Страшная повесть о Мойдодыре. Часть пятая

Да, именно так всё и было. Я знаю, конечно, как их в самом деле зовут. Вон тот лохматый, как чучело, и в шляпе, какую только на чучело и наденешь – это Васька Чучельник, а который с ушами – Федечка Бутылкин. Знаю, знаю, что все с ушами, но не с такими, как у Федечки.

А с поэтессой я всё-таки познакомился! Вот как дело было. Сперва я попросил Софью Емельяновну как бы ненароком рассказать Римме о моём существовании. Это для того, чтоб она меня не испугалась, если случайно увидит. А увидеть может запросто: каждый вечер Римма ходит мимо кладбища на опушку леса, но не с корзиной, а с блокнотиком. И возвращается иногда в потёмках. Как я  её понимаю – в этом лесу даже полный бездарь может набраться вдохновения. Я лично не всегда был поэтом…

И однажды старушка исполнила-таки мою просьбу.

В тот солнечный ласковый вечер Римма снова направилась на опушку. Я наблюдал из укрытия, как она в глубокой задумчивости бродила между деревьями, а потом стала что-то строчить в блокнотик. Она этим так увлеклась, что не заметила, как стемнело. И тогда только спохватилась, когда перестала различать буквы. Она закрыла блокнот и спешно пошагала к деревне. Не дойдя же немного до кладбища, притормозила, а там и совсем остановилась. Стала, и на кладбище во все глаза смотрит. Осторожно так, испуганно. Я оглядел кладбище, но ничего страшного там не было. Сам я сидел в надёжном укрытии, она бы не увидела. Чего же Римма испугалась?

Но, по-любому, надо даму выручать. Я тогда осторожно, чтоб видно не было, залез в свою могилу, взял длинный плащ с капюшоном и кожаные перчатки, надел. Выбрался, глянул – поэтесса всё ещё стояла, косясь на кладбище и не рискуя идти.

Эх, вот бы сейчас появился здесь волк, или медведь, или леший, или Германарих – в общем, какое-нибудь страшилище! Уж я бы им показал… Вернее, показал бы я свою удаль не им, а поэтессе, а им бы накостылял малость. Но звери сюда не забредают, а Германарих уже лет двадцать мне на глаза не показывается. Прячется где-то, гад.

Низко надвинув капюшон, я появился на тропинке. В руках – чемоданчик, принад-лежавший раньше браконьерам (что в нём, и сам не знаю – не открывал). Ходить я привык бесшумно, да хрустнула веточка. Римма резко оглянулась и от неожиданности уронила блокнотик. Вот и славно.

- Простите, что напугал вас,- смущённым голосом сказал я и подал ей блокнотик.- Просто не думал, что кто-то ещё гуляет лесом в такую позднюю пору. Хотя чему удив-ляться, в этот тихий бархатный вечер трудно устоять перед прогулкой,- и сделал вид, что хочу идти дальше.

- Постойте,- попросила она. – Вы не могли бы проводить меня до деревни?

- С удовольствием,- говорю. – Нам как раз по дороге.

- Спасибо! – явно обрадовалась она.- А то одной идти так страшно.

И мы пошли к деревне.

- Простите,- сказал я, указывая на её блокнотик,- вы пишете стихи?

Она ответила утвердительно, и зашла у нас речь о стихах. Римма читала мне свои, а я ей – свои. Мне было интересно мнение знатока.

- Хорошо,- ответила она,- но… немного эти стихи странные.

«Ясно,- подумал я,- халтура»

- Нет, не халтура,- возразила поэтесса, словно прочитав мои мысли.- Просто много старинных непонятных слов. И речь такая, будто стихи написаны в восемнадцатом веке.
«Так в восемнадцатом же и написаны!» - чуть было не сказал я, но вовремя спохватился.

- Хорошо передан колорит тех времён, но зачем столько архаизмов, до наших дней не доживших? Их же не все поймут.

- Люблю старину. И часто забываю, какое слово из какого века.

Мы подошли к деревне.

- Спасибо вам за компанию,- сказала Римма.- Теперь мне уже совсем не страшно, и я сама дойду домой.

- Не за что. А чего вы боялись?

- Да так, ерунда…

- И всё же?

- Соседка, наверно, подшутить надо мной решила. Напугать, чтобы я по вечерам не ходила в лес. С точки зрения старушки, это бессмысленное и опасное занятие.

- И как же она вас напугала?

- Ой, да так детей пугают. Днём кажется глупостью, а ночью страшно. Она мне сказала, что на старом кладбище, мимо которого мы сейчас прошли, не все покойники лежат спокойно.
Говорила, что один скелет по ночам поднимается из могилы, бродит по кладбищу и вокруг него, а иногда сидит на могиле при свете синего огня. Глупость, конечно, но когда идёшь в темноте одна мимо кладбища… И сколько раз я ходила мимо – никогда ничего не видела и не боялась. А теперь, после её слов, хоть вообще прекращай прогулки. Я, наверное, так и сделаю.

«Ну, бабка, удружила!»

- А вы не допускаете мысли,- осторожно начал я,- что это может быть правдой?
- Нет, что вы! Я уже не в детском саду.

- Но ведь бывают разные аномальные явления…

- Да, но не такие.

- Тогда чего же вы испугались?

- Не знаю… Самовнушение, наверно.

Нет, хватит играть в бирюльки. Пора идти напропалую. И я решился:

- Вы знаете… Только не пугайтесь, но я…

- Что?

- Я и есть этот самый скелет.

- Дурацкая шутка,- поморщилась поэтесса.- Бородатый анекдот. Не смешно.

- Зато правда.

- Говорю вам: не-смеш-но! И не остроумно.

- Я и не думаю шутить! Говорю всё, как есть: да, я скелет, но добрый – скажу без лишней скромности.

- Да вы, оказывается, зануда! – совсем скривилась Римма.- Повторяете одну и ту же банальность третий раз подряд!

- Так судите сами! – воскликнул я и сбросил капюшон. Она окинула меня сердитым, но совсем не испуганным взглядом и проворчала:

- И правда скелет… Но всё равно, шутка глупая.

- Но теперь-то вы мне верите?

- Верю,- она как-то враз успокоилась.- Извините пожалуйста, я не хотела вас обидеть.

- Ничего, это мелочи.

Римма вновь с опаской посмотрела в сторону кладбища и сказала нерешительно:

- А вы не могли бы проводить меня до дома?

- Пожалуйста. А вам всё ещё страшно?

- Да, очень уж напугала соседка…

Прощаясь, я заверил поэтессу, что она и впредь может гулять по вечерам на опушке безбоязненно – я буду каждый раз провожать её мимо кладбища. Да и разговор о поэзии ещё не закончен.