Письмо другу

Итак, мой друг, я хочу рассказать тебе историю моего знакомства с одним человеком, историю о человеке, с которым я прожил некоторое время под одной крышей; о том, что хорошего я вынес из этого знакомства, чему оно меня научило.

Рассказываю тебе эту историю не для удовлетворения твоего праздного любопытства и не только ради пустого времяпрепровождения. Я хочу, чтоб и ты научился чему-нибудь, пользуясь моей историей и моими взглядами на мир, людей и непреодолимые обстоятельства.


В бытность свою студентом я снимал комнату. Не всю квартиру, а всего лишь комнату. Хоть, признаться, и она обходилась мне достаточно дорого. И вот однажды, движимый идейной экономией, я пустился на поиски сожителя – такого же, как и я, стесненного средствами студента. Скоро поиски мои увенчались успехом – один приятель посоветовал мне своего знакомого, тоже студента, проживающего в общежитии и прямо-таки мечтающего оттуда съехать, дескать, один сосед, даже самый шумный, это все равно несравнимо меньше, чем целое общежитие. Словом, я был рад, и он был рад.


Звали моего нового знакомого Витей и был он студентом музыкального училища по классу игры на гитаре. Я, как ты знаешь, всегда был далек от музыки. Не то, чтобы я ее не любил – музыку любят все – но особо не вникал. Тем более, что и вникать-то особо было некогда – я был студентом второго курса института физической подготовки и спорта, серьезно занимался рукопашной борьбой, увлекался боксом. Словом, занятия и тренировки отнимали не только силы, но и время. На все прочее его просто не оставалось. И ты не пойми меня неправильно, я не жалуюсь. Меня это вполне устраивало. Во-первых: я был занят любимым делом, которое приносило мне моральное удовлетворение. Во-вторых: оно приносило мне здоровье и не только внешнее, но и внутреннее – все свои негативные эмоции, все свои страхи и переживания я сгонял на боксерской груше и, уходя с тренировок, я уже не был ни на кого зол, не был раздражителен, мне все казалось по плечу. И, наконец, в-третьих: у меня совершенно не было времени на всякие там глупости типа наркотиков и черных мыслей.

Диаметрально противоположной мне фигурой был мой новый знакомый – гитарист Витя. Свободного времени у него было хоть отбавляй. И вместе с тем он постоянно жаловался на распорядок занятий, на плотность графика; что он ничего не успевает и ему катастрофически не хватает времени. Хотя, по правде говоря, он ничем и не был занят. Большую часть времени он проводил лежа на кровати или сидя в кресле. Иногда он что-то писал, иногда играл на гитаре.

Что я могу сказать о его музыке?

Не то, чтоб он был плохим музыкантом, но была в его игре какая-то неуверенность. Даже поза, которую он принимал во время игры, как бы спрашивала: «Ну как?» И я, конечно же, дружески хлопал его по плечу: «Здорово у тебя получается!» А он кивал головой, не то соглашаясь со мной, не то поддакивая каким-то своим мыслям; а может эти кивочки означали обреченно-обиженное : «Ну да, ну конечно, а как же…»

Вечерами он наигрывал мне свои новые мелодии, подбирая разные вариации, и спрашивая у меня какая лучше. Не сильно разбираясь в музыке, я отвечал наугад. А он (то ли чувствуя это, то ли понимая) продолжал играть как будто даже более обреченно. В один из таких вечеров, я, мучаясь угрызениями совести, пришел к выводу, что эта обреченность в музыке (вымышленная мной или реальная) является следствие Витиного одиночества. Не как человека, а как профессионала, как музыканта. Ему не хватало признания, поощрения (а может и взыскания), но не от обычного человека, не от друга или врага, а от такого же музыканта как и он, с такими же взглядами и вкусами. Ему не хватало СВОЕГО, СВОИХ.

Почему в среде музыкантов у него не было настоящих «своих»? я не знаю. Быть может даже в этой среде неординарных, талантливых личностей Витя был белой вороной. У него на все была своя точка зрения, свое мнение. Он разрешал себя переубеждать и, вместе с тем, был непереубеждаем. Для него абсолютно не существовало авторитетов. На цитаты из классиков, он отвечал: «Ну и что? Такой-то сказал так-то, а я говорю так-то. И я себе верю больше, чем ему». Что тут скажешь в ответ? Или начнет какой-нибудь студент-историк рассказывать о некой научной передаче о научном же открытии какого-то древнего племени, а Витя парирует: «Псевдонаучная передача о псевдооткрытии. А было ли такое племя мы уже никогда не узнаем». Историк в бешенстве: «Горшки нашли! Деревню откопали!» А Витя: «Ты сам видел?» «В передаче показывали» «Так это может быть современная деревня была, в ЮАР, покинутая жителями – уехали на алмазные рудники». Историк в ярости, кто-то кивает, кто-то хихикает. Но в общем – Витю не любят. Сегодня он в пух и прах разбил веру историка в научно-популярные передачи, а завтра может взяться за вас.

Многие ему завидовали. И было чему: смелости суждений, независимости от авторитетов и стереотипов, удивительной прозорливости, чувству юмора и, безусловно, ТАЛАНТУ. Талант, я думаю, - основная причина, по которой он не был принят в ряды своих в армии музыкантов. Ведь люди со способностями, как симпатичные девицы – боящиеся окружать себя красавицами. Нет, люди со способностями, да и только, сторонятся настоящих талантов! По-крайней мере в своей области. В какой-нибудь другой – пожалуйста. А в своей – он сам хочет блистать!

А Витя не блистал. Многогранный его талант не находил отражений (мое поддакивание, наверное, было слишком тусклым, чтоб он засиял). Его талант не отражался в его родных – они в него не верили, его голос казался им слишком грубым, его музыка – ребячеством. Не отражался его талант и в близких – они не верили в его серьезное отношение к музыке, а воспринимали это скорее как хобби. Не отражался его талант и в подругах – просто потому, что музыка не приносила доход.

И вот, он сидел в темноте своего таланта, лишь изредка ловя огоньки одобрения, долетающие со стороны. Сам себе не веря, не веря в свой талант и в свое предназначение – быть музыкантом.

И вот эта его депрессия - страшно ранила мое сердце. Быть может потому, что я в него верил, а может и потому, что я просто считал его хорошим человеком.

Но что я мог сделать? Сказать ему: «Эй, друг! Выбрось все из головы!» я говорил это тысячу раз. Нет, не пойми меня неправильно. Витя не был человеком, никогда не вылезавшим из депрессий. Он умел улыбаться, и смеяться, у него было потрясающее чувство юмора. Словом, он смеялся, радовался и отдыхал. Но временами, когда у него внезапно портилось настроение, я задумывался, не является ли его веселье – просто белым пятном на фоне длительной черной депрессии? Не выныривает ли он из нее на время, глотнуть немного воздуха и опять погрузиться в пучину терзавших его невеселых дум?


Что-то терзало его, цепляло мысли, не давало успокоиться. Я много раз говорил с ним об этом, выспрашивал, искал ту пиявку, что высасывала из него все соки. Иногда он говорил, что проблем нет, что мне показалось. Иногда говорил одно, иногда другое. И я решил, что или он сам запутался, или хочет бороться в гордом одиночестве. Если второе – то это был его выбор, а если первое – то я просто обязан был ему помочь!

В народе говорят: «Лучший отдых – перемена вида деятельности». И я записал его в свой клуб. Мы стали вместе ходить на тренировки. Поначалу ему это не очень нравилось – спорт забирал время у музыки. Но со временем спорт так увлек его, что он полностью забросил сочинительство и теперь лишь изредка брал в руки гитару. Он выглядел свежим и здоровым, как после отдыха в горах. Я был очень доволен собой. Но это продлилось недолго.

Ухудшение началось, когда он совсем перестал играть на гитаре. По неопытности, я даже думал, что это победа. Я путал следствие с причиной. Я считал, что талант просто съедает его. И теперь, когда он совсем перестал играть, грызть его будет нечему. Но я ошибся! Талант – и был тем единственным, что еще держало его на плаву. А без музыки он зачах так же быстро, как и расцвел. Сперва он просто жаловался, что перестал писать. Затем, что плохо играет, что музыкально неграмотен. И вот наступил тот переломный момент, когда он НЕ СМОГ взять в руки гитару. Занятие, прежде приносившее ему такое удовольствие, теперь казалось невыносимым, недостойным.

Он быстро начал сдавать, темнеть. Он не сочинял песни, не играл на гитаре. Смешные истории перестали казаться ему смешными, все стало безвкусным и безынтересным. Он почти перестал разговаривать. Я был в отчаянии и даже представить себе не мог, что это только начало! Со временем он потерял интерес не только к музыке – ко всему. Его ничего не радовало, ничто не доставляло ему удовольствия. Друзья отвернулись от него – им нужен был весельчак, а не тот угрюмый молчун, в которого он превратился. Что держало его на плаву жизни в этот страшный период? Я не знаю и, признаться, мне даже страшно об этом думать.

Боясь навредить, сделать еще хуже, я старался ни во что не вмешиваться. Но, черт побери, мы все-таки жили вместе и за недолгое наше знакомство он стал мне дорог! Я чувствовал себя врачом-самоучкой, которому выпало лечить уникального больного. Признаюсь, были удачи, но были и промахи. Со временем и божьей помощью Витя медленным шагом пошел на поправку. Нет, он больше не играл. Он был так же угрюм и молчалив. И все же чувствовалось, что ему лучше.

Ты знаешь, я много думал тогда об этой его депрессии. Смотрел на то, как он постепенно приходит в себя. Хотел вновь привить ему любовь к музыке, постоянно говорил, что у него талант. И глядя на то, как он с новыми силами бросается в свой огромный музыкальный мир, я сделал несколько выводов.

- Во-первых: его музыка действительно сыграла в этой пьесе главную роль. Ведь будь он обычным человеком, он не был бы и так раним. К тому же музыка была главным мерилом его самочувствия, его внутреннего комфорта. Чем хуже он себя чувствовал, тем меньше он интересовался музыкой, тем хуже ему казались собственные произведения.

- Во-вторых: эта депрессия во многом пошла ему на пользу. По-своему, она его встряхнула. Он по-другому посмотрел на свое окружение – друг познается в беде. По-другому (быть может более реально) посмотрел на себя. У него даже поменялись музыкальные вкусы! Словом, произошла глобальная переоценка ценностей. Я думаю, можно сказать, что во время депрессии у него произошло становление личности – взросление на морально-этическом уровне.

- третий мой вывод, как показало время, был ошибочным. Я считал, что он пал жертвой обстоятельств – изменится мир – изменится он. Но вот мир изменился, а Витя остался прежним…

Но давай не будем забегать наперед.

Морок депрессии с Вити сошел. Он конечно же изменился (и я думаю - навсегда), но в общем и целом, все стало намного лучше. Он и сам, внутренне, стал лучше (хотя и нетерпимее, и серьезней). А главным показателем улучшения были новые песни и жгучее желание творить и действовать. Спорт Витя, однако, не забросил, совмещал два этих занятия, хоть и жаловался, что одно ворует время у другого.

Я хлопал в ладоши, я был рад, я и думать забыл о депрессиях и черных мыслях. Я не знал и даже не догадывался, что черви эти продолжают уже столько месяцев пожирать его сердце. Новая волна депрессии накрыла моего друга внезапно и неожиданно, без видимых причин.

Я не знал, что и думать, это было как гром среди ясного неба. Я растерялся. Я спросил у него в чем причина, ошибочно полагая, что он назовет что-нибудь материальное – необходимость тяжело работать, проблемы с матерью, подругой или еще что-то в этом роде. А он ответил: «СТРАХ». От этих слов мне и самому стало страшно.

Действительно, хорошо в качестве врага иметь что-либо материальное, скажем плохие отношения с матерью. С этим можно бороться: достаточно вспомнить как ты ее любишь, как тебе будет плохо без нее. А со страхом как бороться?

По правде сказать, меня тоже ели по временам всевозможные страхи. Но в силу своей инертности, я с ними не боролся. Да и казались они мне пустыми или незначительными. Можно сказать и так: я не придавал большого значения своим страхам, пожимал плечами и просто жил дальше, руководствуясь принципами древнего поэта: «Будь что будет, на земле мы беспомощны извечно. Нравится? Живи беспечно. В век грядущий веры нет».

И все же мне хотелось помочь своему другу. Я молчал вместе с ним, старался и дышать не очень громко, боясь разрушить ту тонкую хрупкую нить, что еще держала моего друга в этом мире. И если он срывался и скользил вниз, в черную дыру меланхолии, я винил только себя. А времена с удивлением замечал, что эта черная дыра засасывает и меня. Что делать я не знал, а действовать наугад было рискованно. Сама по себе ситуация была настолько деликатна, а круг моих знакомых был настолько мал, что я считал себя не вправе просить помощи или спрашивать совета.

Я долго думал, размышлял, но так и не мог понять, что мне следует делать. В голову приходили лишь те варианты, которых следовало избегать. К примеру, следовало избегать любых явных проявлений опеки или сочувствия. По-моему, в тени этой заботы, он чувствовал себя слабым. Он, вообще, не любил любого вмешательства извне. Всегда – только сам, только своими силами. Поначалу, как и другие, я видел в этом лишь проявление гордости, но теперь я уверен, что наравне с гордостью это продиктовано еще и нежеланием казаться слабым и беспомощным. Впоследствии, мне не раз приходилось убеждаться, что слабость сильных чаще всего проявляется в боязни оказаться слабым, выдохнуться. Сколько всего эти люди переносили на своих плечах, делая шаг за шагом, когда все другие уже давно лежали в пыли, только лишь, чтоб доказать, что они все так же сильны. Так старый лев бросается в схватку с двумя молодыми львами, чтоб победить или умереть; погибнуть, но не сдаваться.

Мой друг так же не желал сдаваться. Он боролся и эта борьба давалась ему тяжело. Мы все, так или иначе, боремся. Ведь жизнь – это движение, это борьба. Я согласен с богословами, утверждающими, что мы родимся в этот мир не для радости и веселья, а для упорного труда и вечной битвы. Священники говорят: «Бог кого любит, того и испытывает». Разные испытания бываю у разных людей – у одних меньше, у других больше; каждому, как говорится, свое. Но мне кажется, что Бог каждому отмерил более его возможностей. Чтоб человеку бороться не просто с обстоятельствами, но еще и с самим собой. Я спортсмен, и знаю о чем говорю. Ставишь перед собой задачу – двадцать отжиманий. Делаешь. Затем сам себе повышаешь планку – тридцать. Делаешь двадцать восемь; устал, больше не можешь; с силой делаешь двадцать девятое; руки дрожат – теперь ты действительно устал и больше можешь – вот тут тебе приходится бороться не только с силой притяжения, со своей усталостью, но и с собой, с соблазном сдаться; берешь верх над собой, ставишь свои цели выше себя самого; делаешь тридцать. Затем – сорок, пятьдесят… но всегда – столько, сколько можешь плюс еще немного.

Но мой друг философ, музыкант (спортсмен в его душе так и не победил) и в силу этого он не может просто делать. Он думает: «Зачем еще и этот «плюс», и почему это «еще немного» такое большое?» Я думаю, его проблема как раз в этом и заключается. Он не может позволить себе расслабиться. Он всегда в напряжении, всегда в ожидании нападения. И это ожидание утомляет его. За то долгое время, что он жил в этом напряжении, он совсем разучился расслабляться, отдыхать. И не только физически, но и эмоционально. Сколько раз я заставал его за работой в выходной день. На мои вопросы он отвечал, что ему нужно, что он не может себе позволить отдых. А в те минуты, когда он ничего не делал, его как будто бы грызла совесть. Все осложнялось еще и тем, что от него постоянно требовали этой работы, ему внушали, что отдых это что-то сродни греху. Молодость – вот еще один камень преткновения. К сожалению, наше общество устроено так, что отдыхать человеку «положено» только в старости, а играть – только в детстве. И если человек испытывает потребность в игре и отдыхе где-то между детством и старостью, то ему приходится либо бороться со своими желаниями, либо со всем окружающим миром. И кто знает, что сложнее – первое или второе!

Не буду утомлять тебе; я знаю, ты не любитель длинных писем и мелких пустых деталей.

Однажды все свои выводы и наблюдения я смело выложил перед своим приятелем. Он забрал этот ворох записок и заметок. Прочитал ли он их или просто выбросил в урну – я не знаю. Но мне кажется, он все же проделал «работу над ошибками» и (с моей ли помощью или самостоятельно) начал светлеть. А спустя какое-то время его было уже не узнать. Вернее он стал таким, каким и был с самого рождения; и которого все (включая и его самого) уже начали забывать. Он победил в самой большой схватке, которая только дается человеку – в борьбе с собой, со своими страхами и сомнениями. Но как именно это произошло, я не могу тебе рассказать. Подобного вида бой всегда идет в душе человека и никто и никогда не увидит и не почувствует этой борьбы и не узнает о победе, кроме самого победителя.