Ничейная земля, гл. 13

Через несколько дней после этого Антон заболел – схватил ангину и с высокой температурой слёг в постель. Мишка, до сих пор ещё ни разу не бывавший у Антона дома, решился навестить его. Он принёс ему апельсины и баночку мёда, но пробыл у него всего минут пять: мать Антона выставила его. Она относилась к Мишке с подозрением и неприязнью; более того, мне кажется, она даже его боялась и считала опасным сумасшедшим, алкоголиком и чуть ли не маньяком.

Пока Антон болел, Галина Фёдоровна не пускала к нему Мишку: тот приходил снова, но она захлопывала перед ним дверь. Не помогло даже моё ходатайство – Галина Фёдоровна не считала общество Мишки подходящим для сына. Расстроенный Антон разболелся не на шутку, а Мишка – не менее расстроенный – запил. Антону удалили миндалины, и его ангина пошла на убыль. Выздоровев, он тут же побежал к Мишке – а тот пьянствовал уже неделю и не смог даже встать. С грехом пополам выкарабкавшись из запоя, бледный, осунувшийся и обросший щетиной, Мишка пошёл к Антону, но Галина Фёдоровна со скандалом прогнала его. Этого ей показалось мало, и на следующее утро она устроила скандал ещё и Мишкиной маме, доведя её до сердечного приступа. Сам не свой от гнева и возмущения, Мишка вызвал матери «скорую» и выставил Галину Фёдоровну, сгоряча послав ей вслед пару крепких словечек. Смертельно оскорблённая, та побледнела и тоже схватилась за сердце, но на своих ногах ушла домой.

Печальная развязка последовала в тот же день. Это было в пятницу; я собирался идти домой на обед, чтобы вернуться к третьему уроку на второй смене, когда на крыльце столкнулся с Антоном. Он был такой бледный, что я испугался.

– Антоша, что случилось?

Он, наверное, с минуту ничего не мог выговорить: во-первых, не мог отдышаться после быстрого бега, а во-вторых, он был явно чем-то потрясён.

– Сергей... Владимирович, – выдохнул он. – Мама... там... лежит!

– Как – лежит? Где? Что случилось?

Я обрушивал на него все эти вопросы, хотя видно было, что он не в состоянии давать связные ответы. Взяв его за плечи, я сказал:

– Так, Антоша, успокойся. И всё по порядку, как было.

Он ещё немного отдышался.

– Я пришёл домой, – начал он.

– Так.

– А мама лежит...

– Ей плохо?

– Она... пельмени... пельмени...

– Что – пельмени?

– Пельмени стряпала... На полу лежит... на кухне... не шевелится... Я сначала к Мише... его нет дома... Батя на работе... я не знаю... туда к нему нельзя...

– Антоша, ты вызвал «скорую помощь»? – перебил я.

Он посмотрел на меня, побледнел ещё больше, хотя это казалось уже невозможным, и помотал головой.

– Это надо было сделать в первую очередь, а не бегать туда-сюда! – сказал я довольно резко.

Антон вздрогнул от моих слов, и я тут же раскаялся за этот тон. Погладив его по плечам, я сказал мягче:

– Антоша, я сейчас из учительской позвоню и вызову. Ты стой здесь и никуда не уходи!

Я пошёл в учительскую – так быстро, как мог. Дозвонившись, я наткнулся на очень дотошную женщину-диспетчера, которой нужно было всё знать в деталях, а не только адрес вызова.

– Человеку плохо там... Откуда я знаю, что с ним? Я не врач... иначе я бы вас не вызывал, а сам справился бы! – Я в сердцах сломал карандаш, лежавший на столе. – Женщина... Не знаю я точно её возраст! От тридцати пяти до сорока. Пока вы всё это расспрашиваете, она там, может быть... Климова Галина Фёдоровна. Нет, я не родственник! Я учитель... Какая вам вообще разница, кто я? Вышлите бригаду, вот и всё!

Мне ответили, что все бригады сейчас на вызовах, и придётся подождать. Как только ближайшая к этому адресу бригада освободится, она сразу же направится туда.

Я вернулся на крыльцо. Антон сидел на ступеньке и при моём появлении вскочил.

– Сейчас «скорая» приедет, – сказал я.

Я не мог оставить перепуганного Антона одного и пошёл с ним к нему домой. По дороге мы встретили Мишку: он выходил из магазина с банкой пива, на ходу делая глоток, а в другой руке у него была сумка с продуктами. Выглядел он, мягко говоря, не очень счастливым – иными словами, был мрачнее тучи. Антон сразу рванулся к нему через талые лужи, поскальзываясь на корке апрельского льда.

– Дядя Миша, где ты был? Я тебя искал!

– Да я только в магазин вышел, мой хороший, – ответил Мишка, приподнимая и показывая нам сумку, из которой торчала палка колбасы, круглый бок ржаного хлеба и пакет кефира. – А что такое?

Узнав, в чём дело, он присоединился к нам, и мы пошли втроём. По дороге он довольно быстро допил своё пиво и выбросил пустую банку, а когда мы вошли в дом, он поставил сумку с продуктами в угол и велел Антону сесть в комнате на диван. Мне показалось, что Антон немного успокоился: видимо, он надеялся на «скорую».

На кухню мы вошли с Мишкой вдвоём. Я невольно вздрогнул, увидев своими глазами то, о чём мне сбивчиво рассказывал Антон. Галина Фёдоровна лежала на полу у кухонного стола – в фартуке, с белыми от муки руками; на столе было тесто, миска с фаршем, а на посыпанном мукой противне сидело ровными рядками десятка два готовых пельменей. Один пельмень, наполовину слепленный, лежал на полу возле безжизненно откинутой руки Галины Фёдоровны – видимо, она не успела его доделать. Мишка подошёл, присел возле неё, окинул её взглядом и пощупал пульс на сонной артерии. Подняв лицо и посмотрев на меня, он тихо проговорил:

– Всё... Кранты.

– То есть? – похолодел я.

Мишка помолчал и сказал:

– Мёртвая. Видно, мгновенно её скрутило, и пикнуть не успела.

– Ты уверен? – пробормотал я.

Мишка выпрямился, мрачно усмехнулся, и от его взгляда у меня пробежали по спине ледяные мурашки. Он проговорил:

– Я видел смерть. И знаю её личину... – Вдруг он воскликнул: – Антоха! Тебе что было сказано?

Его взгляд был устремлён куда-то за моё плечо; я обернулся и увидел, что в дверях стоял бледный Антон и смотрел на мать широко раскрытыми, полными слёз глазами. Мишка схватил его на руки.

– Тебе что было сказано? – повторил он. – Сидеть в комнате. Кто тебе разрешил заходить?

Антон обвил руками его шею и мелко затрясся. Мишка вынес его из кухни, а я – что мне ещё оставалось? – поплёлся следом. Мишка опустил Антона на диван, присел рядом и с минуту удерживал его, не давая ему вскочить и броситься обратно на кухню.

– Тихо, тихо. Держись. Надо держаться.

Вскоре Антон перестал биться и уткнулся лицом Мишке в плечо. Поглаживая его по голове, Мишка смотрел на меня, а я почему-то думал: Мишка на правах друга мог и носить его на руках, и обнимать, тогда как я был учителем и должен был соблюдать некоторую дистанцию. Хотя могла ли быть об этом речь сейчас, в такую минуту? Я присел рядом, и Мишка отдал Антона в мои объятия.

– Пойду, покурю, – сказал он.

Он вышел во двор и курил там, пока мы ждали уже бесполезную «скорую», которая задерживалась – впрочем, теперь это уже не играло большой роли. Младшая сестра Антона, Маша, спала в своей кроватке и ничего не знала, и мы не стали её будить. Мишка вернулся, и Антон встрепенулся, вскинув побледневшее, залитое слезами лицо.

– Нет, никто не едет, – сказал Мишка, качнув головой.

«Скорая» приехала через полчаса. Антон весь напрягся, вытягивал шею, как будто в нём ещё теплилась безумная надежда на чудо. Врач, выйдя из кухни, сказал, разводя руками:

– Милицию вызывайте, а мы уже тут ничем, как вы сами понимаете...

Когда тело, накрытое с головой белой простынёй, выносили на носилках, Мишка прижал голову Антона к своей груди лицом, чтобы тот не смотрел. На крыльце послышалось трескучее «Апчьчьчь!», и вошёл участковый Саночкин – озабоченный, усталый и с красным распухшим носом.

– Кто обдаружил тело? – спросил он гнусаво.

Вечно простуженный, он отчаянно шмыгал и покашливал.

– Опять простудились, Виктор Иваныч? – сказал я.

– Ох, и де спрашивайде, – прокряхтел он, доставая платочек и вытирая нос. – Оседь, зиба и весда для бедя – адское вребя. А летоб – пух тополидый, у бедя да дего аллергия. В общеб, круглый год. Де дос, а даказадие...

Я сказал:

– Тело матери обнаружил сын Антон. Можно его не мучить сейчас? Он и без того в шоке.

И я кивнул в сторону притихшего Антона, сидевшего на коленях у Мишки.

– Да как скажете. – Участковый высморкался, обернулся и кивнул: – Привет, Миша. (У него вышло «Биша».)

– Здравствуйте, – отозвался Мишка.

Саночкин допросил меня и Мишку, при этом сдерживая чиханье. Когда он выходил из дома, на крыльце раздалось двукратное яростное «Апчьчь!», усталое кряхтение и трубный звук сморкания.

Мне пора было возвращаться в школу. Мы с Мишкой вышли во двор.

– Мне надо идти, – сказал я. – У меня ещё уроки сегодня. Ты побудешь с Антошкой?

– Само собой, – ответил он.

– Там ещё его младшая сестрёнка... Когда проснётся, её, наверно, накормить надо будет. Да и Антошке поесть надо бы, хотя, если честно, не до еды сейчас... Но ты всё равно за этим проследи.

– Будет сделано... – Мишка достал сигареты. – Куда ж я денусь.

– Как там твоя мама, не знаешь? – спросил я.

– Откуда? – Мишка вздохнул, чиркнул зажигалкой, затянулся. – Вот сдам ребят отцу, вечером пойду к ней в больницу – узнаю. Я бы и сейчас пошёл, да Антошку одного бросить не могу.

Когда вечером после уроков я зашёл к ним, отец Антона ещё не вернулся с работы. Мишка доделывал на кухне пельмени, на нём был фартук Галины Фёдоровны. Антон сидел тут же, раскатывая для пельменей тесто. Его глаза уже просохли, но я с тревогой всмотрелся в его лицо. Он посмотрел на меня и чуть улыбнулся – грустно, совсем по-взрослому.

– Вот, решили – не пропадать же добру, – сказал Мишка. – Батя с работы придёт, его покормить надо.

– Не знаю, до еды ли ему будет, когда он узнает, – вздохнул Антон.

– Всё равно поесть надо, – сказал Мишка. – А то никаких сил не будет.

– А где сестрёнка? – спросил я.

– Там, в комнате, – ответил Антон. – Спряталась. Она дядю Мишу боится, глупая.

Мишкины пальцы, белые от муки, ловко защипывали края теста. Едва один круглый аккуратный пельмень ложился на противень к другим, Мишка лепил уже следующий, проворно работая пальцами.

– У мамы не был? – спросил я.

Мишка покачал головой. Антон, раскатывая тесто, взглянул на него.

– Дядя Миша, ты иди, если тебе надо, – сказал он тихо.

– Вот батя придёт, мы ему всё расскажем, убедимся, что с ним всё нормально, и тогда я пойду, – сказал Мишка.

Антон еле слышно вздохнул.

– Я знаю, что будет, когда он узнает про маму, – проговорил он. – Он напьётся. Я боюсь с ним один оставаться.

Мишка бросил на него острый, заблестевший взгляд.

– Тогда я с тобой останусь, – сказал он. – Или заберу тебя к себе.

– Нет, я батю тоже не могу бросить, – вздохнул Антон.

– А я тебя не могу бросить, – сказал Мишка.

Они умолкли: Мишка лепил пельмень, Антон раскатывал тесто, но оба они отчаянно цеплялись друг за друга.

– Миш, давай, я схожу в больницу, – предложил я. – Потом приду и расскажу тебе, как там.

Он вскинул на меня взгляд.

– Правда? Слушай, в самом деле, будь другом. – Он взглянул на Антона. – Я правда не могу сейчас от него уйти.

– Я туда и назад, – сказал я.

– Я жду, – кивнул он.

Я помчался в больницу так, как и не снилось моей злосчастной спине, и поверите ли, она даже не посмела устроить мне никаких препятствий в виде судорог! Но, как оказалось, спешил я напрасно. У больницы я встретил Мишкиного отца: он как раз выходил оттуда. Только взглянув на его лицо, я похолодел и сразу заподозрил самое страшное. Мишкин отец шёл и, казалось, ничего не видел перед собой, а меня заметил только тогда, когда столкнулся со мной лицом к лицу.

– Серёжа, – пробормотал он. – Ты не знаешь, где Мишка опять шатается?

– Я только что от него, – сказал я. – Он у Антона... У него мать сегодня умерла.

Мишкин отец посмотрел на меня недоуменно – странными, затуманенными глазами.

– Как, и эта тоже? Вот схлестнулись так схлестнулись бабы... Хорони их теперь.

– Погодите, дядя Паша... Так тётя Валя... – начал я.

– Умерла, Серёженька. Умерла. – Мишкин отец как-то странно задышал, стал смахивать с глаз что-то. – Инфаркт у неё случился. А эта-то курица... Она-то отчего загнулась? Молодая баба, с виду вроде здоровая... Глотка у неё, по крайней мере, не больная была.

– Скоропостижно. – Я ещё не вполне пришёл в себя от новости о смерти Мишкиной матери.

– Ох, бабы, – покачал головой Мишкин отец. – Ну, отчебучили... Ну, учудили...

Он вдруг побледнел, прижал руку к сердцу и закрыл глаза. Я испугался и схватил его под локоть.

– Дядя Паша, что с вами?

Он открыл глаза, перевёл дух.

– Да ничего, нормально всё.

– Давайте, я вас провожу!

– Не надо, Серёженька... Иди, скажи Мишке, что мать умерла. Пусть деньги готовит, у него там вроде есть какие-то... У нас с матерью ничего на такой случай не было отложено. Не собирались помирать-то так рано...

Я плёлся обратно к дому Антона так, словно на ногах у меня было подвешено по пудовой гире. Вот так ситуация... Пока я шёл, у меня самого началось какое-то покалывание в сердце, и я, признаться, не чаял добраться. Когда я наконец пришёл, отец Антона сидел на кухне за столом, сцепив свои тёмные рабочие руки в замок и опустив голову. Антон сидел напротив него в такой же позе, а Мишка – по-прежнему в фартуке Галины Фёдоровны – варил пельмени. В гробовой тишине булькала кастрюля и вкусно пахло. Я подошёл.

– Здравствуйте, – сказал я.

Отец Антона поднял голову и посмотрел на меня. По его взгляду я понял, что он уже всё знает. Что я мог сказать? Я тихонько дотронулся до его плеча.

– Мои соболезнования.

Он крепко встряхнул мою руку и кивнул. Мишка тем временем доставал пельмени шумовкой и накладывал в большую тарелку. Он ещё не знал, что его мама умерла, а у меня почему-то не поворачивался язык это сказать.

– Где у вас вилки? – обратился он к Антону. – Доставай всё.

Большая тарелка пельменей дымилась посередине стола, но никто не ел. Мишка положил в тарелку для отца Антона, поставил перед ним.

– Я понимаю, что не до этого. Но надо, – сказал он мягко и сочувственно. – Хотя бы немного.

Отец Антона взял вилку, насадил на неё пельмень, нехотя отправил в рот и стал сосредоточенно жевать. Мишка положил пельменей Антону и мне.

– А Машка? – вдруг вспомнил отец Антона, встал из-за стола и пошёл в комнаты, зовя младшую дочь: – Манюня! Ты где? Айда кушать! Пельмешки!

Через минуту он вернулся с Машей на руках, сел на своё место и усадил девочку к себе на колени. Один пельмень он скармливал ей, другой съедал сам – поочерёдно; девочка косилась на Мишку исподлобья, а когда он ей подмигнул, отвернулась и спрятала личико на груди отца. Тщетно он пытался развернуть её снова лицом к столу – Маша, то ли стесняясь незнакомого человека, то ли боясь его жутковатого лица, не хотела поворачиваться.

– Маня, ты что, наелась? – Отец заглядывал ей в лицо.

Девочка сказала:

– Да.

– Ну, тогда беги.

Он отпустил Машу, и та, дробно стуча своими маленькими ножками по полу, побежала из кухни. Когда она пробегала мимо Мишки, тот успел ласково похлопать её по попке. Я собрался с духом и сделал Мишке знак, что хочу ему кое-что сказать наедине. Мы вышли в комнату, и я проговорил:

– Миша... До больницы я не дошёл, твоего отца встретил. В общем... – Я вздохнул, взял его за плечи. – Крепись, Мишка. Плохие новости.

Он смотрел на меня неподвижно, застывшими глазами, чуть ли не задержав дыхание, потом медленно выдохнул, и плечи его под моими руками опустились. Он немного пошатнулся, но не упал. Не заплакал, даже ничего не сказал.

– Твой отец просил передать, чтобы ты... Ну, деньги нужны.

Он постоял, покачиваясь, обводя взглядом вокруг себя, потом сказал:

– Хорошо.

Он вернулся на кухню, снимая фартук. Подойдя к Антону, он склонился к нему и проговорил тихо:

– Антоша, мне надо сходить домой. Я ненадолго. Я вернусь, не бойся.

Хотя его голос прозвучал спокойно и ровно, Антон, видно, всё же что-то почувствовал. Он привстал, но Мишка опустил руки ему на плечи и усадил обратно.

– Я вернусь. Вернусь, – повторил он. – А с тобой пока останется Сергей Владимирович.

Он оделся и ушёл, а я остался. Отец Антона не возражал против моего общества, даже обрадовался тому, что я останусь.

– Одному как-то... – Он зябко поёжился. – Не по себе.

Мы помолчали, доедая пельмени. Отец Антона вздыхал и качал головой.

– Даже в голове как-то... не укладывается, – сказал он. – Утром ведь ещё всё нормально было, живая и здоровая... Галька-то моя. А тут... Прихожу, говорят – померла. Нет... Не верится как-то даже!

Он опять тяжко вздохнул, и мы надолго умолкли. Я не знал, что сказать, а у Антона снова намокли ресницы, он зашмыгал носом и вышел из-за стола.

– На что хоронить-то её? – голос отца Антона задрожал. – Денег сроду нет! У соседей, у друзей занимать, что ли... Потом не расплатиться... С долгами-то...

Так мы сидели, пока он не встал и не взялся за куртку.

– Куда вы, Николай Семёнович? – тихо спросил я.

– Да я только до магазина, – сказал он с тяжким вздохом.

Он оделся и вышел, а я пошёл к Антону. Тот сидел с ногами на диване, нахохлившись, как дремлющий воробей. Я присел рядом и обнял его.

– Ничего, Антоша... Прорвёмся, – сказал я. Лучших слов я не смог придумать.

– За водкой пошёл, – вздохнул Антон.

И он был прав. Когда его отец вернулся, он подозвал меня на кухню, где на столе стояла бутылка и две стопки, нарезанная кружками колбаса и хлеб.

– Вы, наверно, человек непьющий, – проговорил отец Антона извиняющимся тоном. – Я вас заставлять не буду... Но по одной, символически...

«Символически» я выпил, а больше не стал – в основном, из-за Антона, который посмотрел на меня укоризненно. Николай Семёнович стал выпивать один, а я разрывался между ним и мальчиком: с одной стороны я из вежливости и уважения к случаю вынужден был сидеть с ним за столом, а с другой – мне хотелось быть рядом с Антоном. Так мы протянули время до возвращения Мишки. Он вернулся бледный, но сдержанный, с сухими глазами и сжатым ртом. Антон сразу подбежал к нему, с тревогой заглядывая в его побледневшее и посуровевшее лицо, и Мишка ласково приобнял его одной рукой, другой расстёгивая куртку.

– Ну, как вы тут? – спросил он. – Поужинали?

– Батя выпивает, – тихо сообщил Антон.

Уже слегка хмельной отец Антона позвал:

– Пойдём, Михаил, посидим... Помянем.

– Дядя Миша... – Антон смотрел на Мишку умоляюще.

Мишка погладил его по вихрам.

– Ничего, всё будет нормально.

Оставляя их, я умирал от беспокойства. Спал я плохо, а рано утром – в полседьмого – уже стучал в дверь снова. Открыл мне Мишка.

– Привет, Серый, – сказал он. – А мы уже встали.

Я удивился: Мишка не только не был пьян, но и приготовил завтрак. Антон пил чай, а из комнаты слышался тяжёлый храп.

– Батя отдыхает, – сказал Мишка. – Нелегко ему сейчас.

– А тебе, Мишка? Тебе ведь тоже.

Мишка посмотрел в сторону кухни, где завтракал Антон, потом перевёл взгляд на меня и сказал:

– Для него я должен держаться. И я буду держаться.

Как выяснилось, Галина Фёдоровна скоропостижно скончалась от того, что у медиков принято называть острой сердечной недостаточностью; полных лет ей было тридцать девять, и до своего сорокового дня рождения она не дожила ровно два месяца.

Хоронили Галину Фёдоровну и Мишкину маму в один день, и могилы их были рядом. К похоронам приехала бабушка Антона – тёща его отца. Это была низенькая, крепкая и энергичная пенсионерка с властными манерами и глубоким голосом. Она сразу взяла на себя хозяйственные хлопоты и заботу о внуках – особенно о младшей.

Потом справили девятый день, и ночью после поминок Мишкин отец почувствовал себя плохо. Он обычно редко жаловался на плохое самочувствие, не стал жаловаться и теперь – сказал, что полежит, и к утру ему полегчает. Как оказалось, это промедление и стало роковым. Причиной его смерти стал отёк мозга неясной этиологии – так нам сказал эксперт в морге. Чтобы сделать более подробное исследование, нужно было везти тело в областной центр и платить за экспертизу. Мишка махнул рукой.

Я и мои родители помогли Мишке организовать похороны отца. Я приходил к Мишке ночевать до девятого дня, а потом меня сменил Антон: общее горе ещё больше сблизило их. Его бабушка, познакомившись с Мишкой, не сочла его ни сумасшедшим, ни маньяком, более того – находила время и силы, чтобы приходить к нему и готовить ему обед. Моя мама тоже не отставала в стремлении подкормить осиротевшего Мишку чем-нибудь вкусненьким.


окончание http://www.proza.ru/2010/03/17/135