Ничейная земля, гл. 14, 15
Можно было пересчитать по пальцам тех, кто хорошо относился к Мишке и не боялся его: я и мои родители, Антон, его бабушка и, пожалуй, его отец. Все остальные стали его сторониться; его избегали даже самые отъявленные пьяницы, которые обычно не гнушались никакой компанией. Хотя внешне казалось, что помрачение его рассудка прошло, но всё же факт его лечения в психиатрической клинике накладывал на него клеймо «ненормального»; впрочем, вслух об этом не говорили. На работу он не смог устроиться. У меня создалось впечатление, что Мишке объявил бойкот весь Холодный Ключ. Разумеется, долго выдерживать такую жизнь он не смог. В начале июня он уехал из Холодного Ключа.
Я один пришёл провожать его, хотя он и не просил меня об этом: он вообще хотел уехать без прощания. Июньский день был не по-летнему холодным: ушедшая зима как будто в последний раз дохнула вдогонку лету, заставив молодую сочную зелень задрожать от озноба. Кутаясь в плащ и ёжась на пронизывающем ветру, я увидел знакомую фигуру на перроне, стоявшую возле большой дорожной сумки: круглая стриженая голова, обильно посеребрённая сединой, высокие ботинки, странный профиль и сигарета. Он уезжал в той же самой одежде, в которой я увидел его первого сентября на торжественной линейке. Я окликнул его, и он обернулся. Глаза у него были спокойные – даже слишком спокойные, как будто подёрнутые тонкой корочкой льда. Я подошёл, и он улыбнулся мне. Я не знал, что сказать, а он как будто и не ждал от меня никаких особенных слов.
– Куда ты подашься? – спросил я его.
Он затянулся сигаретой.
– Попытаю счастья где-нибудь подальше отсюда, – сказал он.
– Миш... Прости, я ничего не смог сделать для тебя, – пробормотал я.
Он покачал головой, выпустил дым длинной струёй.
– Ты сделал. Много сделал.
Я непонимающе уставился на него.
– И можешь ещё сделать, – добавил он.
– Что? – с надеждой встрепенулся я.
– Антошка, – сказал он.
– Что насчёт него?
Он нагнулся, расстегнул свою сумку и достал какой-то свёрток. Посмотрев мне в глаза, он сказал:
– Серый... Убереги его от всего этого. Чтобы у него всё было не так, как у меня.
Подошёл поезд, началась посадка. Сунув свёрток мне в руку, Мишка сказал непонятно:
– Раз ты не взял, то ему. И скажи, пусть помнит Мишу Ларионова.
Порывисто обняв меня одной рукой, он неуклюже чмокнул меня куда-то в шею и прижался своей щекой к моей – так же, как в день нашей встречи первого сентября. Но тогда я содрогнулся, а сейчас сам ответно прильнул лицом к его неровной, слегка бугристой щеке и крепко его обнял – так крепко, как только мог.
– Ну, всё... Всё, мне пора, – пробормотал Мишка.
Вскочив в вагон, он прошёл в купе, потом вышел в коридор, к окну. Вдруг холодное серое небо пронзил острый и звонкий крик:
– Дядя Миша-а-а!
По перрону бежал Антон. Мне почему-то подумалось, что сейчас он, возможно, побил олимпийский рекорд по скорости: под встречным потоком воздуха его буйные вихры откинулись назад, а куртка надулась парусом у него за спиной. Он бежал ко мне, и мне показалось, что если он не снизит скорость, то непременно в меня врежется. И он в самом деле чуть не врезался.
– Где... где он? Он уехал? – выдохнул он.
Я показал взглядом на окно. Антон посмотрел, увидел Мишкино лицо и, не дав себе времени перевести дух, бросился в вагон. Я видел, как он врезался в Мишку, как вцепился в его куртку, но из-за толстого оконного стекла не слышал, что он говорил. Мишка отвечал, положив руку на вихрастый затылок Антона и ласково вороша его волосы пальцами, и их лица сблизились. Антон в отчаянном протесте замотал головой, но Мишка взял его лицо в свои ладони и сказал что-то, отчего Антон обмяк и ткнулся лбом в его плечо. Мишка на несколько секунд прижал его к себе, а потом отстранил: проводница уже просила провожающих покинуть вагон. Я слышал её звучный голос:
– Мальчик, отпусти папу и выходи, сейчас поезд поедет! – Она почему-то решила, что Мишка – отец Антона.
Антон цеплялся за его куртку и не хотел уходить. Тогда Мишка был вынужден сам выдворить его из вагона: поцеловав, он вытолкнул его на мои руки. Поезд уже тяжко дышал, готовый вот-вот тронуться.
– Ты меня бросил! – крикнул Антон Мишке.
Мишка уже снова стоял у окна. В ответ на слова Антона он прижал руку к сердцу. Мы просто смотрели друг на друга, а когда поезд тронулся, он приложил к стеклу большой палец левой руки. Я сделал то же самое. Поезд шёл медленно, набирая скорость, и мы шагали за Мишкиным окном, а когда я почувствовал, что мои ноги не выдерживают темпа, остановился. Антон тоже остановился. Поезд увёз Мишку в неизвестные дали, а мы остались.
Поезд ушёл, рельсы опустели, а сердце всё ещё невыносимо саднило. Я вспомнил про свёрток и странные Мишкины слова; когда я немного отвернул обёртку, чтобы посмотреть, что там, у меня невольно вырвался вздох. Это были деньги – те самые, которых я не взял. Пачка слегка похудела – видимо, из-за того, что некоторую сумму Мишке пришлось потратить на похороны. Теперь я понял Мишкины слова. Деньги предназначались для Антошки, и теперь я уже не имел права отказаться от них.
XV
В воскресенье Антон пришёл ко мне в одиннадцать утра. Мы проверили домашнее задание и позанимались до половины первого, а потом пошли на прогулку: это вошло у нас в обыкновение. Мы шли по берегу озера в молчании. Первым его нарушил Антон.
– Он обещал написать, но я знаю, что не напишет.
– Раз обещал, значит, напишет, – сказал я.
Мне хотелось ему сказать: пройдёт год, и боль притупится, а через три и вовсе пройдёт. А через пять ты, вполне возможно, забудешь и его, и меня. Но я промолчал. Молчал и Антон: подбирая камушки, он швырял их в воду – с какой-то злостью и обидой, как будто они в чём-то провинились. Вдруг он, уронив очередной камушек в песок, изменился в лице и показал пальцем куда-то вдаль:
– Ой, смотрите! Горит!
Я посмотрел. Горела беседка Кирьянова – полыхала, как погребальный костёр. Всегда странно видеть, как что-то горит на воде: непонятно, как оно вообще могло загореться, откуда посреди водной стихии взялась противоположная – огонь. Антон побежал к дому Кирьянова, размахивая руками и что-то крича, а я бежать не мог, поэтому просто быстро пошёл, усиленно опираясь на трость.
Тушить пожар не стали: он не угрожал ни одной близлежащей постройке, а беседку уже не имело смысла спасать. Она была деревянной, а потому вся сгорела дотла, и местные мальчишки помогли очистить остров от обгоревших останков. Поверхность острова теперь напоминала Мишкино лицо – хотя к последнему я, конечно, уже успел привыкнуть. Но из моей памяти ещё не стёрся облик этого островка – такого, каким он был до застройки, и сейчас, увидев его изрытым, обожжённым, неузнаваемым, я испытал нечто похожее на то, что я почувствовал, увидев Мишкино лицо тогда, первого сентября.
– Видимо, проводка была неисправна, – сказал Кирьянов. – Должно быть, замыкание...
– Вы будете восстанавливать постройку, Аркадий Павлович? – поинтересовался я. – Жалко, красивая была.
Он махнул рукой.
– Жаль, конечно... Но сейчас у меня нет времени.
Мостик, соединявший остров с берегом, остался цел, и по нему ещё можно было пройти на остров. В следующее воскресенье мы с Антоном предприняли туда вылазку. Мы загулялись допоздна, уже начинало темнеть, было прохладно и сыро, и мы решили разложить костёр. Антон захватил с собой пару картофелин, и мы испекли их в золе.
– А где была пещера, в которой вы играли? – полюбопытствовал Антон.
– Там, где ты сейчас сидишь, – сказал я.
– Она была большая?
– Прикинь сам.
– Не очень?
– Мы с Мишкой едва помещались там вдвоём. В принципе, это была даже не пещера, а так – углубление в камне. Правда, там можно было даже лечь – только если очень тесно прижаться друг к другу. Мы с Мишкой были худенькие, я так вообще тощий. Так что втискивались.
Антон вытащил печёнки, разломил одну и подал мне – совсем так же, как когда-то Мишка, обжигаясь и дуя на пальцы.
– Что-то я замёрз, – поёжился он.
– Надо было одеться теплее, – сказал я.
– Так днём-то нормально было, это сейчас чего-то похолодало.
Я распахнул куртку:
– Иди сюда.
Он залез ко мне под куртку, и я укрыл его полой. Мы стали есть картошку.
– Вот блин! – Антон досадливо щёлкнул пальцами. – Соль надо было взять.
– По-моему, и так вкусно, – сказал я.
Я закрыл глаза и вслушался в молчание холодного неба. Всё было так же, как и годы назад, только со мной был не Мишка, а Антон, и я был не Серым, а Сергеем Владимировичем. Это была единственная разница, а всё остальное было по-прежнему. Остров снова стал ничейной землёй, дикой и пустынной, а небо над ним никто не мог купить. Нельзя было также купить и звёзды, и воздух, и плеск воды – ни за какие деньги.
Август 2006г
Свидетельство о публикации №210031700135
Алёна Сорокина 01.08.2011 09:21 Заявить о нарушении
Алёна Сорокина 01.08.2011 09:28 Заявить о нарушении
Алёна Сорокина 01.08.2011 09:29 Заявить о нарушении
Про маленькие буквы я в курсе, это технический косяк. В исходном файле на моём компе всё нормально, а косячок появился при вставке в окошко для публикации произведения... Всё собираюсь вычитать и поправить здесь, да никак не соберусь:)
А "ЗБ", конечно, хоть и любовный роман, но с долей психологизма и анализа человеческих отношений. Это - да :)
Елена Грушковская 01.08.2011 11:45 Заявить о нарушении