Пуд соли

               

         Марта родилась в марте, и так повелось, что все самые замечательные события случались у неё весной. В свои двадцать два года она уже оканчивала университет и чётко знала, что будет делать дальше. Даже неоднократные предложения Андрея – выйти за него замуж нисколько её не  волновали. С этим она не торопилась.  Практичная, уравновешенная, она знала, что их давняя дружба, переросшая в интимную близость, закончится именно этим. «Пуд соли  съели!», – смеялась она, отвечая на  расспросы.
         Это далеко не рядовое событие больше переживала мама, прикидывая расходы на предстоящую свадьбу. Она давно уже начала откладывать деньги. Сумма всё-таки немалая, если прикинуть количество родных и близких.
         Отца у Марты не было. Вернее, был, ведь без отцов детей не бывает, но жил он где-то далеко и, возможно, даже не вспоминал о ней. Да и она  гнала эту мысль от себя, как только та чуть-чуть касалась её души.
         Она немного осуждала мать за случившееся и была  совершенно уверена, что с ней такого не произойдёт: не кота в мешке покупает. Столько всего знают они с Андреем  друг о друге, что неожиданностей быть не может.   Уж она-то умела режиссировать свою и его жизнь!
         Как-то, перебирая старые фотографии, Марта наткнулась на неотправленное письмо матери, в котором были строки, пронзившие её своей безысходностью: «Тебя нет! Такая беда! Плавится в горькой боли потрясённое сердце!». Там было ещё много всего, но строки эти оглушили её и запомнились навсегда. «Нет, так любить нельзя!», – решила она для себя.
         Она знала, что родители её долго встречались и были счастливы после женитьбы тем безмятежным счастьем, которое состояло из ровного, спокойного быта, тёплых, светлых отношений. Потом была какая-то разлука, после которой всё рухнуло. Мать говорила, что когда Марта вырастет,  всё узнает.
         И вот она выросла. Вернее, доросла до того настроения, когда всё должна знать.
         Был замечательный праздник 8-е Марта – с цветами и подарками, приятной компанией соседей. Когда же они  остались одни, Марта, застав мать в комнате за вытиранием столового серебра, подсела к ней и сказала:    – Рассказывай!
         Анна Ивановна поняла,  что это значит. Уже несколько раз за последнее время дочь именно с этого слова начинала разговор об отце. Уходить от разговора становилось всё труднее, но ещё труднее было об этом говорить.
«…Осыпьте женщину цветами,
чтобы не видно было слёз!».
         Она вспомнила  строки из стихотворения в праздничной газете. А ведь это именно о ней! Сейчас, спустя многие годы, она знала, что без борьбы своё счастье уступать никому нельзя. Сейчас…
         Стряхнув свои мысли, Анна Ивановна посмотрела ласковым взглядом на дочь, и спросила:   – Ты его любишь?
         Помедлив, Марта ответила: – Конечно! Потом несколько нерешительно, как будто стараясь себя убедить,  повторила ещё раз: –Конечно! Уж здесь-то не будет никаких сюрпризов. Пуд соли съели.
         – Дай-то Бог, дай-то Бог! – вздохнула Анна Ивановна и, помедлив, добавила: –  Смотри, уведут. Парень-то он интересный. Совсем взрослый, а девочки сейчас такие покладистые.
          – Невелика потеря! – отмахнулась от разговора Марта, как-то неестественно хохотнув.   
          Анна Ивановна видела Андрея редко. Взрослый, самодостаточный, он производил хорошее впечатление,  но чуяло её сердце – не Мартина это судьба.               
          Из спальни послышался голос бабушки.
          Марта вспомнила, что бабушка просила чего-нибудь горячительного, так бабушка  называла чай или кофейный напиток, и побежала на кухню.
          Сидя у постели бабушки, Марта думала о том, что сегодня она не отступит ни за что и, наконец, узнает всё об отце.  Настроенная решительно и категорично, она удивлялась материнской мягкотелости, осуждала её за несостоявшееся счастье. Вот бабушка –  та молодец! У бабушки было редкое для сегодняшнего дня имя  Марфа. Она прожила с дедом долгую, «всякую», как она говорила, жизнь.
          После войны дед был направлен на работу председателем колхоза в Голубинку, совершенно замечательное место на крымской земле. От одного этого названия в душе у Марты теплело, и хотелось любить весь мир. После смерти деда, которая случилась двадцать лет назад, бабушку забрала мамина сестра Валентина в Кишинёв, а потом, когда та переехала к своей дочери в Калининград, бабушка перебралась в Севастополь. Всё ближе к дедушкиной могилке.
           И вот уже полтора года бабушка жила с ними. В свои восемьдесят  она была неутомимой хлопотуньей, но сейчас немного прихворнула.
           – Бабуль, а как ты с дедушкой познакомилась? – спросила Марта, пристраиваясь на край постели.
           – А никак не знакомилась, – бабушка вздохнула и продолжала: 
           – Жили в одном городе, в одном доме. Никогда не дружили и даже не здоровались. Старше нас всех он был. Знала я, что отец его очень хмурый человек, не любил общаться с соседями. «Человек в футляре», – говорили о нём и немного побаивались. Когда пришло время, забрали Афанасия в армию, и мы о нём ничего не знали.
            Проговорив всё это на одном дыхании, бабушка замолчала. Марта пожалела, что так редко говорит с бабушкой. Училась она в другом городе, дома бывала лишь в выходные да праздники, и то не всегда, и пооткровенничать с бабушкой было  недосуг. Все думала, что обязательно, как только уладятся неотложные дела, она  опишет всю бабушкину жизнь, потом мамину, потом свою, чтобы её дети знали историю их известной фамилии Елисеевых, так как всё больше входили в моду звания и титулы, и она в душе гордилась тем, что принадлежала к этому известному купеческому роду. Правда, за прошлые заслуги не хлопают дважды. Что было, то было. Сегодня они жили далеко не по-купечески…
           – Бабуля, ну рассказывай! – Марта затеребила рукав бабушкиного халата.
           Отхлебнув ещё раз из чашки, бабушка  заторопилась с рассказом, и Марта поняла, что вспоминать о своей жизни бабушке приятно, и торопится она потому, что боится, ведь внучке может опять оказаться некогда её дослушать, как бывало, порой,  нередко.
Марту ужаснула мысль о собственной чёрствости. Когда об этом говорила мама, да и не только, она всегда себя защищала. Вот и Андрей тоже всегда  хотел от неё нежности. 
Не часто она четвертовала  себя за промахи.
          – Однажды вечером кто-то постучался в дверь, – продолжала бабушка. – Мы все: отец, мать, брат Никита сидели за столом после вечернего чая и говорили о  домашних делах. Никита пошёл открывать, и через минуту в столовую вошёл отец Афанасия. В обеих руках он держал шапки. Поздоровавшись, решительно приблизился к столу и положил на него одну из шапок. Потоптавшись, смущаясь от наших вопросительных взглядов, он выдавил из себя: – Вот, свататься пришёл. Афанасий велел. Сам приехать не может, шапку прислал. 
           Взволнованная воспоминаниями, бабушка замолчала.
           Марта, сраженная, сидела, боясь перевести дыхание. Вот так дела! Вышла замуж за шапку!!!
          Бабушка поставила чашку с остывшим чаем на поднос, отстранилась от Марты, как будто ушла в те, дорогие сердцу воспоминания, куда до сих пор не ступала мартина нога.  Именно так говорила Марта о себе, когда чего-то не знала.
          Вошла мама. Она тихонько присела на стул, опустив руки на колени. В руках была телеграмма. Нервно покусывая губу, Анна Ивановна переводила взгляд с  дочери на мать и обратно.
          А бабушка продолжала: – Вот   и не знали друг друга, а я согласилась. То ли обидеть боялась, то ли пожалела,  ведь далеко был, был одиноким. Согласилась. Вышла. И никогда не пожалела!
Бабушка вздохнула и прикрыла глаза рукой.
           Анна Ивановна встала, минуту помедлив, подошла к дочери и протянула ей телеграмму.
Беспристрастные печатные буквы сообщали: Прости, я стал отцом. Андрей.
Марта, не осознавая  случившегося, подняла взгляд на мать, беспомощно оглядела комнату  и  опять  остановила  наполнившиеся  слезами  глаза  на  ней, словно  призывая    в свидетели этого недоразумения. Конечно, недоразумения. Этого не могло быть! Просто не могло быть!  Она вдруг почувствовала себя маленькой, беспомощной. Ей стало страшно, как в детстве  на Колесе обозрения, когда впервые поднятая на высоту, она почувствовала, как удаляется, уходит земля, а мысль, сметая все представления о происходящем,  вонзалась в мозг одним словом: к маме!
          О, эта боль! Боль, через которую, наверное, проходят многие. Но эта – твоя! И кажется, что никто в мире не знает боли сильнее, бездоннее, невыносимее!
Жизнь надо кроить с припусками на швы. Ан, нет, не получается, – подумала Анна Ивановна, понимая, что теперь разговор об отце для Марты не будет главным.
          Анна Ивановна взяла дочь за руку и,  вытирая  сползавшую по ее щеке слезинку, вздохнула: –  А ты говоришь – пуд соли…