Машка и Павлик, рассказ

 - Павлик, Павлик! Вставай! Ну, что ты, давай же!

 - Сейчас. - Павлик сомнабулически-медленно оторвался от подушки и, не открывая глаз, заговорил в полусне. - Мерещилось что-то. Вроде то, что так долго искал...  уходить не хочется... не отпускает.

 - Да вставай же! Не отпускает его! – Машка  швырнула ему на голову полотенце, которым только что вытиралась после душа и в голосе, и в движении её промелькнул не скрытый импульс женской ревности.

 - Чего кричишь?!- встрепенулся Павлик, сдирая с головы полотенце, ошарашено озираясь и тараща глаза.

 - Я не кричу, дай поцелую, – Машка прильнула на мгновение влажной ещё, прохладной, упругой грудью к его лицу и с ноткой обиды в голосе сказала: - А мне тоже кое-что снилось.


Выражение лица Павлика не изменилось. Машка прошептала ему ещё что-то на ухо и чмокнула пухлыми губами прямо в слуховое отверстие. Павлик скривился, замотал головой, недовольно замычал, окончательно просыпаясь.


 - Ну, вставай, мне пора бежать! – снова возникла Машка, уже одетая, на ходу прихлебывая из чашки ароматный кофе.


 Настоящее имя её было Мария. Но однажды, в кругу их интернациональной компании, собиравшейся по вечерам послушать друг друга в холле университетского общежития, Павлик рассказывал, что у русских кроме имени есть ещё отчество, что у них обычное дело видоизменять имена, но они спокойно относятся к этому, если это, конечно, в рамках.
Он так и выразился:  «в рамках» и потом долго-путано пытался объяснить на его  тогда ещё хромом немецком особенности русских полных, уменьшительных, ласкательных имен и прозвищ.
Своими пояснениями он окончательно приморил всех, и когда Мария, озорная  студентка из Испании, спросила как его зовёт мама или сестричка, он простодушно ответил - Павлик.

 - А как бы ты назвал меня, если бы я была твоей подружкой? - поинтересовалась она.

 - Маша, - непонятно чему смутился Павлик.

 - А неофициозно?! - жгла она Павлика своими смеющимися, огромными, почти черными глазами, поддразнивая.

 - Машка! – в азарте сорвалось у него.

 - Я хочу, чтобы ты меня так звал, и вы все тоже! – весело бросила она в компанию.

   
  С тех пор их знакомые и друзья звали её Машкой, а его Павликом, вместо немецкого, привычного уже всем Пауль.
Сначала ему хотелось, и он было даже пытался объяснить ей, что «Машка», на самом деле, не очень хорошо, но момент был упущен, а потом это и вовсе потеряло смысл. Он подружился с Машкой и вскоре она перетащила в комнату Павлика свои вещи.
Они как нельзя лучше подходили друг другу тем, что были абсолютно ни в чём не похожи.
Внешне немного раздумчивый и несколько даже погруженный в себя Павлик, днями просиживавший в лабораториях, или в библиотеке, в свободное время не знал куда деться без Машки, без её яркого темперамента, живой натуры, зажигающейся от любой идеи.
Машка же пользовалась любой возможностью повидаться с Павликом, хоть на минутку между лекциями заглянуть в отделение, в котором он проходил научную практику. Её постоянно тянуло к нему и, первое, что делала при встрече, заглядывала в его глаза.
Он смущался, расспрашивал её о делах, искренне радовался всем её хорошим новостям, охотно рассказывал о своих.
Но также, как тяготились они друг без друга, в дни, когда продолжительное время оставались наедине, начинали томиться без дела.
Он тянулся к своим записям и книжкам, а она, как ему казалось, изнывала от избытка неистраченной энергии, маялась неиссякаемой потребностью праздника и веселья, или приставала с постоянными приливами нежности, требовала внимания.
 «О эти испанцы, дай им волю, они бы только праздновали и веселились!» – пошутил  однажды один из сотрудников отдела в разговоре об обычаях в Испании.
Впрочем, Машка училась успешно, а для её будущей профессии журналистки, о которой она мечтала, такой характер, считал Павлик, просто необходим.

 - Твоя профессия, как прыганье на скакалках, поверхностна и суетлива, если не сказать – бестолкова, - подтрунивал над ней Павлик.

 - Моя профессия живая и не меньше нужна, чем твоя, - немедленно реагировала  Машка. - Мы формируем сознание масс, раздвигаем границы мира для обывателя. Мы объявляем будущее и называем прошлое. А вы, «великие» ученые, далеки от настоящей жизни, потому что видите её только сквозь стенки своих пробирок и в виде графиков на экранах мониторов.

 Машка притворно обижалась, показывая ему всем своим видом презрение. На самом же деле, ей были симпатичны его беззлобные нападки и славянская вялость, смахивающая на лень, странным образом сочетавшаяся с  целеустремленностью и романтической увлеченностью работой.
Это было в её глазах много больше, чем пустая выразительность и безразлично-расчётливая вежливость европейцев, из уст которых высказывания, подобные тем, что позволял себе иногда Павлик, казались бы грубыми выходками, просто хамством.

 В тот день в обеденный перерыв, вместо похода в университетскую столовую, Павлик с его коллегой, практикантом из Норвегии, светловолосым здоровяком Свеном, зашли ради разнообразия в расположенную неподалеку турецкую закусочную.
Разместившись за одним из столиков, выставленных тут же перед заведением на улице, с удовольствием приступили к свежему, дразнящему ноздри ароматно-пряному дёнеру, настроганному улыбчивым турком прямо при них с огромного мясного веретена, жареного на вертикальном вертеле.

 - Привет! – на свободный стул у их стола шлёпнулся, проходивший было мимо знакомый студент из России. – Смотрю, вроде ты, - обратился он к Павлику.

Они были знакомы шапочно, как и многие русскоязычные, видясь друг с другом иногда на общеуниверситетских встречах и мероприятиях, в спортивных залах.
Ничего общего между ними не было.
Павлику вообще не нравился этот тип своей распахнутостью, граничащей с развязностью. Учился студент на филологическом, изучал немецкую литературу и язык.
Однажды в библиотеке, вот так же, подсев  рядом, назойливо принялся расспрашивать Павлика кто он, откуда, а потом зачем-то начал рассказывать о себе, о своих проблемах и даже, как это было ни неприятно, о интимных подробностях его жизни. Павлику это было абсолютно не нужно, но запомнилось, что его соотечественник, приехав по студенческому обмену, восхищенный свободной университетской жизнью расслабился и захвостил. Дело дошло до отчисления, но какими-то уловками ему всё же удалось остаться в университете. Ему дали возможность закончить программу обучения, но материальной поддержки лишили. Автоматически за этим встал вопрос где жить и на что существовать.

 - Сейчас с одной эмигранткой из России живу. Она намного старше меня, но выбирать не приходится, у неё квартира. Честно сказать, с каждым днём это становится невыносимее. Я стакан воды не могу выпить без её разрешения, бесконечные попрёки.


Вот такие странные и унизительно-удручающие обстоятельства его жизни излил тогда  студент-неудачник Павлику, слушавшему его молча в пол-уха и, пытаясь понять, что тот от него хочет.
Нисколько не обрадованный и нынешней встречей, Павлик сухо ответил на приветствие. Общаться ему не хотелось и он сделал вид, что полностью поглощён дёнером, набив им себе полный рот. Студент это почувствовал.

 - Слушай, Павлик, мне обязательно поговорить с тобой надо, - почти с отчаянием в голосе начал он.

 - Сейчас не могу, - чуть не подавившись, тускнея от чувства неловкости и нарастающей неприязни, Павлик глазами многозначительно повёл в сторону Свена, давая понять, что разговор в его присутствии не уместен.

 - Ладно, потом. Я найду тебя, - сказал студент, попрощался и ушёл.


 - Да что за день с самого утра! О чём это он со мной говорить собрался? «Я найду тебя»! Ничего себе, он меня искать будет, халявщик! – недовольно подумал Павлик, косясь на удаляющуюся фигуру прилипчивого земляка.

 - Когда на Машке женишься? – едва от их столика отошёл студент, вдруг ни с того ни с сего спросил Свен.


Вопрос был задан без всякой связи с происходящим и с несвойственной европейцам бестактностью в отношении сугубо личного, пусть даже и хорошо знакомого человека.


 - Никогда!- неожиданно сам для себя коротко ответил Павлик на ошеломивший его вопрос.

 - Чего же так? - уставился на него Свен.

 - А зачем? - дёрнул плечами Павлик.

 - За Европу зацепиться, детей рожать, тем своё земное предназначение осуществить, пока не поздно, - продолжил Свен.

 - Что не поздно? За Европу - это да, неплохо бы зацепиться. А старости я не боюсь. Я Машку клонирую, а потом...- Павлик выдержал паузу и с шутливо-трагическим надрывом в голосе закончил, - ...и себя! Будем всегда молодыми, как Ромео и Джульетта.
Кстати, с утра пытаюсь вспомнить. Скажи-ка, Свен, а что означает, когда снится зерно?

 - Что? Зерно? Зерно - оно и есть зерно, – Свен помолчал раздумывая. - Во сне, говоришь? Мужчинам, вроде, не должно такое сниться.
 
 - А женщинам? - спросил Павлик.

 - Ну, женщине такой сон предсказывает детей, - ответил Свен.


Павлик непроизвольно сделал глотательное движение, почесал за ухом.


 - Да мало ли! – продолжил Свен. - Вот у Роберта Бернса есть стих. В нём  шотландец воспевает ячменное зерно, которое называет мужским, можно даже сказать, мужицким именем Джон. Как это там у него? -  Свен поморщил лоб, припоминая строки:

      ...Он гонит вон из головы
      Докучный рой забот.
      За кружкой сердце у вдовы
      От радости поет...

      Так пусть же до конца времен
      Не высыхает дно
      В бочонке, где клокочет Джон
      Ячменное Зерно!

Так что, милый друг, зерно может служить символом жизненного начала, или пьянства и распутства, что, впрочем, тоже может явиться причиной начала человеческой жизни. Вот, собственно... Ну, разве что-то ещё на эту тему у сказочника Андерсена есть. Помнишь романтическую историю о D;umelinchen?

 -  Нет. О чём там?

 -  О, эти русские интеллигенты! Вы, наверное, только Толстого «Войну и мир» под подушкой держите.

 -  Нет, не только, ещё Достоевского и Солженицына. Может, читал? Их здесь каждый знает.

 -  Знаю и Достоевского и Солженицына, - подтвердил Свен, не заметив ответной издёвки, добавил: - Но не читал. А почему русские называют Солженицына «мудик»? Что это значит?


Павлик чуть не поперхнулся и едва нашелся, что ответить.

 -  Это знак особого отличия. А кто это тебе такое сказал?

 -  А русский один из Украины, ты знаком с ним - Михайло Гершон, математик из отделения технической кибернетики, - охотно отозвался Свен.

 -  А, тогда понятно... - Павлик не договорил фразы, задумавшись. - D;umelinchen, D;umelinchen. Это что-то вроде Мальчика-Спальчика, что бездетные старик со старухой из горошины получили?

 -  Да нет же, не из горошины и, вообще, никакого там старика не было. Неужели не помнишь: «... В каждом цветке живет эльф - мальчик, или девочка.» - Ну-же! - воскликнул Свен и, пытаясь напомнить Павлику, продолжил, - Королева эльфов, царица цветов, которой чуть было не пришлось выйти замуж за скучного крота.
 
 - А! Так это Дюймовочка! По русски: Дюй-мо-воч-ка! – радостно повторил Павлик.- Это же, кстати, в чистом виде пример рождения при непорочном зачатии!

 - Да ещё и внеутробное! И, к слову - от ячменного зернышка, – оживился  Свен. – А что, Павлик - наша тема! Чем не благородная задача для науки раскрыть эту тайну и дать человечеству возможность избавиться от тиражирования первородного греха?

 - Закрыть дело «Адам и Ева»? - почесал висок Павлик. - Но грех-то не в самом факте рождении и даже не в зачатии, а в акте, который этому предшествует.
Так что, дорогой Свен, «дети из пробирки» - проблемная тема. Общество обеспокоено, что  ему останется? Секс ради секса? Мы только повысим концентрацию греха.

 - Ну, почему же, любовь будет, – возразил Свен.

 - Любовь! Любовь - это неземное,- мечтательно протянул Павлик, - а ты ведь о земном предназначении речь ведешь. В чём же оно, если не самим рожать детей? А всё остальное как-то не по-божески!
 
 - Не по-божески? А мы чем занимаемся в лабораториях? Я тебе так скажу,- Свен наставительно задрал к небу указательный палец, - это Он сам так задумал. Это Его идея создать совершенную человеческую цивилизацию, да! Для этого нам, людям, и интеллект дал.

 - Э, нет! - отозвался Павлик, - чтобы жить по-божески – душу надо беречь. А интеллект дан, чтоб над этим думать. А тут соблазны на каждом углу! Вот дельфины, им Бог ведь мозгов побольше нашего отвесил и извилин накручено поболее, а задание, выходит, определено другое.
 
 - Какое же? - Свен уставился на Павлика, сбитый резкими переходами его рассуждений.

 - Какое-какое, а я знаю какое?!  Может, за нами, людьми, подглядывать. – подытожил Павлик. - Во всяком случае, они ведь ничего не созидают, курлыкают себе под водой, посвистывают, да за рыбой гоняются. Вот и все их грехи, не считая, конечно, способа размножения. И это при таком потенциале интеллекта! Вот я и думаю - одного интеллекта мало. Как плавниками и хвостом создашь цивилизацию?

 - Ну, как! – Свен пожал плечами, флегматично ответил, - ты же своими клешнями клетки клонировать научился? И они бы приспособились. Вот  только насчёт души не знаю. Душу как приспособить? Может, у них её вовсе нет.

 - Это у некоторых людей её нет... А так - у каждой былинки душа есть, – возразил Павлик.

 - Вот русские! – Свен вдруг подпрыгнул на стуле в непонятном возбуждении, запальчиво заговорил. - А зачем былинке душа? Это всё поэзия! Жизнь каждой былинки, комашки, любого существа - всего лишь миг в вечном царстве смерти. Побарахтаются живые создания в границах этого царства, а выхода им за его пределы нет. И только душе человека, связанной посредством Духа с Богом могут открыться миры запредельности и бессмертия!

 - Чего там? Чего посредством, какие миры, говоришь? – Павлик,  насытившись, осоловело посмотрел на Свена.

 - А, ничего... Погода прекрасная... Пошли, Павлик, у меня встреча с нашим профессором намечена.


Они направились в своё отделение. Чуть позже к Павлику, работавшему у лабораторного стола, подошел профессор и, извинившись, негромко заговорил.


 - Проблема со Свеном. С ним непонятно что творится. Только что он случайно чуть не вывел из строя лабораторную установку. А утром он так нервничал, что у него не получались даже элементарные манипуляции. Он явно чем-то угнетён. Вы не знаете, что с ним случилось?

 - Да, его подруга уехала. Она получила из Америки приглашение на работу. Очень выгодное предложение, об этом можно только мечтать! - ответил Павлик.

 - Но Вы ведь со Свеном добрые приятели. Ему нужно как-то помочь преодолеть остроту случившегося. Знаете, отложим  всё, что у нас сегодня по плану работ намечено и попробуйте его как-то отвлечь, развлечь. Ему нужна разрядка. Ну, как? Согласны?

 - Да, да, конечно.


Свен и Павлик неторопливо шли по тенистой липовой аллее, разговаривали. Собственно, это был монолог. Свен рассказывал о себе, о его семье, о том, что в его родном посёлке почти все мужчины занимались рыбным промыслом и отношения у жителей были простые, неприхотливые и открытые.
Из века в век трудились его предки в море, которое их кормило. Техника изменила условия труда рыбаков, но не уклад их жизни. Только немногие из них оставляли родные места и то лишь затем, чтобы выучиться и вернуться.
Так представлял себе свою жизнь и Свен.
Способности к наукам предопределили его университетское  образование. Когда он поехал учиться, то мечтал о том, как станет учителем его поселковой школы.
Даже после докторантуры он не оставлял этой мысли и, если бы не захватившая его страсть к исследовательской работе, наверное, он сейчас проверял бы ученические тетрадки и проводил лабораторные опыты в стенах школы.


 - Я сын рыбака. Мы все в поселке жили, как одна семья. А в большом городе через время начинаешь ощущать себя отделенной от организма клеткой, в которую вторглись манипуляционные иглы и имплантировали нечто чуждое в недра твоей сути.
Ты ещё пытаешься обороняться, ищешь защиту в близком тебе окружении, в любимом человеке, друзьях, но иногда кажется, что ничего этого нет. Есть только интересы эгоистирующих индивидуумов, и среди них ты вдруг обнаруживаешь и самого себя.

 -  Да брось ты, Свен! - мягко возразил Павлик. - Давай-ка лучше пойдем выпьем. Знаешь, русские говорят: есть вопросы, в которых без бутылки не разберешься. Не загоняй себя в тупик. Ты всё правильно говоришь. Но не надо быть эгоистом и все беды земные присваивать себе. Пойдем ко мне, сядем уютно на кухне, у меня есть настоящая русская водка.

 - Пить на кухне? Пойдем лучше в бар.


Павлик знал, человеческая душа и в детской обиде, и в взрослых бедах ищет в утешение самые простые, порой малозначащие слова.
Он в подобной ситуации всегда был похож на своего деда - начинал балагурить, с его языка соскакивали словечки-прибауточки, не свойственные ему в его повседневной манере общения.
Ничто не могло так успокоить человека в трудную минуту, унять боль, как этот торопливый ручеёк-говорок.
Была и другая причина суеты. Павлик давно усвоил разительную разницу цен выпивки по-домашнему и в заведениях, даже в самых дешевых. Ему, сидевшему на стипендиальном пособии, часто приходилось отказываться от «мелких» трат, незаметных многим его коллегам и друзьям.


 - Э, братец! Это ты напрасно. – Павлик по-дружески похлопал по крутому плечу Свена, - Кухня, водочка-селёдочка, жаль только, что не норвежская, дружеская беседа – лучшее лекарство от хандры.
В церковь ты не ходишь, хотя и паришь себе голову рассуждениями о Боге, а в ваших пивнушках и барах разве отольешь душу? Нет там ни настоящего веселья, ни  сочувствия.
Сейчас вот примем немного на душу и всё станет на свои места. Смотришь - мир снова красками засияет, откроются новые горизонты. Подумаешь! Она что тебе невеста венчанная?

 - Нет. Но мы уже думали о том, чтобы создать семью. - ответил Свен.

 - Ну, тогда чего ты ей похороны устраиваешь раньше времени?! - воскликнул Павлик.

 - Никто никого не хоронит. Я просто не могу сейчас к ней поехать. Да и вообще мне там нечего делать...- Свен понурился. - Все планы, что мы строили, придётся менять.
 
 - А, может, она просто решила проверить твои чувства? - осторожно подбросил следующую идею Павлик.

 - Что? Я люблю её. – Свен устремил взгляд куда-то вдаль и продолжил: Наш профессор считает, что если женщина покидает мужчину, то сама к нему никогда не вернётся. Её психология - держаться за тот предмет, что даёт ей ощущение стабильности в жизни.

 - Выходит, ты не тот предмет? - провоцировал Павлик, давая  Свену возможность выговориться.

Свен сделал паузу, потом заговорил, - Я думаю, сыграл феминистический фактор. Женщины всё больше теперь полагаются на себя самих. Они теперь и есть тот предмет.

 - А как же любовь? – не унимался Павлик.


Уже у Павлика, разместившись за кухонным столиком, Свен, погружённый в свои печали, продолжил философствовать.

 - У любви две сути – чувство и страсть. Страсть не может жить долго вдалеке от предмета любви, а настоящее чувство живёт и на расстоянии.

 - Ну, чувства - дела спорные. Хотя, давай, выпьем за настоящее чувство! – Павлик чокнулся со Свеном. Налил по новой.

Хлопоча над извлеченной из холодильника закуской, Павлик весело продолжал:

 - Ты меньше думай над этим, только переживания и больше ничего. У меня, помню, прадед незадолго перед тем как помер, тоже вдруг зафилософствовал.
Деда-то я не знал, он в войну погиб, потому я прадеда называл дедом. Он старый был, заговаривался уже, а тут вдруг так ясно рассуждать начал, говорит: «Все, Павлик - жизнь прожита. Пора!»
Вот ты будешь смеяться, а он  жизнь свою не годами измерил, а количеством сношенных им сапог «на выход». И огорчило его, что не так уж много, оказывается, их у него в жизни-то и было. А последние даже ещё сносить не успел. Так что вся жизнь его всего-то в четырех парах сапог и прошла.

 - Маловато. - заметил Свен.

 - А на Руси простые люди всегда бедно жили. Не то что у вас - каждая семья свой рыболовный сейнер имеет, счёт солидный в банке, – ответил Павлик, занюхивая корочкой хлеба выпитую порцию водки.

 - Вы не бедные, просто у вас денег нет. Ты, разве бедный?

 - Ну что ты, я, во-первых, не такой уж и простой, а потом, мне ведь дедовские сапоги по наследству отошли, - отшутился Павлик.

 - А я мог бы свою жизнь количеством моих компьютеров мерить, – улыбнулся Свен,- у меня пока их тоже всего-то четыре было. А в них подростковые годы и юношество, студенчество, наука. Но я ведь ещё молодой!

 - Конечно, молодой. А компьютеры - железо! – Павлика немного повело от выпитого и он резко сменил тему, - Мышечная и костные ткани – тоже дрянь. А вот работы по мозгу - это да, но не сегодня–завтра и с этим станет всё ясно. Представляешь био-компьютер?

 - Вполне! - Подхватил тему Свен. - Имплантировать в мозг мобилку или навигатор могу тебе хоть сейчас.
 
 - Неплохо бы, чтоб карманы не оттягивали! - согласился Павлик. - По лбу постучал – и пошло соединение.


Оба весело рассмеялись.


 - Не проблема, скоро не такому научимся! – Свен снова наставительно задрал вверх указательный палец. - Этот русский украинец, Гершон, рассказывал, что они у себя в отделении работают над устройствами, которые управляются непосредственно человеческой мыслью. Не надо и по лбу стучать.

 - А, чепуха! - Категорически и с запальчивостью возразил Павлик. - Протез, как бы он ни был хорош, всё равно - протез. У нас с тобой совсем другое. Я вообще не верю в будущее «железа». Будущее - за биоэйкуменикой. Давай за неё родную ещё по-маленькой! – Павлик неумело выпил, скривился, крякнул, мотнув головой, задумавшись, произнес, - А дед мой успел ещё сказать: «Я за свою жизнь хоть четыре пары сапог сносил, а Бог - вовсе бос...». Так и умер рассуждая: «...босый... а Бог». Представляешь?


В дверь позвонили, потом робко постучали.


 - Кого это ещё? – Павлик пошел открывать.


У входа стоял студент.

 
 - Тебе чего? - Павлик взглянул на него враждебно, но потом решил, что, может, оно и кстати. – Ладно, заходи, рассказывай, что там у тебя.


Выпив предложенную рюмку, студент быстро прибрал в себя всё, что было съестного на столе, жуя и одновременно рассказывая историю своей сожительницы, связанную в прошлом здесь с какими-то проходимцами.
Они гоняли машины в Россию, назад возвращались с живым товаром - проститутками, пристраивали их к работе, имея со всего этого.
Потом её приятели куда-то исчезли, и сейчас она убирает в ресторанах. Приходит за полночь, усталая  и злая, часто под газом, будит его и требует то эротический массаж, то участие в пьяной оргии до утра.

 
 - А на днях она себе другого нашла. Сказала, чтоб убирался. - Студент взглянул по-собачьи жалостливо в глаза Павлика, спросил: Ты не мог бы на время меня приютить? Тут до диплома осталось - месяцы.

 - А куда я тебя положу, на пол вместо прикроватного коврика? Нашёл бы себе девушку, ей-богу! Мало что-ли студенток?

 - Да, советовать просто. Конечно, некоторые из них за деньги готовы хоть с кем угодно, да у меня откуда деньги?

 - Все уж так и за деньги? А любовь, симпатия, женское сочувствие, наконец?!

 - Какая любовь? О чём ты? У них любовь - холодный расчёт и подлость.

 - У всех? - удивился Павлик.

 - У всех,- подтвердил  студент.

 - Какого же ты хрена полез в гуманитарный с таким отношением к людям? - вскипел вдруг Павлик.

 - А куда?! - в таком же тоне начал было студент, но спохватившись, сбавил его и продолжил. - Мне это нравится. И вообще, грядет эпоха гуманитариев. В будущем обществе всё изменится. Абсолютное положение займут мыслители, философы, а основными ценностями станет овладение искусствами, изящной словесностью.
На этом фоне материальный мир, мир имущих с их кугутством, стяжательством не будет никого привлекать и уйдет на дальний план.
Бизнес исчезнет, деньги станут не нужны. А создатели материальных благ будут использоваться, как рабы древнего Рима, но только хорошо оплачиваемые, чтоб обеспечить процветание искусств и жизнедеятельность нового одухотворенного общества!

 - Да иди ты! – с жалостью взглянул на студента Павлик. - Это ты малолеткам будешь свои придумки заливать.

 - Нет, нет! Юный друг прав. Я в это верю, – откликнулся вдруг Свен на тираду студента. - Верю! – категорично повторил он.

 - Вера – факт отсутствия достоверных знаний, - попытался возразить Павлик. - Для меня вообще любая вера – что-то вроде вдохновения, возникшего  на предположениях.


Но Свен, обращаясь снова к студенту, продолжил:

 - Я думаю, что смогу помочь Вам. У меня сейчас есть возможность дать Вам приют, просто из человеческой солидарности.

 - Ты знаешь с кем имеешь дело? – недовольно буркнул Павлик в сторону Свена.

 - А ты знаешь? – зло огрызнулся в ответ студент на услышанное от Павлика.

 - Не знаю и знать не хочу! – Павлика начало опасно разбирать.


Почувствовав напор, студент перешел на более миролюбивый тон.


 - Ложное вдохновение... Это смотря у кого. Люди должны жить верой и доверием.
 
 - Например, как ты. - съязвил Павлик.

 - Я? Не знаю... – не сразу нашёлся, что ответить студент.

 - Зато я знаю! – перебил его Павлик. – Я знаю кто займет абсолютное положение в твоей эпохе гуманитариев - артисты! Лицедеи, такие же как ты.


Павлик что-то ещё хотел сказать в адрес студента, но сдержался, спохватившись:

 - Ладно, давайте, ребята, скоро Машка явится. Я бы хотел прибраться к её приходу, а то селёдкой воняет.


Машка не приходила необычно долго. Мобилка не отвечала. Решив не засыпать, Павлик устроился в постели и, положив перед собой поверх одеяла ноутбук, вытащил из интернета почти забытую им сказку Андерсена.
Когда, наконец, Машка вернулась и, крадучись заглянула в комнату, Павлик предстал её взору в позе усопшего.
Размытое пятно голубоватого цвета от экрана ноутбука выхватывало из густых сумерек руку, выпрастанную из под одеяла и покойницкое лицо, с уставившимися на экран неподвижными глазами.


 - Тебе трудно зажечь ночник? Это просто кошмар смотреть на тебя в таком виде! - возмущенно заговорила Машка.

 - Я прилёг, когда ещё светло было, - сонно оправдывался Павлик, - просто не заметил, что темно стало. Ты читала «Дюймовочку» Андерсена?

 - Андерсена? - повторила Машка. - Не помню. Мне название ни о чём не говорит. О чём там у него?

 - Ну, в общем, - Павлик поворочался в постели, - это о том, как непорочным зачатием бабу одну в давние времена обрадовали.


Машка остолбенела:

 - Это ты о Матери Божьей так высказываться? Не смей!

 - Нет, я о другой.


Павлик коротко пересказал содержание сказки.

 - А, знаю! - Машка, сбрасывая на ходу с себя одежду, направилась в душ. - Это по мотивам древних кельтских преданий о эльфах. О мире полной гармонии с природой, изобилия, вечной юности, весны, беззаботности и беспамятства. Но, на самом деле, по возвращении в наш мир эльфийские ценности превращаются в мусор.

 - Странно, - прервал её Павлик, - почему вы, европейцы, помните эту сказку с конца, а мы первую её часть?

 - Разное мироощущение, культура, - откликнулась Машка. Стоя под тёплыми струями, спросила: Ты в душе был?


Проигнорировав вопрос, Павлик, передразнивая Машку, пробурчал недовольно:

 - Культура, разное мироощущение! Ганаши бы вам надо меньше курить.

 - А вам бы меньше водки пить! - мгновенно отреагировала Машка.

 - Да ладно тебе, - ответил миролюбиво Павлик и продолжил: А знаешь, что меня больше всего поражает? Как этот Андерсен, этот невежда по меркам современных знаний, как мог он подмечать и ставить вопросы, которые только сейчас ставит перед собой современная наука? Никак не могу понять.
Вот, послушай:  «Женщина посадила ячменное зерно в цветочный горшок, и вдруг из него вырос большой чудесный цветок вроде тюльпана, но лепестки его были ещё плотно сжаты, точно у нераспустившегося бутона.»

 - Похоже на женское лоно. Точно как тюльпан. – прокомментировала Машка.

 - Ну, это ладно, согласился Павлик, - допустим, в те времена это уже было известно. Но как понять это: «Какой славный цветок! - сказала женщина и поцеловала красные и желтые листки.»?

 - Поцелуй, - почти не задумываясь ответила Машка, - это одухотворение, передача импульса божественной благодати. Эманация. А вот что такое красные и желтые листки, не знаю.

 - Красное и желтое? Да это кровь и плоть, если говорить твоим языком! - проговорил Павлик. - А по научному, возможно, речь идёт о...

 - Знаю, знаю! - откликнулась обрадованно Машка. - Это зародышевые листки, бластомеры эмбриона!

 - Машка, ты меня умиляешь! Где это ты нахваталась?


Машка, устало вздыхая, заползла под одеяло, через плечо Павлика заглянула в монитор ноутбука, прочла: «Что-то щелкнуло и цветок распустился.»

 - Что бы это значило? - зевнув, спросила она Павлика.

 - Щелчки? - переспросил он, - это энергетические переходы, мы в лаборатории давно наблюдаем шумы живых клеток. Но ведь в его время об этом вообще никто никакого представления не имел! Вот я и спрашиваю: откуда он знал? Мы ещё только ковыряемся в этом, а какой-то полуграмотный сын нищего сапожника полторы сотни лет назад написал об этом в своей сказке!

 - А я тебе о чём говорю! - Машка шутя поддала своим кулачком Павлику под рёбра.

 - Вы, на самом деле, только всё усложняете. Гуманитарии всё давно уже знают на сотни лет вперёд.

 - Видел я сегодня одного такого, - иронично заметил Павлик. - Профан!

 - Да, пусть мы профаны и дилетанты – но мы ушли в своих идеях далеко вперёд.  Уже только это нас прощает! - Машка вскочила в постели, двумя кулачками шутливо колотя Павлика в плечо. Потом, успокоившись, она продолжила: Конечно, нужно всё это ещё до ума довести, как говорится, истину - в хлеб насущный.

 - Вот именно, все вы здесь прагматы, все вы здесь в этом! - отдернув плечо, выпалил Павлик. - Вы здесь всё доводите до ума: истину - в хлеб, хлеб в говно, а говно в истину!

 - Не придирайся к словам! - снова напряглась, готовая дать отпор Машка. - Да, по мне лучше так, чем наоборот.

 - Да ладно, это я так, изнервничался весь, - обмякшим голосом ответил Павлик. - Машка, а ты чего сегодня так поздно?

 - Матерь Божья! Я сто раз говорила тебе, что сегодня должна состояться межконтинентальная журналистская телеконференция. Вот и просидели на кафедре допоздна. В Австралии день, в Америке раннее утро. У нас ночь.

 - Ничего не говорила, - возразил Павлик.

 - Ну, конечно. Ты, как всегда, ничего не помнишь, - безнадежным тоном ответила Машка.

 - Я пытался по мобилке тебе дозвониться, - настаивал на своём Павлик.

 - Но мы ведь в прямом эфире работали, Павлик! Студенты, весь состав кафедры, руководители проектов, что будет, если каждому позвонят?
 
 - Что-то ты сегодня какая-то не такая, - произнес настороженно Павлик.


Он повернулся к ней. Она мечтательно, почти загадочно улыбалась.


 - Павлик, милый. Я так счастлива, ты не поверишь! Я сама ещё не могу в это поверить.

 - Что случилось? – Павлик, как будто вновь ощутив утреннее прикосновение её губ к своему уху, непроизвольно напрягся, затаив дыхание.

 - Говорю же тебе, сегодня состоялась телеконференция.

 - Ну, и?

 - Моя конкурсная заявка принята! – Машка подпрыгнула всем телом на матрасе, -   Меня уже сейчас приглашают к участию в интернациональном проекте под эгидой ЮНЕСКО. А это значит, что  мне предоставляется преддипломная практика в качестве журналиста-международника при издательском концерне, затем - дипломная работа. В случае успеха, она станет частью этого проекта. В общем, уже через месяц меня ждут в Австралии!

 - А как же я, мы? А зерно? - опешил Павлик.

 - Какое ещё зерно, Павлик?

 - То, что тебе сегодня приснилось, - почти шепотом произнес Павлик.

 - Так ведь сегодня понедельник, сны пустые, Павлик! Ну что ты, милый! Давай радоваться вместе, сегодня у меня такой день!


Машка выключила ночник, повернулась на бок и мгновенно уснула. А Павлик ещё долго оставался лежать в прежней позе, и мягкий свет от ноутбука делал его лицо мёртвым.
Из приоткрытого окна в тишине ночи послышался негромкий удар колокола ближней кирхи. Полночь. Всё замерло во сне.
Взгляд Павлика скользил по монитору и ему представлялась Дюймовочка очень похожая на Машку. А рядом он почему-то видел себя то в образе майского жука, то похожего на крота, поучительно повторявшего: «Вот горькая участь родиться пичужкой! Слава Богу, что моим детям нечего бояться этого!»
Потом вдруг огромная, противная жаба прыгнула и шлёпнулась рядом с ними, крикнув ему на ухо: «Вот и жена моему сынку! Вы славно заживете у нас в тине.»


 – У! Проклятая, пошла, пошла! - Павлик пытался отогнать жабу от Дюймовочки-Машки.

Но в этот момент он увидел своё отражение на поверхности пруда. Какой же он был гадкий, противный! Точь-в-точь как мамаша-жаба. Он хотел что-то сказать, но из открывающегося рта у него вырывалось ужасное: «Коакс, коакс, брекке-ке-кекс!»

А потом наступила зима, и он полуживой ласточкой лежал придавленный обвалившимся сводом кротового хода. Он ждал помощи от своей Машки, но её не было, только слабый писк полевой мыши доносился до его сознания: «Какой прок от этого чириканья? Что оно приносит птице? Холод и голод зимой? Много, нечего сказать!»  Он чувствовал, что силы оставили его.
«Предмет! Машка забыла предмет, за который нужно держаться!» – лихорадочно билось в мозгу Павлика-ласточки. Но в ответ он услышал: «Прощай, миленькая птичка. Прощай! Спасибо тебе за то, что ты так чудесно пела мне летом, когда все деревья были такие зеленые, а солнышко так славно грело!»  И Дюймовочка унеслась за заходящим солнцем.  Её ждали свобода, волшебный мир и в серебристых воздушных одеждах король эльфов.


Garbsen, 2007.