С чудом меня!

Я звоню тебе и говорю:
-- С днем рождения!
-- Спасибо, – ты говоришь. – Я его не люблю. И подарки не люблю, и поздравления.
Но ты не говоришь мне: иди ты со своими поздравлениями, ты говоришь: спасибо.
Я говорю:
-- Это как-то...
-- Неправильно? – подсказываешь ты.
-- Не то что неправильно, но где-то ведь есть подарок и поздравление, которые ты полюбишь, – отвечаю.
-- Если они есть, то я их не знаю, – говоришь.
-- Я должна их найти, – говорю. – It will make me happy. Я эгоистка, ты знаешь, я – пуп земли!
-- Тогда ищи, – ты говоришь.
-- Бум искать! – отвечаю, как артист Никулин. – Ну пока, мне пора. Пошла в буфет есть суши. Я ведь худею.

* * *
В буфете меня окликает тот, которому имя – Мой Любимый Официант. Рад, говорит, тебя видеть. Я ему тоже рада. Я давно его не видела. Думала, он забрал деньги из кассы и свалил – или его свалили. Я так думала просто потому, что люблю детективные истории, в которых каждый может оказаться не тем, за кого ты его принимаешь. Однажды, ты помнишь, в твоем городе внезапно закрылся русский магазин. Без объяснений – закрылся на замок. Джастин подумал: у них заболела мама и они срочно улетели в Россию. А я подумала: он из мафии, и его замели. «А бутылки с чистящими средствами, оставленные на пустых прилавках?» –  спросил меня Джастин. «Чтобы смыть следы крови, конечно!» – отвечаю. Когда оказалось, что владелец просто подался в другой бизнес, я не то чтобы расстроилась –  я чуть-чуть разочаровалась. Моя теория была куда интереснее!

Так вот, Мой Любимый Официант – просто хороший парень, который кажется А) умнее их всех, и Б) счастливее их всех. Азиат, как и все они, он высокий, худенький, с крашеными торчащими в разные стороны прядями. Он просто кажется в гармонии с жизнью. Ты знаешь таких людей. Их мало, и они выделяются. Если, конечно, обращать внимание. Все вокруг него чем-то слегка или неслегка недовольны, или разочарованы. Может, они тоже все время придумывают интересные теории, как я с мафиозным владельцем русского магазина, – а жизнь их теории не подтверждает. Может быть. Я не знаю. Так или иначе, когда смотришь в их лица, невольно кажется, что все они тайно хотят, чтобы ничего этого не было – ни ресторана, ни суш, ни меня. Поэтому я иду туда с сомнениями, посылая во Вселенную желание, чтобы опыт мой был не так себе, а супер. Таким он и бывает в те дни, когда работает Мой Любимый Официант, любимый мной просто потому, что кажется в гармонии с тем местом в жизни, где он сейчас, в данный момент находится. Но ведь большего и не надо.

* * *
Я умею есть палочками, и поэтому была замужем за китайцем. Погоди-погоди, что-то в причинно-следственной связи тут не так. Но мы разберемся в этом как-нибудь позже, ведь мой рассказ не о том.

Итак, я умею есть палочками, которые мне всегда приходится просить у официантов, которые хотят, чтобы ничего этого не было – ни ресторана, ни суш, ни меня, просящей палочки. Один только Мой Любимый Официант знает, что я умею есть палочками, и подает мне их до того, как я успеваю попросить. Но ведь он не хочет, чтобы всего этого не было, и палочки, и я, и ресторан ему не мешаем. Однако в этот раз меня обслуживает официантка, которая очень сильно хочет, чтобы всего этого не было. Она не хочет, чтобы всего этого не было, только по тем дням, когда она не уносит грязные тарелки, а встречает посетителей у входа и рассаживает их по местам. В эти дни она носит не униформу, как Мой Любимый Официант и как все официанты, которые хотят, чтобы ничего этого не было, – а узкие джинсы, которые подчеркивают ее молодые стройные ноги, и такой же узкий свитерок. В этот день она принимает важные решения – важные для ресторана, по крайней мере, – и жизнь вроде бы не так плоха. Но такие дни редки. Сегодня она носит униформу и хочет, чтобы ничего этого не было, и не помнит про палочки.

С большим плоским блюдом и поданными наконец палочками я пробираюсь к стендам с разнообразными сушами. Моя подруга-японка не признает эти суши. Но я не японка, я в Японии бывала только раз проездом, и суш там не ела, – поэтому суши в этом ресторане мне годятся.

И вот сижу с моим сокровищем, поедаю. Нужно помнить про низкий гликемический индекс, но это гораздо проще, чем подсчитывать калории, поэтому я ем с удовольствием и ничего вокруг не замечаю. Но после первых суш снова начинаю видеть окружающий мир. Сначала трех маленьких азиатских женщин справа от меня – сидят, едят, разговаривают друг с другом оживленно. Оживленно – это хорошо, а когда оживленно на языке, которого не понимаю – это еще лучше. Могу нафантазировать, что они говорят о чем-то прекрасном, о чем-то вечном. Может быть, о классической музыке, а может даже – как знать! – о смысле жизни. Эта мысль уж совсем уносит меня в дальние дали, пока в середине непонятной, чужеземной, неземной речи я не слышу на английском с каким-нибудь, скажем, корейским акцентом: forty dolla, forty dolla. Впрочем, не от этих трех старушек и не в этот раз.

Перевожу взгляд – напротив меня... батюшки! Кто бы мог подумать! Но сомнений нет – это он! Он, собственной персоной. Карен Шахназаров как есть! Откуда он взялся? И тут до меня доходит: он сидит здесь, в азиатском буфете в городке со странным названием Federal Way, думая, конечно, что его никто здесь не знает.

– Карен! Дорогой, как вы здесь? Какими судьбами?!
– Да вот, приехал.
Мы болтаем, я приглашаю его к себе в избушку, показываю: вот так я живу, вот так я пишу. «Да, – отвечает, – здорово!» Потом появляется и Данелия, и почему-то Окуджава тоже. Сидим, разговариваем, смотрим на волны. Счастливы.

* * *
Я снова перевожу взгляд на трех старушек. Но их, оказывается, не три, а две – а третья с ними не старушка вовсе. А ее преподобие в желтом буддистском балахоне, прикрывшая нагую безволосую голову коричневым чепцом. Та самая, с которой я медитировала пару месяцев назад в комьюнити-центре. Та самая, что мне сказала на прощание: приходи, одна твоя улыбка чего стоит. Я не пришла, но может все еще впереди. Мне интересно, что же ее преподобие ест в азиатском буфете. Я понимаю, негоже заглядывать в чужие тарелки (в тарелки преподобий, может быть, особенно), но не могу удержаться от любопытства. Толстая горячая японская лапша-удон дымится в ее миске.

-- Как дела, – говорю, – ваше преподобие?
-- Ничего, – отчевает из-под пара, – медитируем.
-- А как новый тибетский лама? – спрашиваю.
-- Растет, – отвечает. – Восемь нынче.
-- А моей семь, – говорю.

* * *
Я считаю, что твой день рождения – это праздник тех, кто тебя любит. Помнишь, как ты позвонила мне и кричишь в трубку:
-- С днем рождения дочери!
А я вся в своих мыслях, вся в своей жизни. Забыла про чудо. То, что ее день рождения, – помнила. То, что чудо, – забыла. Ты мне напомнила.

И вот сижу в странной компании: Мой Любимый Официант, который не хочет, чтобы всего этого не было, и которого не свалили за то, что он взял деньги из кассы, Карен Шахназаров, Данелия с Окуджавой, ее преподобие и семилетний тибетский лама. И говорю им всем (пусть и те официанты, которые хотят, чтобы всего этого не было – и ресторана, и суш, и меня с палочками, и Данелии с Окуджавой, и тибетского мальчика, которому суждено быть символом чьей-то веры, и чуда, – пусть и они слышат!):

-- Счастливый день сегодня! Мой друг родился! И вот я сижу с вами всеми ем суши – не то чтобы я не ела суши, если бы мой друг сегодня не родился. Я бы их все равно ела, потому что худею. (Тут опять что-то не так в причинно-следственной связи, но дело не в том.) Но разве я ела бы эти суши в такой вот странной компании, как наша?
-- Не, – говорят Шахназаров, Данелия, Окуджава, Мой Любимый Официант, ее преподобие и тибетский мальчик-лама разом. – Точно бы не ела.

Чудес не бывает.
Чудеса почти не случаются.
Чудеса случаются очень редко.
Чудеса случаются только в те дни, когда рождается ЧЕЛОВЕК.
Бумс – чудо.
Бумс – еще одно чудо. И еще одно. И еще. И вот еще...

С чудом меня!  (Ты знаешь меня – я эгоистка, я – пуп земли!) У меня сегодня РОДИЛСЯ ДРУГ!

26 января 2010 года
Federal Way, WA