Ведьма

Ведьма

Мария Степановна уже неделю, с тех пор, как получила письмо из части, написанное незнакомой рукой, ждала звонок в дверь, ждала напряженно, непрерывно, ежеминутно, даже во сне.
Но когда звонок, наконец,  раздался, и она открыла дверь, то, вглядываясь в высокого парня с худым землистым лицом, растеряно спросила:
 –Вам кого?
И в ту же секунду, еще до ответа, по яростному, горячему толчку  сердца поняла, кто это, и кинулась, повисла на шее.
– Здравствуй, мама, – тихо сказал Андрей,  осторожно разжал ее руки, вошел в длинный коридор  коммуналки, пошел в комнату, ведя ее за руку и странно волоча ноги.
 И то, как он вел ее по коридору, и  взрослое, непривычное выражение его лица, и походка, все это испугало мать, и она шла за сыном, чувствуя, как рука ее  и лицо покрывает испарина испуга:
 Что-то  плохое произошло с сыном, что ей еще предстояло понять и осмыслить.
 Они вошли в комнату, разгороженную диваном и комодом, и сели у стола, вернее сын сел, а она осталась стоять и вглядывалась в него, уже не решаясь кинуться, целовать и обнимать, и бурно выражать радость, которая, по мере того, как протекали минуты молчания, угасала, уходила, и на смену ее приходила тревога, недоумение, обида.
Наконец Мария Степановна опустилась на стул, нарушила затянувшуюся тишину:
–Вернулся, сыночек, Андрюшенька, вернулся, счастье-то какое,– и она заплакала, сладко заплакала, навзрыд ,–а отец-то, отец, не дождался, ушел, за три недели его болезнь скрутила, инсульт в одночасье.
 Она хотела добавить, что инсульт случился с отцом, когда он узнал, что сына отправляют в Чечню, на войну, но во время остановилась: побоялась, что сын почувствует себя без вины виноватым в смерти отца.
 –Да, я знаю,– Андрей ответил не сразу, через молчание– ты мне писала.
 –А я вот… Он запнулся, глянул на мать исподлобья,– а я вот вернулся, только, может быть, для тебя лучше было бы, если бы я не вернулся.
 –Что ты, что ты такое говоришь, Андрюша, – Мария Степановна чуть ли не заголосила, но прикрыла рот рукой. –Господь с тобой! Вернулся живой, руки ноги целы, вся жизнь впереди, а я так тебя ждала и что ты такое говоришь, что с тобой…?
 –Контузия у меня мама, с головой плохо. Боли сильные и провалы в памяти.
Сын замолчал, ссутулился, уставился в одну точку на полу.
 –Лучше бы руки или ноги не было бы, чем это. У меня припадки бывают, эпилепсия, так что ты готовься, сильно не пугайся, просто нужно меня держать в этот момент, а длятся они недолго, не больше пяти минут.
Мария Степановна вспомнила детство, соседа по коммуналке, которого корежило припадками после той, другой войны, вспомнила, как страдали его мать и жена, как мучился он сам, вздохнула:
 –Ну что ж, сынок, значит так и будем жить. И с этим живут люди. А потом постепенно все пройдет, забудется, выздоровеешь ты.
 –Никто мама, сказать не может, сколько это будет длиться, и вынесу ли я  это.
 Сын поднял глаза на мать, и вдруг погладил ее по руке:
 –Мама… Все же хорошо, что я дома.
 –Да что ж я сижу,– всполохнулась Мария Степановна, –я сейчас, пельмени варить поставлю. Я тебе пельменей налепила, помнишь, ты до армии их любил?
Сын кивнул. Лицо у него снова стало замкнутое и отсутствующее.
 –Я пойду, помоюсь,–сказал он. –Пока ванна свободна.
 –А Игорь с Мариной переехали, –сказала Мария Степановна про соседей, доставая из шкафа белье и полотенце. –Осталась одна бабка Лида, да Степаныч вот. Втроем живем здесь. А тебе ведь теперь квартиру должны дать…
 Сын на слова о квартире махнул рукой, белье взял, полотенце, а рубашку не взял, вынул из рюкзака другую, новую, видно купил  недавно.
 –Мне, мама, старая одежда не пойдет, я ведь вырос
  Сын ушел в ванную, а Мария Степановна побежала на кухню варить пельмени, накрывать на стол, доставать запотевшую бутылку водки из холодильника.
 Сегодня у нее был выходной на работе, и праздник, большой праздник дома. Сын вернулся живой, пусть и покалеченный. Где-то там внутри, невидимо для глаза, испорченный.

Время шло. С момента возвращения Андрея прошла неделя, потом месяц, два, три.
 Сын лежал на диване, смотрел в потолок, ел, что ему давала мать, пил, что приносили друзья, и молчал.
 Мария Степановна подходила к дивану, садилась рядом, держала сына за руку, заглядывала в глаза.
 Андрей отворачивался.
 Мария Степановна ходила в военкомат, хлопотала насчет квартиры, говорила, что вот сын болеет, и им особенно нужна квартира, припадки у него.
 Припадки были редкими, но изнурительными. Сына крутило так, что Мария Степановна, сильная женщина, не могла его удержать, все боялась, что завалится у него язык, и он задохнется, или виском об угол стола стукнется, но все обходилось.
 Припадки случались вечерами, когда Мария Степановна была дома и могла помочь сыну.
Квартиру обещали, но дело с места не двигалось.
 Мария Степановна в свои пятьдесят (Андрей был у нее поздний ребенок), была женщиной решительной,  привыкла полагаться  на  себя, и в одночасье собралась в Москву, к министру вооруженных сил, жаловаться на местные власти.
 Сына поручила двоюродной сестре и поехала.
 Записалась на прием она легко, но нужно было ждать два дня.
 Ждать было невозможно, жить негде, и сын там один. Тетка его, конечно, покормит, но если случится приступ, то толку с нее ноль, силенки у нее не те, что у Марии Степановны.
 И Мария Степановна решила пробиваться на прием.
Проскочила мимо дежурного внизу, и поднялась на второй этаж в кабинет.
 Секретарша преградила ей путь:
 –Вы куда, вам назначено?
 –Назначено,– строго ответила Мария Степановна. Таким тоном ответила, каким она с молодыми шоферами на базе разговаривала.
 Секретарша кинулась к столу проверять.
 –Вам только на пятницу, –сказала она.– И вообще к нему нельзя, у него совещание.
 Мария Степановна была женщина дородная.
 Она обхватила пигалицу секретаршу за бедра, легко приподняла и отставила в сторону, а сама вошла в кабинет.
Министр сидел в слюнявчике и чинно трапезничал.
 При  виде Марии Степановны он кивнул, жестом указал на стул, не спеша дожевал, убрал салфетку и приготовился слушать, с чем она к нему пожаловала.
 Так прямо и спросил, с чем пожаловали?
 И Мария Степановна все ему и рассказала: и какой сын вернулся, и что квартиры не дают, отбояриваются, и что билет у нее на четыре часа, и она опаздывает на поезд, и потому снахальничала, ворвалась в кабинет, как террористка какая-нибудь.
 Министр выслушал, покивал головой, нажал какую-то кнопку и появился молоденький лейтенант, встал на вытяжку.
–Володя, – совсем не по-уставному обратился к нему министр.– Вот Мария Степановна Кочеткова, мать солдата,  на поезд опаздывает, так что ее отвести, довести, чемоданы донести, и чтобы все в лучшем виде.
–А насчет квартиры вы не беспокойтесь, дадут вам квартиру.
 И Мария Степановна вышла с лейтенантом.
 Усадили ее в большую черную импортную машину и повезли. А у нее даже на душе нехорошо стало; вдруг куда-то завезут, и бросят? Может быть у них, у министров так принято обращаться с теми, кто нахально врывается в кабинеты?
 Но нет, довез ее лейтенант до Курского вокзала, и поехала она в свой районный городишка, до которого полусуток на поезде, да еще на автобусе три часа трястись.
Приехала усталая, а к ней, оказывается уже из военкома приходили, просили срочно прийти.
 Даже  смешно Марии Степановне стало, как местные власти после звонка из Москвы забегали.
 И через месяц Мария Степановна и Андрей переехали.
 От Андрея помощи никакой  не было при переезде, но товарищи его, одноклассники пришли, вещи погрузили, и в новом доме без лифта на шестой этаж  затащили.
И вот Мария Степановна на своей новой квартире, двухкомнатной, санузел раздельный, кругом чисто, кафель, плита четырехкомфорочная  и вся в ее распоряжении.
 Но Андрюша как лег на диван, так и лежит.
 И квартира не помогла.
***

К моменту возвращения сына Мария Степановна два года, как похоронила мужа. Он был старше ее, слаб здоровьем, в шестьдесят с хвостиком его разбил инсульт, и его смерть она приняла как должное, еще в молодые годы смирившись с тем, что век свой будет доживать вдовой. Поплакала, поплакала, что преждевременно ушел от нее муж, да и смирилась.
 А с состоянием сына смириться не могла, сын должен был жить, жениться, обзавестись детьми, а он вернулся на вид такой хороший, целый, а внутренние, душевные болезни Мария Степановна не понимала, и понимать не хотела. Что такое было там, на этой проклятой войне, что сломало, изуродовало ее веселого, общительного Андрея?
 –Не только контузия, мама, виновата,– сказал он ей как-то.– Я видел то, чего вообще не должно быть в жизни, и забыть это невозможно.
 Мария Степановна водила его в поликлинику, к участковой. Та посылала к невропатологу.
 Молодая девочка, невропатолог, сразу после института, испуганно слушала Марию Степановну, стеснялась смотреть на Андрея, и выписывала успокоительные.
 Андрей их пил, спал, припадки эпилепсии случались все реже, но он по-прежнему лежал и глядел в потолок часами, грустный, отрешенный.
Городок,  в котором родилась и всю жизнь прожила Мария Степановна был маленький, на 20 тысяч жителей, и все здесь все друг про друга знали. Знали и про горести Марии.
 –Как будто сглазили его, понимаешь?¬–сетовала на состояние сына  Мария Степановна Маше, своей тезке и подруге.
 Они всю жизнь проработали вместе на одной автобазе: Мария Степановна диспетчером, и обращались к ней давно по имени отчеству, а Маша работала шофером автобуса и откликалась на Машку.
Вот Машка и предложила измученной подруге  попытать счастья у знахарки.
 Мария Степановна послушалась, пошла к знахарке. Немолодая женщина выслушала ее и отказалась лечить Андрея.
 –Я все больше заикание заговариваю, зубную боль, а такую напасть, что с твоим сыном случилась, я лечить не умею.
 –Но помочь тебе могу вот как: дам я тебе адрес одной Московской бабушки-старушки. Она наговорами лечит, да так хорошо, что к ней очередь, и берет она дорого, пять тысяч за сеанс. Но помогает. Бери сына и езжай в Москву.
 Да, поистине все дороги ведут в Москву, думала Мария Степановна. И к министру в Москву, и к знахарке в Москву.
Мария Степановна, поистратившаяся на первой поездке, заняла денег у всех, кто мог дать и давал, купила билеты, подняла сына с дивана, и повезла его, горемычного в Москву.
 Андрей  сопротивлялся, ехать не хотел, ни во что не верил, но жалеючи мать, уступил.
Записались они на прием, выстояли очередь.
Зашла   Мария и обмерла от страха: сидит за столом старуха, ну ведьма ведьмой: глаза горят, седые патлы дыбом, нос крючком, брови на переносице срослись.
 Остановилась Мария Степановна у порога, ноги у нее ватными стали, ни шагу ступить не может.
Голова у нее пошла кругом, мысли помутились, и она упала бы, но тут раздался голос, страшная старуха заговорила:
 –Ну, да, ведьма я, ведьма и есть– сказала старуха, –но сыну твоему я помогу.
 Когда ведьма говорила, то в рту у нее белели не страшные клыки, а мелькали обыкновенные белые зубы, скорее всего вставные, очень уж ровные и белые для этих седых волос, впалых морщинистых щек и пронзительных, видящих тебя насквозь глаз.
 И эти прозаические обычные зубы успокоительно подействовали на Марию Степановну. Она глядела старухе в рот, и обморочное состояние уплывало, оставляло Марию Степановну.
 –Очухалась? –спросила старуха. –Тогда иди отсюда, оставь нас с сыном твоим одних.
Мария Степановна повернулась, взглянула в лицо Андрея и увидела на его лице выражение любопытства, выражение, так свойственное ему в детстве и не виденное ею с тех пор, как сын вернулся.
Мария Степановна  почувствовала легкость во всем теле, ватные ноги приобрели упругость, и она  ровным шагом вышла из комнаты и умиротворенная села на стул у самой двери ждать сына.
 Топившиеся у двери и ждущие своей очереди смотрели на нее во все глаза, но молчали, не решались расспрашивать, а словоохотливая обычно Мария Степановна тоже молчала, молчала так, как будто ей завязали рот.
 Андрей вышел тихий, размягченный, посмотрел на мать, и медленно двинулся к выходу. Мария Степановна вздохнула и покорно пошла за сыном.
 На улице Андрей спросил:
–Деньги на поездку занимала?
 От его слов, от возникшего интереса к обычным житейским делам сердце у Марии Степановны запрыгало, закувыркалось зайцем.
 Она остановилась и прижала руки к груди, стараясь остановить биение, утихомирить его.
Андрей повернулся к матери, замедлили шаг.
– Да ладно, –сказал он. –Не волнуйся. Выкрутимся. Пойду работать, все отдадим.
Помогла, думала мать, спотыкаясь, как слепая, поспевая за Андреем. Помогла  чертова ведьма, не обманула, пошли ей господь сил и здоровья.