то ещё до войны и чуть-чуть раньше камень этот философский хотел сдвинуть с глупой надеждой хоть что-то исправить. Они – первые. И сумасшедший философ не миновал. И за него первого… те, кто течёт и изменяется… из меня… нет! Не из меня эта измена. Не меняюсь, не меняю… не меня… Стыдно. А всё дело – в постоянстве ручья.
А ручей, если сделать кораблик… белый… беглый… и побежать за ним… впадает в океан.
Но делать там человеку нечего. Давленье. И не в одну атмосферу, как над оврагом,
над городом, над всей Страной, а теперь – и над всем Миром, сплющившимся, с раздавленным кабальим взором камбалы - одномерным… вечно направленным к плоской поверхности, чтоб думать, что поверхность – полный Предел, а дальше – Главное распласталось…  Давленье – зло, а без давленья – смерть. Привыкли.
Как собака Павлова. Сначала-то – радость неописуемая от догадки, что лампочка – сигнал,
а потом привычка. А по привычке – ни радости, ни динамического стереотипа никакого.
С течением времени… Кривая падает к оси Иксов… Я так думаю, опершись на новенький велосипед, что всё тут на время умножено. На «t». Вот хочешь, например, чего-то. Очень хочешь. А вероятности, что получится, никакой. Погрустишь, погрустишь и забудешь. С течением Времени.
Мне экзамен сдать надо было, а книжку найти – что вдоль ручья до океана. Рубль у меня был на кино. Дед сунул. И вот тут-то я книжку эту и увидел. И про вероятность вспомнил!
Не куплю сейчас, придётся у Анечки списывать... а от неё так просто не уйдёшь, - интересно с ней, она в кинорежиссёры мечтает…  Вот и пришлось этот конфликт между «надо» и «хочу» решать. Только в кино-то если и не попаду, - ничего, переживу, а вот экзамен…
И говорить не буду.  Просто для кино время ещё можно найти, а книжку хватать надо. Быстро. По городу восьмиклассников вроде меня – не перечесть! Время тут и вмешалось.
Вероятность книжку найти – почти ноль, да и времени купить – тоже. Перемножилось…
минус на минус… как же я рад был! Уж месяц, как не забыть. А философ на своих качельках сидит и улыбается. «V», - говорит, - «V» на «t». Вероятность удовлетворения потребности –на время. Только у каждой потребности – свои часы, природой отпущенные.
Биологические…  и терпенье моё лопнуло! Помчался я к ближайшим кустам шиповника –
с жёлтыми цветочками и подозрительной стекловатой внутри его шариков – чесучей… чечёточной. Какие па не выделываешь порой ногами, перебирая неслушающимися,
ломающимися руками эти резинки, пряжку, пуговицы…
А какое чувство Всемирной Гармонии наполняет всё Вашу душу до кончиков пальцев
там, в духоте ботинок, под победоносное журчание, когда все эти пуговицы, молнии, пряжки, ремённые передачи общественного подсознательного…  болтаются как штандарты германских войск у стен Могилы… в ожидании кремации… Победа! И чувство-то  захватывает весь Мир! И кажется он идеальным как Рай.
Философ говорит – захлёст индикатора. Эмоциональная вспышка. Оценка на фоне предыдущей информации. После таких слов жить не хочется. Весь Мир – машина и сам ты в нём со своим индикатором, спрятанным в тени козырька бейсболки... не передать! Вот потому и «сумасшедший» да ещё и... а как же - художник? «А Аполлон – бог и искусств и математики, - говорил философ, - и как утверждал Спиноза, - оно есть тайное упражнение души в арифметике».
... Не успеешь, говорит философ, - смерть. Потому и слово такое старомодное – «потребность». Вот и выходит, думаю я, что у биологических потребностей время-то ой, как ограничено! Жизнью. А мы – «свобода, свобода…». Тут, получается как в физике: удельный вес. И – точка. Вот она – первая мудрость Божья, что ни в каких книгах и церквях не услышишь. Таблицу эмоций надо попробовать составить как у Менделеева. Может, вся жизнь на это и уйдёт. Так ведь как же без такой таблицы жить! Таблица СИЛ. Почему СИЛ? А потому, что эмоция - сила, приводящая в движение машину-мозг. Вот так получается... но не сразу. С древних времён не получалось. Вот в Китае, например, притчу сочинили. Про двух очень странных китайских лягушек - одна, значит, равнодушная была, - говорят, - потому, что - умная, а вторая - эмоциональной дура. Попали эти лягушки в кувшин со сметаной, - пишет Академик Симонов, - чтобы проверить, что они такое, - чувства и эмоции (что на самом деле - одно и то же). Сметана - субстанция вязкая и густая. Умная лягушка быстро подсчитала шансы... сложила лапки, и - на дно. С концами. Зато дура есть дура. И билась она, и крутилась... пока не взбила масло, а оттолкнувшись от него, выскочила и спаслась. Чтобы жить. Вот умный Академик и сделал вывод, что эмоциональность всему живому дана, чтоб заполнить недостающую информацию как спастись. Поразительно! За это ему Государственную премию дали и в книжках напечатали. Притча, правда, и не о том была, а о надежде. Что терять её не следует до самого конца, - не тонуть, умно скрестив лапки на груди как ничем невозмутимый Будда. Но это - в Китае. А у нас в кувшине могла быть и вода... и тонкий лёд. Лягушки-то не видели, что там, внутри, и уж... как Бог даст.
Только умная затихнув, выжила бы, а там глядишь, к утроу и лёд бы покрепче стал... но дура проломила бы лёд и - ей конец, да ещё бы и умную с собой прихватила. Так что компенсации по нехватке информации - никакой. Но вот усиление действий тут налицо, потому что самая сильная эмоция - страх. Со страхом и о второй главной эмоции забудешь - о голоде! При встрече с монстром тоже можно и затаится, если... поздно, а можно и - пулей до Камчатки. Только затаившись тоже собираются в комок и при первом же шансе их только и видели! Потому, что жизнь беречь надо. Женщину показывали по телевизору - поезд руками остановила сгоряча - ребёнка своего спасала. А потом - в коме 10 лет... А ребёнок всё рядом сидел... Эмоция!
         С велосипедом овраг перейти – что на мотоцикле с крыши спрыгнуть. Круто.
Его оставлять приходилось. Пристёгивать на маленький блестящий всеотражающий замочек. От людей. Я всё лето его и оставлял. Философ даже шнурок с ключиком мне к руке привязал, чтоб не потерялся. Без велосипеда никак нельзя. Велосипед - самый прочный символ побед и свершений. Когда первый раз на него сядешь, дрожа и виляя, так и тянет от падения уехать. Чувствуешь, что клонит тебя вправо, и ты руль - влево поворачиваешь... Пока не поймёшь, что делать надо всё наоборот. Не стрекозиное только крыло изучать чтоб создать пропеллер для вертолёта, а так же точно изучить практически применяемый его пропеллер для изучения природной инженерии в моделировании стрекозиного крыла... "Бионика наоборот, - говорил философ. Вот например кинотеатр - копия нашего "чёрного ящика", а никто о том и не подумал. Кинотеатр построен нами, а чёрный ящик самой Природой, и потому нам придётся расшифровать её методологию новым гносеологическим приёмом. Методом. Представьте себе тёмный кинозал нашего мозга под крепкой костяной крышей, где экран как раз-то и представляет собой наше Золотое сечение с точками-кинопроекторами, как и бывает в залах панорамных кинотеатров. Сидя в зале, мы не помним о количестве кадров в минуту, если забыть и самого Зенона, который знал о "покадровости" восприятия, о чём совершенно справедливо рассказано в статье академика Ярбуса "Радуга из 0-цвета"в журнале "Знания - сила". Воспринимая действительность как киноплёнку с определённым количеством кадров в секунду, глазной аппарат посылает сигналы в мозг, как если бы мы смотрели через проекторы наоборот, - туда, на  улицу-плёнку, а экран был бы у нас в затылке, на дне черепа, в конце зала, где стулья повёрнуты спиной к сцене. Вот эти прыгающие, разноцветные, иногда окрашенные табачным дымом расширяющиеся и сужающиеся лучи и были бы - наши эмоции. Яркость впечатления. Они всегда такие. Эти сигналы – полосы  от точек через весь зал до экрана. Однако если в кинопроекции каждый кадр сменяется последующим, в нашем "чёрном ящике" ПРЕДЫДУЩИЙ уходит вглубь экрана по мере того, как на него накладывается ПОСЛЕДУЮЩИЙ. Мы говорим "ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ГЛУБОКОЕ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, не догадываясь о знаниях, заложенных в нашем языке. Глубина же впечатления зависит от его ЯРКОСТИ, что наблюдается в кинотеатрах.  А зачем эта глубина, и куда уходит каждый кадр, как он там записывается, рассмотрим на примере:
допустим, Вы когда-то видели (даже боковым зрением, "проездом") кучу песка, крышу дома, фотографию египетской пирамиды на обложке учебника истории для 6 класса. Накладываясь друг на друга, эти объекты сформировали общий АБСТРАКТНЫЙ  ПРИЗНАК–ЭТАЛОН: треугольник. Причём - без какого-либо согласия с Вашей стороны. (Линия горизонта - как основание этого треугольника - заложена в основу подсознания и вестибулярной системы устойчивости организма – его положения в пространстве как перпендикуляра). Или Вам попал на глаза арбуз, диск Солнца, блюдо, колесо новенкого велосипеда, Ваш общий абстрактный признак-эталон – ОКРУЖНОСТЬ. Точно так же как и вышеперечисленные признаки, ВПЕЧАТЫВАЮТСЯ и цвет, и фактура  предмета, создавая в сумме ОБРАЗ под тем или иным названием-словом. И даже может быть - музыка! Вот и подумал я:
а правомерно ли называть науку об эталонах подсознания ГЕОметрией, когда "гео" – земля, сама подвергается расчётам подсознания по тому же принципу? Хотел я об этом с нашим преподавателем поделиться, а он уставился на меня и ничего не слышит... А потом и говорит: "Не знаю, кто это осмыслить, но своей смертью, парень, ты не умрёшь." И тяжело вздохнув, поплёлся вон... как-то боком, присыженно что ли, или убито... но как-то гадко стало мне на душе, и сев на велосипед помчался я с вопросом к философу.
         Философ выслушал меня и сказал: " Это как велосипед осваивать. Гносеология. С инертностью мышления, - говорил, - бороться надо! Сначала умом понять, а потом...
А какие пируэты потом ни вытворяешь, наслаждаясь лёгкостью и устойчивостью велосипеда! Пока не привыкнешь. А привыкнешь, начинаешь ртюки вытворять; человеку, как толко в его фон подсознания что-либо записалось, "впечаталось", сразу ещё чего-то надо. "А ине всегда чего-то не хватает..." - поют в песне по радио. Только овета не знают и глупость начинается: "...зимою - лете, осенью - весны2. Чем только не заполняют люди незнание своё! А дел-то всего - подумать... хоть немного подумать... Философ в таие моменты вздыхал с какой-то нездешной, глубокой печалью и обязательно позу пребывания менял. В общем, без велосипеда ну никак нельзя.
         Возаращаясь к мыслям об овраге, надо сказать следующее:
Как шаг в него шагнёш туда... в высоченные травы, в его откуда-то такие знакомые и долгожданные ароматы и запахи, так для всех стоящих наверху ты уже пропал. Исчез. Растворился,  и кричи ты или не кричи, они тебя уже не слышат... Как в землю канул. Вот такой это был овраг. Один только шаг вниз...
 
2.

Шаг вниз


       Я не умею придумывать книги. Писать – дело второе. Но я никогда их не писал, потому что придумывать не умею. Фантазия – это так, для всяких незначительных разностей,  а не то, чтобы – книги писать! Стоит только подумать об этом серьёзном деле, мне сразу представляется, что я не только писать, я решительно ничего не умею, и катастрофически бездарен, чтобы уметь писать. И всё это – потому что надо. И до самого дна. «Правду и только правду». Потому что – пора. Пора дождей, уставших от странствий…
              Я вообще склонен считать, что никакого дна у правды нет. Как нет и не может быть дна у всего, что заканчивается смертельно, т.е. – у катастрофы. Нет у неё дна. Это как взрыв, и само основание его, сама причина… и разлетание… во все концы… -
ужас как неисповедимы! Даже если в самый момент броситься навстречу – вглубь, в эпицентр… т.е. – писать в обратную сторону, как иногда делают в кино, с определённой целью успеть  - во что бы то ни стало – до самого момента, с которого всё началось, до причины, до центрального её атома, до первой в нём трещины, с которой всё… все…
Помпеи… эпопеи… - до, т.е. – от… если. Конечно,  невозможно! Но всё равно – надо. Потому что я склонен считать. Считать, что это надо не только мне, а в полном смысле этого слова. И это слово – ВООБЩЕ. Вне меня, значит. Тогда кому?
И разве это – правда, если кто-то говорит, что надо это – не ему? Но тут я настоятельно повторяю: вне меня. Это и значит – вообще. Вне всяких личных интересов, уже не говоря ни в коем случае о чужих, других, отдельных и сплочённых, групповых… Просто я по природе отдельности своей склонен считать.
                Правды не ДЛЯ не бывает, - правду люди осознали, а не кто-то там-нибудь. Но это – не та правда, которая «кому», а если она – вне меня и вне каждого, то – обо мне и о каждом. Правде значит, вот кому. Той, которая для людей. Ведь есть же она во всяких там незначительных разностях-мелочах-частях-деталях… и пишут же эту правду! И разве не настоящая она? Настоящая. Но она – для. Она – по поводу. Как ни обидно, но и правда может быть для того, что – повод. Он тоже вне. Но вне правды-то – ложь! И значит есть на свете правда для лжи… которая тоже – по поводу. Ложь без повода не бывает, – без поводка, сама по себе… А правда бывает. и есть, и будет. Это – Главная правда. Свободная. Истина её называют. Только объяснить не умеют. И я не умею. потому что она всегда - вне. Всех вне. Позже я это назову биологической целесообразностью правды, и не только биологической, а – для всего живого. Везде. Позже. Но об этом писать надо. Книгу. А я не умею писать книги. Книги все, - говорят, - уже написаны, и Главная Книга тоже. И раньше всех, - говорят. Раньше так не говорили. Но мне-то не Книга нужна, а правда. Которая – тоже всем и мне. Смертельно. Должен же быть какой-нибудь критерий у всей этой текучести-ползучести-кучасти-участи-части… да смогли бы мы хоть как-то выжить, не будь этой самой всеобщей Правды! Посудите сами: как я должен поступать с тем, что я знаю, а другие, - вы, например, - нет? Если правда – для всех, то и правда того, что я знаю, - тоже для всех. Для вас. А я возьму и промолчу. «Умно» промолчу. Как все. Для себя, значит. Да это моё молчание, может быть – самое что ни на есть действие, и причём, вредное. А это уже называется злом. Вот лежит якорь и молчит. И вроде – зла никакого… а Корбль-Каравелла – ни с места. Тормоз. А вокруг всё течёт и изменяется. Вот и выходит, что молчание-то моё – как подводное… глубинное… тайное… воровское. И злом заканчивается. В конце всего. Вот философ говорил, что «не дать – значит отнять». Не знаю, кто это открытие совершил, но я – тоже… Склонен считать. Правильно это. И «надо» моё – потому, что отняли уже. У всех и у каждого. И у меня. И у вас. А вы и не знаете! Вот и правда об этом. А ещё о том, где, когда, и самое главное, - как вернуть. И врать не буду. Ничего не буду придумывать: я книги придумывать не умею.
Тут ведь как: что ни заметишь – всё есть явление частное. По-разному толкуемое, чему научились через слова и буквы, (хотя и забыли, что там, в этих словах). Вот тогда и требуется объединить все эти частности по их общему признаку – и в Общее занести.
Тогда Общее – уже Целое, потому что признак выделяется как необходимость, как разумная потребность, а частность тогда – уже его часть. Часть Гармонии, причём, - мировой, всеобщей. Быть "тем" или быть "этим" означает функционировать так или этак - в пользу или во вред, для выживания жизни или смерти во имя. Гармония, поэтому - единство частей целого во имя его функции. Что не функционирует, анализу на гармоничность и не подлежит вовсе - его как бы и нет. В диапазон человеческой жизни не вписано. Это - только через науку... Такого большого механизма, где часть значение своё обретает как… винтик у самолёта. Выкрути его, укради, и самолёт выйдет из строя и теоретически, и практически намного раньше, чем предполагалось в расчётах… но об этом – потом. Трудно это. Вот думаешь, чертишь, рисуешь, считаешь… углубляешься… углубляешь… - дальше, ещё дальше… и вдруг – всё! Вдруг понимаешь, что уже летишь! Что смерть. И тот момент, для которого жил, который якобы и есть то самое дно… начало… начало начал… - уже позади. И это – тоже катастрофа… строфа… эхо… строфа… эхо... ещё строфа…и вдруг – ПОЗДНО. Утекло-улетело. Совпало… до конца совпало с течением течения… и – дальше, туда… - в океан… где Дальше – это не то, что на Земле, не то, что…  Дальше от этой жизни значит – ближе к Дальше.
                Вот и не умею. Тут бы обрадовались, закричали бы: «Демагогия! Невежество!" - по поводу, значит. Чаще так кричат из-за необычности формы. «Чужой язык», говорят. Когда содержание не нравится. Придут, готовыми написанными книгами обложатся… в закладках все да в цитатах… а я не умею возразить. По ихнему. По поводу. Не могу дать я им ничего, считающим, что у них - всё. Не понимающим, что тогда ходить никуда не надо. Если – всё. И катастрофические у этого причины. И где они? Во мне ли, вне меня, в жизни, в смерти… Сами видите, ничего я не умею.
                Научи мя, Господи! – кричу, а у Него руки прибиты. Кто-то сильнее был. А значит, - есть. И теперь уже будет всегда. Сильнее. И стыдно мне, и больно. И страшно за всё – за всех, за правду, за вне… а целиком – за неумение моё, потому что дальше, (а по земному – дольше) уже нельзя не уметь. Понимаете? Катастрофически нельзя не уметь! Значит, мужество требуется. Весёлое как у философа. Катастрофы надо хранить так, чтоб никто не догадался. Придумать себе, что жизнь, - твоя, личная, как только ко всем другим выходишь (по делу или так…), - отдельно, а катастрофа – отдельно. Она ведь следы оставляет как волна на индикаторе. Индикатор лица от настройки на волну зависит, от – настроения… Как в приёмнике. Научиться надо. Вот философ и научился индикатор гасить.  Он почти у самих Главных учился. В Солженицынской шарашке. Долго там учатся. Крепко. Память, как говорил Саша Соколов,  избирательна. Всех учителей никто не помнит, только некоторых. Главных, значит. Потому и учатся - у Главных. Избранных памятью. Избранных жизнью. Избранных. Человек родится, и сразу, чуть подрастёт, думает, что он ко всем другим родился. Как в гости. И не так это совсем. И это - начало катастрофы, которая за слово "жизнь" прячется...
Только где ещё катастрофы хранить, как не в жизни? И место их – тут. Это потом уже – ДАЛЬШЕ… А там… - Там никто не умеет. Там научат Главные. ДАЛЬШЕ.
       Спускался я в тот день в овраг и думал, -  прочтёт человек книгу, и уже знает.
Всё, что – в книге. Одного он может не знать, зачем эту книгу писали. А как только задумаешься, зачем – вся книга другой становится. У нас в восьмом «Б» мода была такая – все книги знать. Это я потом удивляться буду, когда вырасту. А пока… забегает утром в класс Валерка и сразу: «Экзюпери, Экзюпери, например, или Альбер Камю – чума! Я думал, книжка хороша, а это – её название такое: «Чума». «Падение» мне страшней показалась. Чуму можно и вылечить, а такое… как же мы все жить будем? Роза Соломоновна нас читать научила. А не кто-нибудь. Она сама ужас как много знала. Эрудиция. Это как аккумулятор: накапливает, накапливает что считает наиболее ценным, а потом трансформировать надо. В другие накопители. Она самая добрая была, и мы с уроков её нет-нет да и сбежим. В кино, конечно! Если – зима. Из кино выходишь порой как будто тебя чувствами надули, накачали накопители, и они выхода требуют. У кинотеатров снег всегда перетоптан и изрыт мальчишескими играми да свалками борьбы. … А летом, когда в овраг спускаешься, вниз значит, то держаться приходится двумя руками за всё, что растёт и с корнем не вырвется спускался я в тот день и думал себе… - вот сидел Эйнштейн в галстуке, в костюме, причёсанный и совсем молодой в окошечке патентного бюро – совсем как кассирша в кинотеатре и принимал рукописи с научными открытиями. Скучно ему было. Потому полистывал, почитывал, перечитывал… пока… а знаете, что такое парадигма? Я вот докопался и согласился… с Пуанкаре. А Эйнштейн не согласился.
Я так думаю, потому, что скрипку любил. И играл хорошо. Когда играешь хорошо, то и играть хочется. Но не долго. Ещё лучше хочется играть. А на это время требуется. Вот Эйнштейн и играл. Долго. Смотрел вдоль струн на места касания смычка, смотрел. И - бац! Я представляю себе это так, как будто сам там стоял! Бросился он к столу и давай рисунок чертить: три линии длинных. и приговаривать: «Если эта, центральная – натянутый в пространстве канат, а эти с боков – два космических корабля, а потом… один другого догоняет, и они одновременно… смычком… – по зарубке на канате, каждый со своей стороны… а потом назад полетят…вот и всё. Вы же знаете, что потом. Потом – Эйнштейн. Человек-скрипка.
Философ тоже всякие схемы и рисунки любил. Без них ну никак нельзя! Потому что без них главного не понять – зачем книга написана, о чём это таком молчать было нельзя.
Прочтёт человек, например, и всё поймёт. Что «Е» равняется тому-то и тому-то. Но это после Нильса Бора. Который Эйнштейна в сумасшедших утвердил: «Теория эта довольна сумасшедшая, чтобы быть правильной». Вот и бросились все читать ненормального человека! Прочли, выучили, и успокоились. А главного так и не увидели. Оно ведь в чём?
А в том, чтобы думать как Эйнштейн. Вот в чём. Методом это называется. И Менделеев  - о том же: принцип карты в классификации явлений. Чтоб неизвестное добыть и на место поставить.
    Когда первый раз я к оврагу подкатил на своём блестящем «Подростке», мне аж  страшно стало. Это был очень огромный овраг! Мне показалось, что я, пристегнув мой велосипед большому тополю, по корням которого я и сползал осторожно вниз, боясь как говорят таким как я «обязательно сломать шею» ,что времени прошло слишком много  - позвонить в звонок на правом столбе ворот…
И я не стал. Я не стал звонить! Как я себя ненавидел в этот момент, словами не предать, но что-то мне мешало. И вот как только с теми же, разумеется, усилиями я добрался до своего велосипеда, я был удивлён тому, как быстро я это сделал! Ехал я назад на станцию не спеша, и размышлял о прошлом лете… там… тоже надо было краски художнику отвезти на его дачу, где он всё лето работал, чтобы или никого не видеть, или чтоб что-то главное сделать. Мне долго объясняли дорогу; я очень боялся не успеть до вечера,  и ехал поглядывая на листок с чертежом дороги. Его называют «легендой» как проехать, значит. По шоферски. Сунул я тогда этот тяжёлый мешок в калиточную щель, позвонил  в звонок и уехал.  И опять простить себе не могу, но я – о другом. Я о том, что приехал-то я, как мне показалось, мигом! Гораздо быстрей, чем думал. И вот тут-то я и вспомнил человека-скрипку. Шаг вниз пугает, когда не знаешь, что тебя там ждёт. А как узнаешь, уже и не думаешь. А что тут думать, - посмотреть разок и всё. Да только ощущение времени совсем другое. Кажется, что оно – то виолончель, то скрипка, то длинный канат, то только от Земли – и до зарубки. От чего же это зависит?
       Пыхтя и отряхиваясь у подножия склона оврага, я подумал, что обезьяна сделала бы это намного быстрей с её-то четырьмя руками-ногами. А с шестью, как у насекомого, любая крутизна уже нипочём! На Земле лучше жить тем, у кого положение – горизонтальное, параллельно оси Иксов. Потому человеку и непросто здесь, что он по оси Игреков выравниваться должен. Но и тут не просто: одни – ниже нуля, а другие – выше. Вот этих-то вторых и можно унизить приближая к нулевой отметке. А другого унизить нельзя, потому что сама отметка  унижения на целую голову выше может оказаться. Тут бы набежали… с книжками давно написанными, прочитанными и ничего не изменившими в действительности, в цитатах все, в закладках… по поводу, значит. «Разные люди, разные люди…» и биогруппы определят, и уровень интеллекта «в точных цифрах», и ориентацию – внутреннюю и внешнюю, чего только не услышишь во всей этой бесполезности! А ведь всё просто. «Выше – ниже». НУЛЯ. Удаление от нуля вверх по оси Игреков – это и есть ПРИНАДЛЕЖАТЬ тому, что – не поземному – «дольше», а по Главному: ДАЛЬШЕ.
Настолько, насколько можно и нужно возвыситься игрой на скрипке или формулой. Поэтому человеком можно быть только В РАЗНОЙ СТЕПЕНИ. Не разные мы. Не врьте. Мы – в разной степени.
       Кто умеет рисовать, сразу представит себе какую-то веху или уходящую вверх стену как у Дэвида Гилмора. Тем, кто выше, легче дотянуться до верха и отломить хотя бы кусочек, хотя бы кирпич, если повезёт, и сделать стену пусть на этот незначительный  размер, но всё же доступней. И отдать его, то есть, - передать вниз труда большого не составляет: для этого и школы есть, и институты, и Академии… но «не упустить» для стоящих внизу – задача трудная. Я про это не умею. Так, чтоб быстро. Про это все книги на земле написаны. И там, в них во всех, – лучше.
Продолжение следует