3. Украденная фотография

Владелица авторемонтной мастерской в Андернахе фрау Катарина Марграф, новая хозяйка Люци, была женщиной властолюбивой и резкой. Казалось, улыбка никогда не освещала её злое лицо с желтоватыми рысьими глазами и сильно выпиравшей вперед нижней челюстью. Таким же надменным и жестоким был и отец Катарины Филипп Фурман. Он прохаживался по мастерской, тяжело опираясь на трость. Люся опасливо поглядывала на неё, когда мыла пол. Препротивнейший старик, как мысленно девочка окрестила Фурмана, уже не раз опускал свою неизменную отполированную спутницу ей на спину. «Букль, букль» (по- немецки «горб» - прим. авт.), - бормотал он при этом. 
К удивлению Люси женой «препротивнейшего старика» оказалась интеллигентная, добрая Мария с мягкой улыбкой и седыми волосами, собранными в уютный пучок. Катарине она доводилась тётей. Сердобольная женщина воспитывала племянницу вместо матери и, пожалуй, была единственным человеком, о котором желчная Катарина говорила с нежностью в рысьих глазах.
Каждый раз, когда в доме Фурманов затевалась большая стирка, Катарина посылала Люсю на помощь жене «препротивнейшего старика».
В большой стиральной машине на втором этаже белого каменного дома вертелись простыни и полотенца и множество белых халатов, которые ежедневно менял муж Катарины Петер, приятный лысеющий брюнет с добродушным взглядом. Прачечной служила булочная «Филипп Фурман», где пеклись вкуснейшие французские булочки. Когда Филиппа не было поблизости, Мария угощала худенькую узницу сдобным соблазном с апельсиновым джемом внутри, так и таявшем на языке.
На первом этаже располагались жилые комнаты. Вдоль пристройки тянулась проволока для просушки белья, похожая на струны невидимой гитары, звеневшей радостью от простиравшейся в низине красоты. Рейн уводил фантазию в невидимую даль пароходами и баржами, манил стеной винограда на другом берегу.
И всё-таки не виноград заставил Люсю переплыть Рейн...
-Давай покажем этим французам и итальянцам, что мы смелее их! - подзуживала фатежанка Тамара Подзолкина, узница из Андернаха. Она была  на два года старше.
Прохлада Рейна давно манила Люсю.
- Давай! - согласилась она, радуясь, что голубой купальник дождался-таки своего часа. А Тамара сшила себе купальный костюм из трикотажного цветного платья, подаренного хозяйкой.
Люся, правда, сомневалась, что работавших на Катарину итальянцев испугаешь течением Рейна. Все они были моряками, изведавшими мощь многих штормов. Но, к удивлению девушки, Джени Дегаро, Паскаль Гатордо,  Антонио Сильвестри и Эмилио Ведовато сочли затею бедумной.
Тем не менее все четверо пришли на берег посмотреть, что из неё выйдет, вместе с десятью пленными французами, угодившими в мастерскую Катарины.
Один из них, невысокий щуплый француз Марсель  по прозвищу Мариюс, большой любитель шуток и розыгрышей, рискнул-таки поплыть с девчонками. Уже в воде догнал он статную темноволосую Тамару,  погрузившуюся в прохладу Рейна с грацией русалки, и еще не оформившуюся, худенькую Люсю.
Вода так и норовила сковать движения судорогами, и на спасительный берег пловцы выбрались посиневшими от холода. Плыть обратно было и вовсе пыткой. 
-Зато мы показали им, что они трусы, - шмыгала простуженным носом Тамара.
Люся только усмехнулась, влезая деревянные башмаки и изношенное платье. То обстоятельство, что в воду отважился войти один лишь Марьюс, не уронило в её глазах французов и итальянцев, с которыми она работала.
Все пленные, чинившие «Опели» в мастерской Катарины, относились к ней по-отцовски и по-братски. И все как один от души ненавидели домоуправительницу Марграфов Лизель Алтшефль. Ярая нацистка, она  отвечала им тем же и всячески избегала их. Даже приказание «отнеси обед» отдавала Люсе с неизменной брезгливостью, с какой обычно говорила о пленных. Девочка подавала французам и итальянцам два бака с картошкой и супом и поднос с кофе в глиняных чашках, и только потом садилась вместе с ними за стол. Кухней для пленных служило промозглое зацементированное помещение, в котором даже стол был покрыт кафелем. Убирала посуду тоже Люци.
Домоуправительница чувствовала себя в доме хозяйкой. Даже муж Катарины  Петер держался с Лизель с трепетным почтением. Жену он не столько уважал, сколько боялся и постоянно бросал на неё испуганные взгляды исподтишка, как запуганный ребёнок, ищущий одобрения строгих родителей. Так что невольно закрадывались сомнения, что привлекательный, добродушный брюнет из бедной семьи женился на властолюбивой владелице мастерской по расчету.
...У Люси были свои причины обижаться на вздорную Лизель, и главной из них была фотография, сделанная пленным голландцем Питом, работавшим у Катарины.   
Люся радовалась, что на память останутся запечатлённые на ней итальянцы, к которым она относилась еще с большей теплотой, чем к французам.. Особенно приятно будет когда-нибудь в далёкой старости смотреть на озорную улыбку приятеля Антонио Сильвестри, который садился с ней за один стол и за обедом, и за работой.
А ещё фотография была примечательна тем, что на переднем плане на ней устремился красными рогами в пустоту перед собой козел Катарины. Но, конечно, фройлен Лизель, невдомек оставалось, какой важной, почти сакральной фигурой на фотографии он был. Конечно, она думала, что это обычное животное, которому зачем-то ради глупого шутовства покрасили рога красной краской.
Сделали это французы, что было настоящим ритуалом.
- В честь вашей Красной армии, - заговорщицки сообщили Люсе пленные.
Появление козла во дворе с тех пор вызывало неизменное веселье, а Лизель недоумевала, кому и зачем понадобилось измываться над животным.
… Вместе с фотографией пропали похвальные грамоты, пионерский галстук со значками и дневник, куда девочка исправно заносила все свои впечатления с тех пор, как попала в Германию.
- Фройлен Лизель, зачем вы взяли фотографию? - с трудом сдерживая слёзы обиды, спросила Люся.
- На этой фотографии есть и я. Придут ваши, ты мне на ней глаза выколешь! Нервное лицо немки подёрнулось мистическим ужасом.
Время это неумолимо приближалось. Бомбы сыпались с неба всё чаще.
Американские и английские самолеты закрывали синь, как стая гигантских птиц. В воздухе, как нелепое в горящем небе новогоднее украшение, поблескивали полоски серебристой фольги.
Катарина при этом торопливо надевала висевшую на видном месте дорогую шубу, брала с трюмо шкатулку с драгоценностями и спешила укрыться в бомбоубежище, или, как она его называла «бункер».
-Эльза! - беспокойно подзывала холеную овчарку. Собака была в доме всеобщей любимицей. Ей доставались лучшие кусочки со стола и ласки всех домочадцев.
-Люци останется смотреть, чтобы в доме был порядок, - бросала на ходу Катарина и, окинув презрительным взглядом узницу, спешила в укрытие, увлекая за собой Эльзу.
Следом за ними спешили в укрытие муж хозяйки Петер и Лизель и все другие пленные.
Оставаться одной в доме, когда вокруг все горит и грохочет, было страшно, но смерть, пробравшаяся метастазами во все уголки Германии, обходила мастерскую Катарины стороной.
… На улицах все больше стало появляться женщин, с головы до ног одетых во всё чёрное. От подруги-украинки Люся услышала, что недалеко от Дрездена переоборудовали под красильный цех химический завод, где пленные и узники перекрашивали нарядные платья и светлые чулки немок в цвет траура, такой нелепый весной.
Щебечущей, журчащей канителью нахлынул март сорок пятого, но пение птиц заглушала канонада...
… Метис в защитной каске и с автоматом в руке появился неожиданно, когда Люся буднично чистила картошку.
При звуках бомбежки хозяева и остальные пленные привычно сбежали от ужасов войны в «бункер»
-Где переправа? - спросил смуглый солдат по-английски и, увидев «ОСТ» блеснул широкой белой улыбкой «Рашн! Фрэнд!»
Люся вышла на улицу, показала, куда идти. В благодарность солдат протянул ей несколько плиток шоколада, пару пачек сигарет и ещё какую-то упаковку, как оказалось, это была жевательная резинка, и поспешил к берегу Рейна.
Шоколад девочка взяла себе. Остальное оставила Антонио и его друзьям.
Война подходила к концу.
- Ля гуер фенир!- как богиня победы торжественно и радостно провозгласила она у входа в «бункер» и повторила по-итальянски- Ля гуерра фенита!