Портрет композитора 26 глава

Петербург, XIX век
- А где больной? – спросила Евдокия Ивановна, растерянно оглядывая комнату и не находя нигде Мусоргского. – Кого мне кормить завтраком, Лев Бернардович? Куда делся Модест Петрович? 
- Я и сам бы хотел знать, - признался Бертенсон. – Только что был здесь…
- Здравствуйте, Лев Бернардович! - в палату вошел Репин, полный сил и решимости приступить к работе над портретом,  – здравствуйте, Евдокия Ивановна! Что у вас произошло? Где мой портретируемый? Сегодня у нас третий сеанс. 
- Здравствуйте, Илья Ефимович, - в задумчивости ответил Бертенсон. – Нет вашего портретируемого. Ничего не пойму. По законам физики тело не исчезает бесследно. Здесь же мы наблюдаем воочию исчезновение. 
- Опять улетел? – и Репин засмеялся весело и непринужденно. – Так я и думал.
- Что значит – улетел? – спросил, насупясь, Бертенсон. – И перестаньте смеяться, прошу вас. Я не вижу ничего смешного.
- Понимаете, как вам это сказать, - Илья Ефимович откашлялся, - простите. Позавчера, второго марта, Мусоргский тоже исчезал. Ненадолго, правда, всего на миг, но я заметил. Странный он был всегда, но в последнее время особенно. Определенно говорю, Лев Бернардович, возьмите это на заметку - с Модинькой происходит что-то неладное. Вчера вот Софью, царевну, сестру Петра Первого, ну, вы знаете, возлюбил неожиданно, совершенно без всяких на то оснований. На портрет Софьи набросился, видите ли, мало в нем исторической правды, Дубинштейном обозвал…
- Кем, кем? – Бертенсон снял очки и стал протирать их. – Дубинштейном?
- Ну, да, - ответил Репин. – Это он, видимо, так Рубинштейна прозывает. Не любит он Антона Григорьевича. Не любишь – не люби, а я-то здесь при чем?      
Бертенсон не сдержал улыбки. - Нет, на Модеста положительно нельзя обижаться. Дубинштейн! Каково, а?
- И все же, Лев Бернардович, - недоумевал Репин, - где Мусоргский? Куда он подевался?
- Это я виновата, - всплакнула Евдокия Ивановна. – Плохо за ним смотрела, вот он и обиделся, покинул нас.
- Ну, что вы такое говорите, Евдокия Ивановна! – Лев Бернардович подошел к сиделке и приобнял ее за плечи. – Разве можно на вас обижаться, вы – самая добрая и сердечная сестра в этом госпитале! Я запрещаю вам думать об этом! Никто не виноват, просто так сложились обстоятельства, - врач вздохнул, - в общем, так, дорогие мои, оставайтесь здесь, никуда не уходите. Как только больной объявится, немедленно сообщите в ординаторскую. А я покамест обойду этаж, госпиталь большой, не из одной палаты состоит. Всего вам доброго!
Бертенсон вышел, а Репин занервничал, шагая из угла в угол по палате.
- Что ж это такое! Неужто сеанс сорвется? Я же обещал Стасову. Выставка открылась, а портрет еще не готов. Провал,  трагедия! Где Мусоргский?
- Разве дело в портрете? – отвечала художнику Евдокия Ивановна. – Человек пропал, хороший человек. Вот ведь неудача! И жил бедно, и мучался, болел, а теперь вот и вовсе пропал. А я завтрак принесла, теплый еще. Скоро остынет, кто его тогда будет есть?