Никто по имени никак

Сгустившаяся ночь накрывает своим мрачным покровом двор психиатрической больницы, распростёршийся почти на целый гектар. Лишь где-то в далеке одиноко горит тусклая электрическая лампочка на высоком деревянном столбе, вконец почерневшем от дождей, ветров и времени. В коридорах больничных корпусов горят, и будут гореть до самого утра, лампы дневного света. Матовые светильники разгоняют тьму в наблюдательных палатах. Во всех же прочих, обитатели коих на это время предоставлены самим себе, густеет такой же непроглядный мрак. Никто не встанет. Никто не проснётся. Никто не окинет растревоженным взором эту унылую картину. Всех сковал тяжёлый лекарственный сон, от которого и утром не вдруг-то проснёшься. Хотя, конечно, рано, или поздно, просыпаться придётся. Кто-то проснётся сам, кого-то разбудят. И начнётся повседневная рутина, известная каждому из здешних обитателей. Известная заранее, во всех подробностях, до мелочей. И ничего нового. Ровным счётом.

Так проходят дни Станислава в этих стена. Дни сменяются ночами, а ночи – днями. Кто-то уходит, кто-то приходит. Кто-то из уходящих возвращается, чтобы потом снова уйти. Кто-то же уходит навсегда. Станислав здесь почти всё время.

Как-то в больничной мастерской заведующий, зная  о прошлом Станислава, попросил его что-нибудь нарисовать. Откуда-то и коробка карандашей цветных отыскалась.

Да, да… Конечно же… В самом начале его прежнего жизненного пути, теперь оставшегося навсегда в той, прошлой жизни, была графика, которую, затем, сменили карандашные рисунки, позднее уступившие место, в свою очередь, кисти и масляным краскам, рождавшим картины, приносившие их создателю известность по всей стране. Но то было давно… Давно… Кажется, что и вовсе не было. А если и было, то с кем-то другим, не с ним… Нет… Никак не с ним, не со Станиславом…

Потом – Союз Художников. А там началось… Слава вскружила голову. Проснулся вкус к «красивой жизни». Рестораны, вина, коньяки… И от жены – чего там греха таить – случалось, погуливал.

Потом была та злополучная драка, в которой Станислав ударил своего собутыльника так, что тот на всю жизнь остался инвалидом. Пришлось и самому Станиславу отправиться «в места не столь отдалённые». Там-то всё это и началось…

Идёт по коридору, особенно – в сумерках, и кажется: кто-то стоит там, вдалеке. Подойдёшь поближе – никого. А вот рядом кто-то. Да нет же, показалось. Странно. И страшно.

Однако, худо-бедно, но срок отсидел. А вышел – совсем с нервами плохо. Пришлось сюда обращаться. Подлечили, выписали. Да, оказалось, ненадолго. Работать всё труднее и труднее становилось. Дошло дело до третьей группы инвалидности. А там, со временем – и до второй. Оно бы и это пережить можно было. И это состояние Станислава хоть и тяжёлое было, но вполне излечимое. По крайней мере, в перспективе. Если б дома только нормальная обстановка была. А откуда ж она возьмётся?!

Станислав – в больницу, а жёнушка его квартиру на год и больше сдаёт квартирантам, а сама – к кому-нибудь из своих очередных любовников. Сама говорит, что, дескать, это только ради жилья, пока квартира общая её со Станиславом в аренду сдаётся. А денежки-то за эту злополучную аренду полученные, исключительно на себя, любимую тратит – Станислава годами не навещает. Его бы уже давным давно выписали. Да в том-то вся и беда, что выписывать его некуда. Во всяком случае, до тех пор, пока квартиранты не съедут, да супруга домой не вернётся. Только она, обычно, в таких случаях, новых квартирантов пускала, а сама подавалась к новым любовникам на жительство, или к кому-нибудь из старых – это уж исключительно вопрос обстоятельств и целесообразности на текущий момент. Долго, что ли, умеючи?!

Иногда, впрочем, случались редкие перерывы, когда выписывали Станислава, а жёнушка тем временем была дома, и квартирантов не было. Да только жизнь в эти недолгие месяцы была такая, что нервы у Станислава, только чуть-чуть подлеченные да в норму пришедшие, давали новый сбой, и вскоре он сам сюда приходил. А что дома без него творилось… Всё-то он про эти дела знал, и прекрасно понимал, ни чуть не хуже, а быть может – даже и лучше, чем иной здоровый понимал бы на его месте. Оттого-то расшатывались его нервы всё больше и больше, делался он всё более и более неадекватным и непредсказуемым, становясь для окружающих всё более и более опасным, и лечить его всё труднее и труднее становилось, а выписывать отсюда, даже - на очень короткое время, сделалось просто опасным и недопустимым ни при каких обстоятельствах.

…А цветные карандашные рисунки, созданные Станиславом, ещё долго потом висели на стене больничной мастерской, куда приклеил их заведующий каким-то хорошим, надёжным клеем. Станислава уже в живых не было, а рисунки висели. До самой ликвидации мастерских, которые были потом закрыты по причине полнейшего безденежья.

Кстати, те рисунки и надписи, сделанные самим Станиславом под некоторыми из них, свидетельствовали о том, что, не смотря на своё болезненное состояние, он правильно понимал многие события – как нынешней нашей жизни, так и нашего не столь уж давнего прошлого. Именно к такому пониманию тех событий большинство из нас лишь сейчас только подходит.