Болезненное откровение

  Четыре бледные стены, да пол, стелящийся параллельно покрывшемуся морщинами потолку. Пол и потолок, по сути, те же стены,  просто наделённые иными полномочиями. Относительно же морщин, скорее всего они возникают в моём воспалившемся воображении. К одной из стен привинчена вешалка, на которой неуклюже, словно тряпичные куклы, свисает одежда. Исключительно моя одежда. Настенные часы со смущённым циферблатом, ревностно исполняют возложенную на них миссию и отбивают мгновения. Но делают это шёпотом, словно придерживая ход времени. Однако в замогильной тишине, шёпот этот подобен садисту, красочно описывающему муки предстоящей пытки, со всеми, изрыгающими кровью, подробностями. Уныло склонившийся над кроватью застенчивый светильник, будто один из представителей общества «ни живых, ни мёртвых»,  терпеливо ожидает триумфального часа. Свисающие с высоты гроздьями занавески, синхронно раскачиваются, подначиваемые лёгким ветерком и тоже словно находятся в режиме ожидания. Скромная, вовсе не древняя кровать, застелена с высочайшей небрежностью, и вздохи сожаления то и дело срываются с её невидимых уст. Мне кажется, окружающие меня предметы, владеют своим, недоступным людям языком. И сейчас они, словно части чего-то целого, в один голос выражают досадное разочарование. Разочарование во мне. Я, со скрытым отвращением к своей расплывшейся в нерешительности персоне, пытаюсь распознать, что сокрыто в пустой темноте. Но я слеп, как котёнок, или крольчонок. Вам известна, какова  разница между зайцем и кроликом? Да, их множество, но самая отличительная, это та, что кролики рождаются слепыми, а зайцы – зрячими. Я не  кролик и уж тем более не новорождённый. Тогда отчего по жизни слепота?

  Вот оно, одно из тех мгновений, когда сознание склонно видеть во всех потенциальных преступников, а малейшее столкновение противоречий в мыслях, равносильно преступлению. В моей голове череда преступлений. Теоретически со мной просто не может такое происходить. Я трезв и рассудителен. Моё рациональное мышление никогда не позволяло себе неточностей и приближённости. Мои движения, мои поступки, всегда были точно скоординированы и подвержены  логике. Сегодня, именно благодаря всей этой делегации, я оказался, как бы сказала сентиментальная девица, у разбитого корыта. Где они, покорённые мною вершины? Где они, объединённые моей благоразумностью и всезнанием единомышленники, последователи, родственные души? Ау! Откликнетесь, отзовитесь, покажитесь. О, ужас! Как я беден в своём окружении. Одни ротозеи и забулдыги, которым я подаю на похмелье. Только они и расхваливают меня.  Я не заслуживаю даже сострадания. Неизменно пытаясь представить себя окружающим этаким всезнайкой, разбирающимся в том, что спрятано от других, я добился того, что мне поверили.  Сегодня, штудируя собственные мысли, я, кровоточа сердечной раной, признаю, что не имею ничего.  Войдя в колею жизни, я регулярно заполнял её одним и тем же низкопробным содержанием. Я так часто, до хрипотцы, нет, до потери пульса, проедая собеседникам плешь, дискутировал о высоких материях, а в действительности оказалось, что я всего-навсего проецировал себя на сознание тех, с кем общался.  Нужно было жить живыми образами, а не пустыми рассуждениями. Так кто я в своей первозданности? Лишь тень в огромном мире, нечто, схожее с пятном на зелени шиповника, там, где распустились цветы, а далеко не редкий фосфоресцирующий узор на фоне беспрецедентного уравновешенного неба. 

  Неожиданно снизошедшее озарение выхватило меня из темноты. Сражённый ошеломляющим открытием, я с молниеносной силой решился властвующего во мне нарциссического ощущения. Доносящиеся, минуя ретуши, откровения, всполошили во мне разум. Какой дешевизной несёт от моих маловразумительных, полоумных речей, относительно важнейших ценностей, превратностей судьбы и вернопринятых решений. Одержимый желанием проникнуть в таинства чужой боли, я сам стал ею, большой гнойной язвой на ущербной плоти тщедушного общества.
 Томимый и уменьшающийся темнотой, я дернул за, будто передразнивающий меня шнур светильника. Казалось, целиком погружённый в собственные мысли осветительный прибор, несмело заулыбался, но улыбка его была полна скорби и сожаления. А вот его надменная тень, с издёвкой, начала  выделывать гримасы. Во власти всего происходящего, мой мозг, неожиданно для себя, стал воспроизводить нечто, не относящееся ни к прошлому, ни к настоящему. Он рисует галаграфическую картину будущего, от созерцания которой, нервы во мне напряглись, как струна.  Душа разом выскочила на порог сознания, освещая затаённые уголки умственного кругозора. Сколько бесцельно  бесследно потерянного времени. Отчего скорость мышления и осмысления настолько уступают скорости времени? Сначала мы долго впитываем  информацию, потом тщательно пережёвываем её, перевариваем, выясняя, как происходящее повлияет на нас лично, и только потом, с колоссальным опозданием, принимаем решение, относительно дальнейших действий и поступков.  Мы живём так, словно подчинили  время, словно оно укрощено и, в немом покорном молчании готово ждать часа, когда  мы наконец-таки определимся, как и во имя чего следует жить и двигаться дальше.  Может, не лишним будет обратиться за советом к бабочкам однодневкам, к опавшему по осени листку, к угольку, скоропалительно падающему с небосвода? Им то уж точно известно, каково это, когда нет «завтра».
 
 Что же дальше? Перебои в моей микросхеме причиняют нестерпимую, разрушающего характера боль. Я оглядываюсь по сторонам и поражаюсь, насколько все эти неодушевлённые предметы, окружающие меня повседневно, вторят боли в унисон. А ведь ещё совсем недалеко ушло то время, когда я упивался щедро расточающей ласки любовью. И вот, я уже немой свидетель её таинственного исчезновения. Сердце больно бьётся о грудную клетку, боль эхом передаётся по всему телу и, нарушая напряжение тишины, из груди вырывается отчаянный крик.  Отбросив овладевшую мной сонную одурь, я выскакиваю из плена, из душной, сражённой одиночеством квартиры и бегу к манящему свету, источающемуся в ночи. Одержимый незыблемым желанием выбить из себя потенциального труса и прижать его к стене, призвав к ответу, я несусь, на скорости срезая воздух, заглушая шумы, производимые деревьями во власти воздушных потоков, оглушая рокот редких машин и голоса обтекающей меня, неспящей молодёжи. Я всеми силами пытаюсь выскочить из себя, словно невозможно испытать освобождение от вездесущей и порабощающей недозволенности, оставаясь  замурованным в телесной оболочке. Земля, заросшая травой, сплошь засыпана камнями да сучьями. Но я не спотыкаюсь, они мне не помеха. Мои, воспламенившиеся в нетерпении стопы, не касаются земли. Происходит своего рода движение по касательной.

 Жутко и неуютно передвигаться по тёмным городским закоулкам, но во мне не осталось ни страха, ни сомнений.  Верна истина, гласящая, что голый разбоя не боится.  Я останавливаюсь у спящего фонтана. В бассейне кокетливо плещется вода и, благодаря яркому лунному свечению, в ней чётко вырисовывается моё отражение. Мне, невольно, вспоминается эпиграф к « Ревизору»: « На зеркало неча пенять, коль рожа крива». И речь не о  внешнем уродстве. Всё дело в состоянии души. Вовлекшее меня в себя душевное обнищание, чуть было не стало моим палачом. Утопая в необъятных покатых плечах предрешённости, я, чуть было не уподобился болтунам и фразёрам, заговорщическим шепотом, конспирирующим свою эмансипированную дурь.  Как свалка, нагромождённая помоями и мусором, справедливо считается кладбищем для мух, тараканов и крыс, так и моё духовное начало стало превращаться в сосуд, в котором замурованы, мумифицированы  мечты и надежды. Благо, развернувшаяся внутри меня борьба, показала, насколько моя позиция в отношении к жизни аморальна.  И вот, побитый, нет, избитый до полусмерти, доведённый до белого коленья мыслями и воспоминаниями, я стою в экскрементах  прошлого и реву, подобно зверю, раненному в  жестоком поединке. Но кто, кто, как не я, повинен в столь глубоком поражении? Подумать только, я всё имел и растерял вот этими, не знающими   мозолей, руками.

  Мне грех жаловаться на судьбу. Она любила меня, я был её баловнем, и бессовестно пользовался этим, позабыв, что Фортуна и Фемида не просто начинаются с одной буквы. Приходит день, чаша терпения судьбы переполняется и свершается правосудие.
В тот день, посреди звёздной красоты, я ожесточил своё сердце и бросил ей в лицо, что не люблю её. Помню, как она ослабла и обмякла на моих руках, как взрывная волна слёз накрыла её, только что источающие свет и счастье, глаза, как напрягся от  наплыва боли её, целованный солнышком носик.
  Кто способен  втолковать  мне, что толкнуло меня на столь низкий, не оправдываемый праведностью поступок?  Это правда, на миг, на кратчайший миг я почувствовал себя победителем. Однако разочарование не замедлило появиться и принесло в своём багаже всестороннее опустошение. Где тот, поверженный мною? Я победил в себе нечто большое и мягкое, укрывающееся в моей душе как в перине и взрастил взамен скорбное изобилие нежеланий. И вот теперь, весь такой сражённый мраморной решимостью, я рискую навсегда потерять освещённую солнцами и звёздами идиллию. И тогда жизнь обратится в затянувшееся свидание на пороге смерти, в  убогую ковыляющую кутерьму.