Дым Отечества и Свет в Окошке. Антуан де Сент-Экз

ДЫМ ОТЕЧЕСТВА И СВЕТ В ОКОШКЕ. АНТУАН ДЕ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ.

Не жизни жаль с томительным дыханьем,
Что жизнь и смерть? А жаль того огня,
Что просиял над целым мирозданием,
И в ночь идет, и плачет, уходя.

                Афанасий Фет
            
Когда я просыпаюсь ночью и подхожу к окну, чтобы, прижав нос к стеклу, подышать свежим воздухом (болезни меня одолевают), я всегда ищу глазами огонечек в ночи.  Днем, там, с десятого этажа моей высотки, видны дома, дачные постройки. Это вблизи. А за ними – старая церковь, которую ремонтируют. И еще далее -  простор, русское раздолье.  В одном доме - даче живут и зимой. Вот я и ищу огонечек этого дома, свет в его окошечке.

Ночью, конечно, света, в том доме, обычно, нет. Меня это успокаивает. Но иногда окошко светится. Что там, думаю! Может быть, там старичок, тоже прижимает нос к стеклу. Это не страшно. Потому что, всему свое время, и время всякой вещи под небом: время рождаться, и время умирать…. Но, лучше бы, чтобы огонек ночью там не горел, это тревожит.

Другое дело – с вечера. Постепенно темнеет. А огонек в ночи – его очертания становятся все отчетливей и отчетливей. А сам огонек - все ярче и ярче. Иногда мне кажется – картинка раздолья, растворяясь в сумерках, свертывается в это светлое пятно. Может быть, свертывается только в моей голове, в моей душе. И поэтому меня радует, этот огонек в ночи.

«Свет в окошке» – так часто в русском языке называют единственную радость в жизни, утешение, отраду. Или, когда говорят  о ком-либо  самом дорогом, любимом, с кем   связаны лучшие переживания, надежды.

Иногда я думаю, что само понятие – «свет в окошке», Господь Бог подарил нам вместе с другими чудесными словам, как «солнце», «родина», «любовь», «мама». Да и как нам, с бесконечными просторами нашей земли, жить без этого понятия. Вот, пусть случится, мы оказались в степи или в лесу, ночь, ветер воет, метель намела сугробы по колено, мы заблудились, и нам уже кажется, что никогда не выбраться нам к людям! И вдруг мы видим огонечек вдали, видим свет в окошке, видим наше спасение!

Да и в жизни нашей, чаще – не легкой, хочется иногда укрыться в тихой гавани, от житейских тревог, утешиться в скорби, прикоснуться к доброте, сопереживанию. К душевному светлому окошечку.

Александр Герцен, находясь в ссылке в Вятке, посещал местные святые места, Спасо-Преображенскую церковь в селе Великорецком. В своей знаменитой книге «Былое и думы» он рассказал о доброй традиции местных жителей: в непогоду, в сильный холод или в метель, в крайних избах деревень на ночь оставляли не потушенные огонечки ламп. И ставили это на окна. Чтобы заблудившийся путник мог увидеть и найти дорогу.

Моя бабушка, ее семья, жили на лесном хуторе, недалеко от села Великорецкое. И я спрашивал бабушку, так ли это было.

-Не помню, внучек. Да мы в лесу же жили. Метель у нас только в верхушках сосен разве что. А внизу всегда тихо. Заблудиться в лесу зимой трудно, не грибы собирать. Мороз, тут другое дело. Бывало, останавливались у нас. Когда лошадь захромает. Или повозка сломается. Мы были рады помочь, - вот что она помнила.

Однажды  я и мои дочки, тогда детсадовского возраста, ехали к моей маме в гости, в поселок моего детства. Тоже в Вятских краях. Брат, на машине, встретил нас в аэропорту. Была поздняя осень, ночь, и очень холодно. И вдруг, на середине пути, в лесу, что-то сломалось в машине. И мы встали. Детишки мои, как воробушки, прижались друг к другу, на заднем сидении. Я очень испугался. Дорога пустынная, лес. Холодно, детишки замерзнуть могут. Не помню, спички, наверно, у нас были. Снег уже выпал, но костер, наверно, мы могли бы развести. Об этом я, наверно, тогда не успел подумать. А все надеялся, ждал, сумеет ли брат починить машину. Шоферского опыта тогда у него большого еще не было. Нам повезло, машина завелась, мы поехали дальше. И, еще, вскоре, в прогалине леса мы увидели огонечки деревни. Я успокоился, в случае беды теперь мы знали, где искать помощь. Господь не оставил нас. И даже «подстраховал»,  светом в окошке.

Наверно, притягательность светящего окошечка в ночи как-то связано со словом «надежда». Непростая жизнь  в нашей стране. С ее революциями, репрессиями, войнами, перестройками. И приходится нам все ждать, когда же забрезжит впереди. Вот и любим мы свет в окошке. И, если «надежда» иссякает, тогда помогает нам уже «утешение», тоже как свет в окошке.

Но у каждого человека, конечно, есть и свои причины любить огонечек в ночи.

На старой фотографии – излучина железной дороги. И зеленые на ней вагончики – хвост пассажирского поезда. Чувствуется – раннее утро, за верхушками деревьев – солнце встает. Высокая железнодорожная насыпь, и, то ли туман, то ли легкая утренняя дымка в низине слева от железнодорожного полотна. Там всегда – сырое место. Наверное, ожидается «ведро», жаркий летний день. Еще несколько минут – и поезд уйдет за поворот.

Фотографию много лет назад сделал я. Эти зеленые вагончики поезда на повороте - отсюда еще видны дома моего родного поселка. И мой родной в детстве дом – тоже еще виден. Еще минута, даже несколько секунд – и лес скроет мое, родное. Скроет надолго, не часто я приезжал в гости в родной поселок, в родной дом. Судьба далеко закинула меня отсюда.

Пригородные поезда через мою станцию ходили так, что уезжал я из дома обычно утром. А вот приезжал – вечером, поздно вечером, почти ночью. И, подъезжая к дому, я всегда все ждал, ждал, когда же будет эта излучина. И я увижу, наконец, свой родной дом. Нет, не дом, ночью дом не видно. А вот свет в окошечках – я увижу. Если родители, мама, не легли еще спать.

*****

В далекие пятидесятые годы из брошюры с примерным названием «Прогрессивные писатели Запада» я узнал о человеке и писателе Антуане де Сент-Экзюпери. И прочитал несколько его произведений. Да все его произведения. Потому что – других он уже не написал, не успел!

И некоторое время после я чувствовал себя празднично-возбужденным. И горделивым.

*****

Празднично-возбужденным – потому что  мне было радостно познакомиться с писателем, с его прозой, в которой строки звучат, как поэзия. И в которых я вдруг узнал себя, свои мысли о прекрасном в жизни. Ведь может же быть  так!

Когда писатель зажигает фонарь в твоей душе. Как фонарщик из «Маленького принца», который, когда  «…зажигает свой фонарь — как будто рождается еще одна звезда или цветок. А когда он гасит фонарь — как будто звезда или цветок засыпают. Прекрасное занятие. Это по-настоящему полезно, потому что красиво…».

Наверное, желание смотреть на огонечек  в ночи, и воспринимать его как «свет в окошке», появилось это у меня после знакомства с Экзюпери, знакомства с его героями. Они, герои его прозы, Маленький принц и другие, «приручили» меня.

«…А как это — приручить? (спросил Маленький принц).
— Это давно забытое понятие, — объяснил Лис. — Оно означает: создать узы.
— Узы?
— Вот именно, — сказал Лис. — Ты для меня пока всего лишь маленький мальчик, точно такой же, как сто тысяч других мальчиков. И ты мне не нужен. И я тебе тоже не нужен. Я для тебя всего только лисица, точно такая же, как сто тысяч других лисиц. Но если ты меня приручишь, мы станем нужны друг другу. Ты будешь для меня единственным в целом свете. И я буду для тебя один в целом свете…
— Я начинаю понимать, — сказал Маленький принц. — Была одна роза… наверно, она меня приручила…

И живется мне скучновато. Но если ты меня приручишь, моя жизнь словно солнцем озарится. Твои шаги я стану различать среди тысяч других. Заслышав людские шаги, я всегда убегаю и прячусь. Но твоя походка позовет меня, точно музыка, и я выйду из своего убежища. И потом — смотри! Видишь, вон там, в полях, зреет пшеница? Я не ем хлеба. Колосья мне не нужны. Пшеничные поля ни о чем мне не говорят. И это грустно! Но у тебя золотые волосы. И как чудесно будет, когда ты меня приручишь! Золотая пшеница станет напоминать мне тебя. И я полюблю шелест колосьев на ветру…

Лис замолчал и долго смотрел на Маленького принца. Потом сказал:
— Пожалуйста,… приручи меня!
— Я бы рад, — отвечал Маленький принц, — но у меня так мало времени. Мне еще надо найти друзей и узнать разные вещи.

Если хочешь, чтобы у тебя был друг, приручи меня!
— А что для этого надо делать? — спросил Маленький принц.
— Надо запастись терпеньем, — ответил Лис. — Вначале сядь вон там, поодаль, на траву — вот так. Я буду на тебя искоса поглядывать, а ты молчи. Слова только мешают понимать друг друга. Но с каждым днем садись немножко ближе…

Назавтра Маленький принц вновь пришел на то же место.
— Лучше приходи всегда в один и тот же час, — попросил Лис. — Вот, например, если ты будешь приходить в четыре часа, я уже с трех часов почувствую себя счастливым. И чем ближе к назначенному часу, тем счастливее. В четыре часа я уже начну волноваться и тревожиться. Я узнаю цену счастью! А если ты приходишь всякий раз в другое время, я не знаю, к какому часу готовить свое сердце…

Так Маленький принц приручил Лиса. И вот настал час прощанья.
— Я буду плакать о тебе, — вздохнул Лис.
— Ты сам виноват, — сказал Маленький принц. — Я ведь не хотел, чтобы тебе было больно, ты сам пожелал, чтобы я тебя приручил…
— Да, конечно, — сказал Лис.
— Но ты будешь плакать!
— Да, конечно.
— Значит, тебе от этого плохо.
— Нет, — возразил Лис, — мне хорошо. Вспомни, что я говорил про золотые колосья.
Он умолк. Потом прибавил:
— Пойди и взгляни еще раз на розы. Ты поймешь, что твоя роза — единственная в мире. А когда вернешься, чтобы проститься со мной, я открою тебе один секрет. Это будет мой тебе подарок.
Маленький принц пошел взглянуть на розы.
— Вы ничуть не похожи на мою розу, — сказал он им. — Вы еще ничто. Никто вас не приручил, и вы никого не приручили. Таким был прежде мой Лис. Он ничем не отличался от ста тысяч других лисиц. Но я с ним подружился, и теперь он — единственный в целом свете.
Розы очень смутились.
— Вы красивые, но пустые, — продолжал Маленький принц. — Ради вас не захочется умереть. Конечно, случайный прохожий, поглядев на мою розу, скажет, что она точно такая же, как вы. Но мне она одна дороже всех вас. Ведь это ее, а не вас я поливал каждый день. Ее, а не вас накрывал стеклянным колпаком. Ее загораживал ширмой, оберегая от ветра. Для нее убивал гусениц, только двух или трех оставил, чтобы вывелись бабочки. Я слушал, как она жаловалась и как хвастала, я прислушивался к ней, даже когда она умолкала. Она — моя.
И Маленький принц возвратился к Лису.
— Прощай… — сказал он.
— Прощай, — сказал Лис. — Вот мой секрет, он очень прост: зорко одно лишь сердце. Самого главного глазами не увидишь.
— Самого главного глазами не увидишь, — повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить.
— Твоя роза так дорога тебе потому, что ты отдавал ей всю душу.
— Потому что я отдавал ей всю душу… — повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить.
— Люди забыли эту истину, — сказал Лис, — но ты не забывай: ты навсегда в ответе за всех, кого приручил. Ты в ответе за твою розу.
— Я в ответе за мою розу… — повторил Маленький принц, чтобы лучше запомнить…».

*****

А горделивым я стал, потому что, стыдно признаться, мне казалось, что вокруг только я один знаю о великом писателе и человеке, об Антуане де Сент-Экзюпери. Да, почти, так, наверно, и было. Книжки, которые я брал в институтской библиотеке, были новенькие – преновенькие. И пахли еще типографской краской. А знаменитую песню А. Пахмутовой Нежность (Опустела без тебя Земля),

"…Так же пусто было на Земле,
 И когда летал Экзюпери,
 Так же падала листва в садах…",

стали петь только лет через пятнадцать.

Горделивым я был не втихомолку. Я спешил поделиться с друзьями своей радостью. И, наверно, делал это успешно. Уже через год взять книжки Антуана де Сент-Экзюпери в институтской библиотеке стало трудно, за ними всегда стала очередь.

Я часто думаю, почему же далекий свет в окошке так притягивает меня. Конечно, в старости и смотреть в свое окно – это уже общение. И смирение, чтобы не гневить Господа.

И все же, все же - когда «свет в окошке» окончательно «приручил» меня. И стал озарять радостью мою жизнь. Так же, как Маленький принц приручил Лиса. И что напоминает мне этот свет. Как - пшеничные колосья напоминают Лису золотые волосы Маленького принца.

Наверно, после прочтения романа «Ночной полет». Где я познакомился с героями Экзюпери, летчиком Фабьеном, ведущим самолет из Патагонии на Буэнос-Айрес. И Ривьером, руководителем полетов:

«…А ночь поднималась темными клубами дыма и заполняла лощины. Впадины долин уже сливались с равнинными просторами. В деревнях загорались огни; их созвездия перекликались во мраке, и Фабьен, мигая бортовыми огнями, отвечал огонькам деревень. Всю землю обволокла сеть манящих огней; каждый дом, обратясь лицом к бескрайней ночи, зажигал свою звезду; так маяк посылает свой луч во тьму моря. Искры мерцали всюду, где жил человек. Самолет входил сегодня в ворота ночи, как суда входят на рейд, — легко и плавно. И Фабьен был счастлив.

И теперь, неся в самом сердце ночи свою сторожевую вахту, он обнаружил, что в ночи раскрывается перед ним человек: его призывы, огни, тревоги. Та простая звездочка во мраке — это дом, и в нем — одиночество. А та, что погасла, — это дом, приютивший любовь…

Или тоску. Дом, который не шлет больше сигналов всему остальному миру. Облокотясь о стол, сидят у лампы крестьяне и лелеют в душе смутные, им самим неведомые надежды; этим людям и невдомек, что помыслы их летят так далеко во мраке сомкнувшейся над ними ночи. Но Фабьен слышит их, когда, пролетев тысячу километров, он чувствует, как волны, взнесенные из бездонных глубин, поднимают и опускают его самолет, в котором пульсирует жизнь; он пробился — как сквозь десять войн — сквозь десять гроз, прошел по лужайкам лунного света, что пролегли между грозами, и вот, победитель, достиг наконец этих огней. Людям кажется, что лампа освещает только их скромный стол; но свет ее, пролетев восемьсот километров, уже достиг кого-то — как призыв, как крик отчаяния с пустынного, затерянного в море островка.

Ривьеру казалось, что он держит на вытянутой руке огромную тяжесть, держит долго, без отдыха, без надежды на отдых. «Старею…» Должно быть, он стареет, если душа его требует какой-то иной пищи, кроме действия. Странно, такие мысли никогда еще его не тревожили. Задумчиво журча, к нему подступали волны доброты и нежности, которые он обычно гнал от себя, — волны безвозвратно утраченного океана. «Значит, все это так близко?..» Да, незаметно и постепенно пришел он к старости, к мыслям: «А вот настанет время», к мыслям, которые так скрашивают человеческую жизнь. Будто и на самом деле в один прекрасный день может «настать время» и где-то в конце жизни достигнешь блаженного покоя — того, что рисуется в грезах!.. Но покоя нет. Возможно, нет и победы. Не могут раз навсегда прибыть все почтовые самолеты…

Увидеть хотя бы огонек, хотя бы трепетный свет лампы какого-нибудь постоялого двора! Даже это, в сущности бесполезное, мерцание могло бы сейчас послужить маяком; оно говорило бы о твердой земле. Но за неимением света Фабьен мечтает хотя бы о голосе, об одиноком голосе из того мира, который, кажется, перестал существовать. Пилот поднимает кулак и машет им в красноватом свете кабины: он хочет передать этим жестом тому, другому, сидящему сзади, весь трагизм их положения. Но радист, склонившийся над опустошенным пространством, над погребенными городами, над мертвыми огнями, не понимает его…».

Фабьен тогда так и не увидел трепетного света лампы, не услышал одинокого голоса из того мира живых людей. Природа, грозовые тучи навсегда заслонили самолету этот мир.

Я тоже, из своего окна смотрю в ночь. И, как и Ривьер, надеюсь: «…Будто и на самом деле в один прекрасный день может «настать время» и где-то в конце жизни достигнешь блаженного покоя — того, что рисуется в грезах!.. Но покоя нет…».

«…Меня поражает то, чего никто не желает признать: жизнь Духа иногда прерывается. Только жизнь Разума непрерывна или почти непрерывна. Моя способность размышлять не претерпевает больших изменений. Для Духа же важны не сами вещи, а связующий их смысл. Подлинное лицо вещей, которое он постигает сквозь внешнюю оболочку. И Дух переходит от ясновидения к абсолютной слепоте. Настает час, и тот, кто любит свой дом, вдруг обнаруживает, что это не более чем скопище разрозненных предметов. Настает час, и тот, кто любит свою жену, начинает видеть в любви одни лишь заботы, неприятности и неудобства. Настает час, и тот, кто наслаждался какой-то мелодией, становится к ней совершенно равнодушным. Настанет час, как сегодня, — и я уже не понимаю свою Родину. Родина — это не совокупность провинций, обычаев, предметов, которые всегда может охватить мой разум. Родина — это Сущность. И вот наступает час, когда я вдруг обнаруживаю, что перестал видеть Сущность…»

А это уже из романа «Военный летчик».