Под мухой

Смерть – середина пути между жизнью
 и Господом… В то время как Жизнь –
-середина пути между Богом и Дьяволом.
Е. Тупицына
 
 
I
 
Спотыкаясь, я шёл по темному, мрачному коридору, очень пугающему мои и так расшатанные нервы за последние месяцы. Эхо от неспешных шагов разносилось по всему зданию, отсчитывая время. Нет, я не посвящался в какую-либо тайную секту защиты хомячков и бобров и даже не был ученым-археологом, ищущим несметные сокровища великолепной и величественной Трои. Черный охранник Джонсон снял с моих тощих рук «браслеты», и я, потирая красные запястья со свежими кровоточащими следами, вздохнул… Кстати, прошу меня извинить, забыл Вам представиться. Я Томми Ричардсон, заключенный номер 535-312-017 областной тюрьмы штата Вирджиния, приговорённый к наивысшей степени наказания – смертной казни. Через несколько минут моё худое, тощенькое тельце станет вместилищем кровяной поджарки из человеческого мяса… Я стану своеобразным, человекообразным буритто… Не пугайтесь – юмор у меня такой, шучу я… Просто знаете, мне трудно, сложно сохранять самообладание, идя на верную смерть, от которой я не смею отвернуться, как бы я не хотел… Да и не хочу… А держать себя в руках, вообще, кажется чем-то нереальным, невозможно запредельным. А вся соль в том, что ровно два месяца и семь часов назад, я убил человека, зарезал его карманным швейцарским ножом… Прирезал выпускника академии Святого Петра, приехавшего из Мэриленда в Вирджинию на каникулы… Отчетливо помню, этот страшный момент, который снится мне каждую ночь, и я, просыпаясь в холодном поту, вижу привычную уже одиночную камеру и начинаю успокаиваться… Стоял я тогда на углу Стэплтон-стрит и Парк-Авеню, куря последнюю сигарету из красной пачки «Пэл Мэл». А мимо меня прошёл неприметный парень, пересчитывающий сто долларовые купюры щупленькими пальчиками… Вы, наверное, поинтересуетесь, почему это я не побоялся его прирезать? А всё дело в том, что на улице, кроме нас, не было ни одной живой души, ни одной человеческой продажной душонки… И я подумал, что сам Бог велел, мол: «Человек! Даю тебе еще один шанс!»… О Господи! Почему Ты покинул меня? Я так жестоко ошибался! Дела у меня в то время были совсем плохи: я «успешно» провалил экзамены и единственным выходом было дать взятку декану университета Святого Бартоломео, в котором я учился… Я не стал медлить и перерезал мальчонке глотку… Фонтан алой, невинно – пролитой крови хлынул на моё страшное, искаженное гримасой злостью, алчное лицо. Я взял деньги, медленно, не торопясь, пересчитал их, потушил сигарету об его красную рубашку и удалился…   
 
II
 
О, Боже! Как я только мог совершить такое злодеяние?! Как только мог зарезать невинное тело, полоснуть холёным металлом по человеческой коже?! Как только мог погубить невинную душу? Как я посмел тронуть эти сокровища, данные Тобой?.. А утром я увидел своё лицо в утреннем выпуске криминальной хроники и понял, что всё… Недолго музыка играла, воистину, недолго…Я мог бежать, переждать дома у преданных и верных университетских друзей. Потом улететь на безвизовый Кипр, купить паспорт и быть каким-нибудь Фридрихом Копцелем… Но нет… Я решил сдаться в руки властям, решил отдать свою жизнь в руки правосудия… Наверное, в тот момент я возомнил себя Христом, терпеливо ждавшим Своего распятия и полагающим, что неисповедимы пути Господни… А ведь Иешуа мог сбежать или скрыться от фарисеев и книжников, но Он знал, что суждено быть распятию Его на кресте, и не смел Иисус воспротивиться воле Отца Своего. Слабохарактерный и слабовольный человек! Как ты мог возомнить себя Всемогущим Господом?! Здесь, в тюрьме, обостряется чувство веры… Каждый грешник начинает каяться и проповедовать вновь пришедшим «праведникам»… И все становятся такими правильными, что…. Но тогда, я решил, что бежать бессмысленно. Так, вероятнее всего, со мной и было.
 
III
 
Я вышел и ограбил мясную лавку дядюшки Билла. Прибежали два полицейских, минуту назад евшие сэндвичи Рональда и проклинавшие меня за неподходящее время преступления. Они скрутили меня, да я и не сопротивлялся, доставили в участок, опознали во мне убийцу и посадили в камеру до выяснения обстоятельств дела. А потом двухдневный переезд из полицейского участка в областную тюрьму для особо опасных преступников штата… Все смешалось: насмешки заключенных и сетования уборщиц, злобные и жирные, наглые и противные лица полицейских, властные голоса судей и писки невесть откуда взявшихся свидетелей… Приговор был вынесен – смертная казнь. Я, не задумываясь, выбрал электрический стул, потому что считал, что такая сволочь, гнида и тварь, как я, не заслуживает иного, более мягкого и милосердного наказания. У меня никогда не было семьи. Сиротой я остался в три года и воспитывался в Техасе на ранчо моего дяди, которому было плевать на мою жизнь, он лишь кормил и обеспечивал меня. Его не беспокоило, где я, что со мной и вообще, жив ли я… Я скитался по улицам с бандой одноклассников, мы, бывает, грабили маленьких мальчишек, шедших в школу, и смеялись над их нелепым видом… В двадцать лет я переехал в Вирджинию для учебы в университете Святого Бартоломео… Поэтому рассчитывать на родные и близкие глаза во время приведения приговора в действие было бессмысленно… Вот недавно, а точнее пятого числа сего месяца казнили Адама Лэнгдона – человека, застрелившего насмерть четырех полицейских, которые пытались освободить заложников, которых тот захватил… При этом среди своих друзей и коллег он считался образцовым мужем, хорошим другом и отличным отцом, поэтому (дабы не мучить его молодую жену и двух дочек) Лэнгдону ввели смертельную дозу инсулина. Я же не рассчитывал на слезы и сопли и без капли сомнения выбрал стул.
 
IV
 
Вот я уже и в зале исполнения наказаний. Маленький зал с ним, Царём Царей, посередине – электрическим стулом. Рядом стоит ведро, а в нём плавает новая желтая тряпка. Чуть поодаль, прямо на правой стене находится рубильник. На столе, около стула лежит электрический «венок» или, как его называют здесь – «шлем Йорика». Я уселся на стул, а Ник Стоун начал пристёгивать меня. Надо мной, на застеклённом балкончике, стояла семья погибшего, точнее убитого мной: отец, мать и два молодых человека. Они все пришли посмотреть на то, как меня поджарят. Мать плакала, один из сыновей её успокаивал, прижимая к своей груди и хлопая по плечу. Не хватало только его – Джованни Бельтраффио, человека, которого убил я… Я понимал, что моя кровь будет для них вином, и они возрадуются, когда увидят, как электрический заряд прошибёт меня насквозь и вышибет мои жалкие, никчёмные, извращённые мозги… Как мои распухшие, рваные от силы тока, кровоточащие алой кровью губы будут, истинно говорю, будут молить о пощаде… Только не у них, отнюдь не у них…На меня водрузили тот самый «шлем Йорика» (говорят, что одному парнишке заряд прожёг коже так, что пятая часть его черепной коробки оголилась, поэтому здесь его и именуют «шлемом Йорика»), предварительно смочив мою недавно бритую голову водой…
 
V
 
Последнее, что я увидел, была невесть откуда взявшаяся муха, (она пролетела около охранника третьего отделения Джимми Картера). И тут я вспомнил известную русскую присказку: «села муха на варенье, вот и всё стихотворенье»… И я вдруг осознал, что оказался этой самой мухой – ловкой и хитрой, но севшей на варенье, на лёгкую наживу, на лёгкий способ нажиться, обогатиться, насытиться… Я убил, ища легкий путь к деньгам, не задумываясь о последствиях содеянного… Я мысленно помолился, попросил прощения у всех, кому когда-либо причинил боль или принёс страдания… Я прекрасно понял, что большее осуждение ждёт меня там, за гранью дозволенного увидеть, за гранью жизни… Конечно, я надеялся на осуждение Бога, чем на хвалебную песнь Диавола, но… Оттуда еще никто не возвращался, никто ничего об этом не рассказывал… Никто ничего из живущих не знал…Я уже не боялся смерти… Давно вывел, что Жизнь – это вечное боле боя добра и зла, Бога и Дьявола. А смерть… Смерть – это естественный конец жизни человека, переход в новую часть жизни – в вечную, бесконечную… После всего, я, наверное, мог бы пить вино с Христом, а мог бы и гореть в аду в Адамом Лэнгдоном… Но всё, земной путь окончен… Рик Бернини опустил рубильник, и я почувствовал, как что-то очень сильное пронзило меня насквозь, с ног до головы, от кончиков пальцев на ногах до кончиков волос на голове (которых, кстати, у меня уже не было… Вместо моей прежней шевелюры у меня на голове был короткий ёжик…). Но я даже не вскрикнул, я молчал… И воистину последнее, что я увидел своим единственным глазом, ибо второго, как такового, у меня уже не существовало (он попросту вытек, не выдержав сильного разряда… Глаз, вернее его остатки, превратившиеся в кашицу, стекали по моей мятой, серо-черной штанине), была мёртвая муха, лежавшая у меня на руке… Своими распухшими и треснувшими губами, своим обрубленным языком я, наклонив голову, произнёс всего лишь одно слово… Будучи еще в камере, я долго придумывал последнее слово. На ум приходили: «да будет так», «конец», «волку – волчья смерть»… Но сегодня, на стуле, оно само вырвалось… Наклонив голову, я тихо сказал: «Свершилось»…
 
Эпилог
 
Тело Тома Ричардсона закопали на тюремном кладбище. Говорят, что после смерти его единственный глаз все еще двигался, а треснувшие губы что-то шептали… Никто не знает, придумки ли это местных охранников или реально достоверный факт… На его надгробии выбили всего лишь одно слово: «Свершилось», которым он и закончил свой земной путь… О, слабохарактерный и слабовольный человече! Как ты мог возомнить себя Господом???