Берега, или Давайте покрасим нашу дверь белым?

Прости меня.
По неведению я могу навредить; твоя Lingua incognita мне – чужая земля, безвоздушный спэйс; очерченное же ею моё существо – инородно тебе.
Как… сказать рыбе об утренней росе?
Только по-рыбьи помолчав об океане – увы, другой лжи мне не дано. Видишь, я уже почти не боюсь слова «океан»…
Прости меня, мою ложь.
Сказать о росе…
Сколь близко я не подступаюсь – губы лишь вылепливают кривое, и, наливаясь твоею верой, оно начинает быть – и там я-другой точно так же не умеет сказать эту кривизну, не вылгав новой…
Эта ложь бесконечна, и мне нужна иная.
Помолчать об океане…
Я расскажу тебе как будто моё подземное озеро. Если захочешь, вообрази его крошечным – вот тебе и капелька росы под каменным небосводом; а то представь неохватным – и чем не океан…
Это тоже ложь – но здешнее каменное небо не бессилится быть космосом – и, кажется, я почти нахожу среди твоих слов то, которым буду молчать об утренней росе.
Остаётся только дорисовать берега…

=========

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА

С. – я

К. – я-другой(ая)

т. – я-другой-другой

Восемнадцати птиц акустический лес Симург – царь птиц

Все действия происходят в я-мире, в покрытом туманом городе на вершине горы, в старом монастыре, в самом большом зале с изукрашенным каменной мозаикой полом, одним и тем же вечным ранним утром.

=========

ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ

Горит огромный камин Каин.
С. сидит на полу, держит на коленях старый фолиант с картинками, изображающими герцогов, придворных дам и прочая, и прочая. А может быть, это всего лишь старинный атлас Чужой Земли – С. слаб глазами и частенько видит не то.
К., поджав ноги, сидит в кресле у окна. Она держит кусок холстины, обтягивающий рамку из тонких реек и уже который раз пытается закончить вышивать хвост чёрной лошади, но каждый раз холст опускается на её колени, и она глядит в окно. На её лице отблески огня, отражающегося в высоком витраже.
Отражение отражения.

К. Спит?
С (в сторону). Вопрос истёрт как ступени нашего монастыря – но такое утро благосклонно к подобным вопросам. (К К.) Спит, да. Как твоя лошадь?
К. Так же, как твоя китара. Хо-ро-шо.
С (в сторону). Вчера – вчера? – я затеял переделку старой ненужной арфы-чанги в безусловно нужную китару. Три бэ – бесполезно, бесконечно и бесталанно. Ну и что?
К. Симурга кормил?
С (в сторону). Китарщик… забыл, забыл.

С. встаёт, уходит на поварню, появляется с чашкой пшеницы, идёт через зал и выходит. Через некоторое время появляется, опускается на прежнее место, берёт свою книгу.

С (в сторону, задумчиво). Пожалуй, всё-таки атлас…
К. Что же Симург?
С. Восемнадцать птиц слетелись с небес…
К. Восемнадцать птиц опустились на снег…
С. Восемнадцати птиц акустический лес…
К. Робко стучится и просит ночлег… и как всегда…
С. … сидели вкружок на своей облюбованной полянке…
К. … и тихо переговаривались…
С. … ставлю еду, кушают степенно, не торопясь…
К. … и улетают в совершенном молчаньи…
С. … Брат Бродячих Собак смотрит в небо…
К. … и небо падает, затянуто сетью.
С. Сфинкс – три кубика. Первый кубик – я, измазанный чёрным фломастером commando, хватаюсь за лиану цветных шаров, прыгаю на крышу лифта, но тот пуст, и мы убегаем в «Фольксвагене-жуке», сбиваемся с пути и несколько раз проезжаем по одному и тому же пандусу гигантской развязки – ну, знаешь ведь, такие узкие однопутки, слева-справа фанерные шаткие стеночки, а над головой серая махина моста, усатенький импресарио говорит, его возвели строительные роботы, сокращённо «сроботы», все смеются и треплются о Звёздных Войнах, а я выруливаю к морю. Второй кубик – большущий особняк, куча портьер и кресел, на стуле обок письменного стола сидит женщина, подле стою я, в кресле курит трубку Шерлок Холмс, у окна дворецкий, женщина без умолку заплаканно говорит нескончаемую пошлость, сыщик изредка вставляет гениальные дедукции, и, слово за слово, всё становится ясно – преступник выходит из-за портьеры, все пьют дворецкий ликёр и огромной толпой спускаются к заводи кататься на лодках, нас толкают, и мест не достаётся, мы портим одну белую лодку – ну, знаешь ведь, такие с чёрным моторчиком сбоку – и задумчиво идём купаться прямо сквозь чудесный тенистый перелесок. Третий кубик – грохочет электричка, я стою у задней дверцы реанимобиля, откуда-то пахнет свежим хлебом, мои друзья тащат меня ночевать с ними, я соглашаюсь, и мы едем в электричке, а потом ночь всё не наступает, потому что кусты, которые пахнут пылью и дают ночную тень, растут как-то неправильно, и весь бесконечный день я готовлюсь сказать убедительно, и знаю, папа занят тем же, потом подходит электричка, я приезжаю к папе и говорю в его натвёрженную маску, что он сволочь, потому что бросил маму, не нас, а маму, и кричу много своих доводов и доказательств, он отвечает да и приводит кучу своих, из которых выходит совсем не да, пластилиновая маска лица липка от слёз, под маской рваный диван, всё смазывается, я упираюсь лбом в холодный, усеянный дырочками, металлический столбик, и выдыхаю в ночь горькую, как полынка, ядовитую наждачку.
К. Кусочку сыру где-то Бог послал ворону. И, взгромоздясь на старую ольху, сыр собрался позавтракать, да призадумался, ворону держучи в зубах. На ту лису беда близёхонько случась, и пташьей беззащитностью пленясь, сказала сыру – ах! утёнок гадкий уж в летах, а мы всё бегаем кругами, помилуй, Свами – где ж твой друг, членистоног и пресновод? и где же та Рука, что тянет печь Емельки-дурака? уж воз и ныне – там? уж воз и ныне – тот? С ольхи летела снежная труха, сосульки и воронья требуха…

=========

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Горит камин Каин.
К. стоит возле камина, держит в одной руке молоток, в другой – конченное рукоделье; у вышитой чёрной лошади напрочь отсутствует хвост. В сущности, никакая это не лошадь.
С. сидит на полу и задумчиво крутит в руках старую арфу-чанги. Фолиант-атлас валяется подле.

К. Спит?
С (в сторону). Вопрос банален и навяз в зубах как сушёный банан, но не буду излишне строг с моей бедной К. (К К.) Спит.
К. Меня обуяла жажда руко-делия. Домо-строя. Зодчества, если угодно.
С (про себя). В такие моменты ловлю себя на мысли, что могу прогнозировать будущее парочек на улице. (К К.) Над камином просятся часы. Да, да. Пожалуй, не китару – смастерю из арфы часы.
К. В нашем монастыре самая объективная вещь – я. О да, я объективна. Повесим над камином лошадь.
С. Верно, здесь нечего часам. Здесь нет времени. Здесь – нет никакого «здесь». Повесим лошадь. Що таке? а ну покiнь! некрасивый в тебе кiнь! Почему она без хвоста?
К. Маргинал. Болтаешь как институтка. Вздор, всё вздор. Меня обуяла жажда со-творенья. В нашем монастыре парадна дверь по сю пору не крашена.
С. Мне чёрный нравится. Как первая весенняя земля.
К. А мне – жёлтый. Как оперенье Симурга.

Прибивает вышивку над камином.
С. откладывает арфу и берёт книгу.

С (внимательно рассматривает страницу-раскладушку). Путь Аль-Муташима – Оранжевый Маршрут – показан тройным пунктиром. А все до единой дороги паломников к его последней Фрактальной Обители – сплошной основной, толщиной от ноля целых пяти десятых до одной целой четырёх десятых миллиметра. Значит…
К. Опять вздор. Первый Человек изобретает папирус и тонкую бамбуковую палочку, глядит на копошащееся у кострища существо, и спрашивает – что есть женщина. Значит…
С (погружён в карту). … здесь он пишет свою «Изумрудную улитку на колоске синего клевера»… здесь археологи находят его «Умбиликус» – засиженный доисторическими мухами хрустальный кулак с оттопыренным средним перстом… здесь его знаменитое «В молчаньи сумрачных небес рождался звук» впервые…
К. Вздор, вздор, вздор. Тольтекская борзая, ты отвратителен. Чёрная дверь, ха! Представляю себе… Первый Человек спел Первую песню, не имея имени! Сартр? Кортасар? А, имена! Решительнейше противу всех! Треф? Существо у костра дожарило ужин и соорудило крест из эвкалиптовых веток – Первый Человек кричит – треф! треф!
С. Что есть женщина? Ответ прост – одомашненная кошка.
К. Ты смущён. Не так ли, ты смущён?
С. Кошка, прошедшая огненную воду, медные трупы и – где и поныне застряла собака – состояние предельной серьёзности – и потому уже имеющая право на бесцеремонье. Кошка, с рождения обладающая сознанием, тогда как собака – всего лишь инстинктами…
К. Слова не мастера, но ужа.
С. … или двуногое, лишённое перьев.
К. Маргинал.
С. Это цитата, глупенькая. Автором её – Второй Человек. Вот другая: «Ветер, туман и снег. Only Doors in cosmo black». А это Аль-Муташимово: «Во всех полях сразу, Меж запахов вереска и коки, Лягушки пели на заре – Лазоревым голосом, И в молчаньи сумрачных небес – Рождался звук». Поправь картину.

К. поправляет картину.

С. Сфинкс – три кубика. Первый кубик – парочка гастарбайтеров, отдуплившись, режутся в нарды, входит прораб и хочет нарды отнять, но молды тычут пальцем, мол, имеем право, гляди, всё сделали – комната целиком, в два слоя, обклеена газетами на суперклею. Прораб хватается за сердце и проборматывает – ну, Наталья Стекляновна, вот вам и стеклярус. Второй кубик – я, сижу полон предновогодьем, мастерю из толстых ниток и подручной галантерейки огромное макраме – физиономию Боба Марли. Вокруг нарезает круги маленький Сфинкс, воет выклянченным самолётиком, и то и дело мешает мне, и весьма. Предновогодья – до краёв, и я делаю вид, что не замечаю, благо, что дел впереди ещё непочато – только глаза готовы и дреды по бокам. Сфинкс подзаправляется отсутствием реакции и усиливает нажим. Нос Марли выходит немного набок. Давлю нерв, и, как ни в чём не бывало, принимаюсь за самое сложное – улыбку. Сфинкс, как дикарь на дикобраза, начинает наскакивать на тупой бессловесный объект. Скрепя зубы, довершаю маску залихватским стежком. Шельмец застывает, оглядывается на ёлку и елейно юлит – а что мне на Новый год будет, ну что, ну что, а? Держу наотлёт плетёного смеющегося Боба, любуюсь – хотя Джа сказал бы, беретик маловат и косяка не хватает – киваю на него – вот что, вот твой подарок. От такой наглости Сфинкс столбенеет и задрожавшей губой гнусит – ты плохой, ты ведь обещал… А ты обещал не мешать, рублю я почём зря, а теперь нате вам – плохой. Третий кубик – Ринго, я, Марта и компания. Точнее – Марта, я, Ринго и все остальные. Как-то раз влипаю в историю, и Марта звонит Ринго и говорит – Ринго, ты можешь сделать для меня одну вещь? тогда слушай – купи, пожалуйста, большую бутылку водки «Красный Восток», только именно большую – ноль семь или литр – к ней что-нибудь по твоему вкусу, и приезжай в наш лесок, будет весело. Ринго растерянно генерирует помехи. Будем с тобой жениться, отвечает Марта, ты же всегда хотел на мне жениться? тогда пока, и отключается. Потом звонит моим отморозкам, отдаёт им ржавый сухогруз на старом галечном пляже – «за того, который у вас». Меня отвозят до городу и высаживают на пятидорожном перекрёстке рядом с неработающей телеантенной, там ещё как-то пожар был. Кое-как добираюсь до леска – а куда мне ещё в таком виде – и тут встречаю Марту и очень смущённого Ринго. Тащим из его «Фольксвагена-жука» всякую снедь и исполняем обещанное Мартой веселье. Особенно укатываемся от хохмы про женитьбу, и больше остальных – Ринго.
К. Что же дверь? Уж какого цвету ей быть?
С. Мне изумрудный нравится. Как первая весенняя трава.
К. А мне – розовый. Как последний весенний закат.

=========

ДЕЙСТВИЕ ТРЕТЬЕ

Курится, остывая, камин Каин.
К., поджав ноги, сидит в кресле у окна. Она держит на коленях холст – вышитый чёрный лошадиный хвост; рукоделье не закончено, но рука с иглой и нитью в который раз опускается обратно. К. глядит в окно.
С. играет сам с собой в го.

К. Симурга кормил?

С. молча выходит. Возвращается.
К. стучит пальцем в стекло.

К. Ласточка!.. Вестник смутных горизонтов, а голосок – точно флейта святого Иерихона.
С (про себя). Пой, ласточка, пой…
К. И поёт! замолкнет – сразу война; сразу залог за себя – на бочку, накомарник – поверх украшенного рыбой шелома – и в строй. А Первый Человек только-только придумал аль-джебр-мукабалу. Тут же тиснул изящным шрифтом, шлёпнул копирайт (copy raita), вывел аксиому (aka «see Om»), разодрал клочками мирозданье и рассовал по закоулочкам.
С. Второй Человек глядит на пену прибоя, и говорит – смотри, это всего лишь пена; забавляет себя играми, и тонкой бамбуковой палочкой рисует историю динозавров и рыб, галльской крысы и весёлой кукушки, и говорит – смотри, это кадр фильма…
К (про себя). Снять бы мерку, будь у нас часы.
С. … созерцаемого Глазом Космоса – бесконечного настолько, что за дверью с надписью «Конец космоса» сидит Самый Главный Динозавр, огромный и злой, и им можно поиграть – он как раз под ладошку – и что может быть лучшей площадкой для игр, нежели Космос? – спрашивает, улыбаясь, Пармананд и взбирается по янтарной струйке к писающему с крыши ашрама мальчику.
К. Старый косноязычник – а меж тем ласточка улетела, не прекращая пенья.
С. Run, Forrest, run…
К. Киник! Слова умирают по-разному! Одно дело – летопись жития слепого мамоны Индрика Скитаря…
С. «Голубиная книга»…
К. … и вовсе другое – подмахивание под фанеру, когда бьют фонограмщиков.
С. L’Absurde…
К. Отнюдь, веже, отнюдь – видал ласточку? – и уж не Симург ли это Самого Главного Динозавра?
С. Всё не важно. Только ты важен, только ты…
К. … только ты. Отряхнувший в пыль компасы, часы и секстанты. Эпи-Центр?
С. Сфинкс – три кубика. Первый кубик – я и мой друг Ринго лежим в решётчатой тени кустов и глупо хихикаем – наблюдаем за школой. Вот доносится звонок на большую перемену, сейчас моего второго друга, тоже Ринго, со своим классом поведут обедать. При мысли об обеде меня передёргивает – такое замечательное весеннее утро никак не совместимо с казённым школьным обедом – всё во мне бунтует, я забиваю на конспирацию, вскакиваю и кричу школе – эй, Ринго! бросай! пошли с нами на гору! сегодня у меня день рождения! Мой Ринго тоже поднимается из кустов, и мы вместе задираем белую тоскливую трёхэтажную душегубку – Ринго! пошли давай! Школа вяло огрызается глухим детскоголосым шумом. Другой Ринго, конечно, слышит и, конечно, не выйдет, не осмелится. А погоды шепчут! Я раскидываю руки и гляжу на пыльную коричневую тень, очерченную оранжевой весной – доставил, доставил её толстый строгий курьер-ворчун, хоть и чертовски опоздал. На мне только плавки, кроссовки, излохмаченная адидаска и варежки – ветерок всё-таки ещё свеж. Мы с Ринго бредём в сторону горы, минуем хоккейную коробку с каплями первой молодой травки, я сую руку в карман, достаю большую сливовую конфету, примериваю ногтем и отъедаю примерно четвёртую часть. Потом передвигаю пальцы, отмеряя следующую четвертину, и протягиваю Ринго. Тот, как всегда, рассеянно поглощённый своими мыслями, делает ам, и у меня выпучиваются глаза – Ринго чувствительно проезжается своим частоколом по моим пальцам. Трясу остатком конфеты – больно! – Ринго виновато жуёт, отмеряю половину оставшегося, отгрызаю и опасливо отдаю последнее другу. Моя тень смешливо трясёт пламенем длинных волос и лапцает варежками. Гора уже близко – последний дом с ромболепными балконами, свежая грязь дороги, гаражи, гаражи, гаражи о начальнике-голубятне, утрамбованный вечным мусором овражек, три с половиной пар ржавых рельсов, пещера водосточной трубы, тинистый ручеек – и гора таинственно взмывает над нами усыпанным соснами склоном. Где-то там, среди обглоданных шапок талого снега, притаилась тропка. Второй кубик – я мастерю из тонких ольховых реечек рамку для фотографии – разноцветье по-летнему ярких пятен будто салат оливье – это мы с Мартой. Улыбаемся обнявшись. Рамочка никак не ладится и разваливается – то тут, то там – рейки тонки, трескаются. Подъезжает Ринго на новеньком «Харли-Дэвидсоне» с толстыми мягкими чёрными колёсами. Ну, покрасуйся, говорю с нечаянной обидой; словно тащил сквозь буран мусорную урну – а она оказалась никому на хер не нужна. Ринго смотрит на меня и машет руками – да брось, говорит, может, потом это и станет чем-то прекрасным, но сейчас «это» – всего лишь «Харли-Дэвидсон». Третий кубик – я, разметавшись фертом на смятой потной кровати, не отрываясь гляжу в большую арку зеркала, где крутят клип – я-другой, разметавшись на кровати, жадно принимает немного неумелый – явно в первый раз – blowjob молоденькой лярвы; по эту сторону зеркала лярвочка, запустив клип, отрешённо сидит на краешке кровати – у ней это явно в первый раз – но я, конечно же, верю зеркалу!
К. А… спит?

=========

ДЕЙСТВИЕ ЧЕТВЁРТОЕ

Огасший камин Каин, из отверстого зева тянет гарью.
Над ним – никакой картины, верно, сняли или упала, или не было никогда.
В зале один С., затолкал атлас Чужой Земли в очаг и пробует разжечь огонь.
Витражное оконце совершенно обындевело.
На полу лежит то ли разломанная арфа, то ли недоделанный клепсид Ра, то ли скрученный собачий поводок. А, может, что-то совсем другое.

С. Аспид? Невежа-нигилист? Ну! Верхо-гляд? Чего уж… когда заканчиваешь книгу, уже со многим не согласен – счастлив и задумчив.

Старый атлас (а, может, фолиант полон титулованных особ) нехотя занимается.

С. Вот говно спички… щеплются, дохнут… попкорм для древоежки… общественно-полезное искусство, гори оно сине пламе… мост-ледянка тому, кто наотважится пройти с Железной Книгой в охапку… дела, дела…

Камин чадит.

С. Ух, зябко… а заокон свет – хорош! ясный, чистый, точно хрусталь-гора – внутри царевна почиет, понаруже орлица на вершине гнездится – а гора что твой лампион, хоть лети на неё мотыльком. Настоящий день, да ведь? Дождика бы, ан – как там? – ветер, туман и – снег. Ладно. Коптит, чертовка…

Камин чадит.
Входит К. и потихоньку стоит у двери, но скоро идёт к креслу и забирается с ногами. Глядится в ледяное отражение.

С. Сфинкс – один кубик. Кубик – я сородители собираемся на природу, возле двери стоит пластиковое ведро с шашлыками под тряпицей и рюкзак, остаются последние сборы, мама всё никак не найдёт какую-то очень важную мелочь, мы с папой терпеливо болтаем. В то же самое время – я-старше и жена расталкиваем трёхлетнего сына, чтобы ехать на природу – шашлыки уже стоят возле двери, вещи собраны в рюкзак. Едем долго, уже вовсю жара, но нам нужно непременно на «нашу» поляну. Приехав, расстраиваемся – поляна занята довольно большой взрослой компанией, как бы не в три семьи. Искать другое место нет сил, встаём здесь, в сторонке, у леска. Косясь на захватчиков, разбираем вещи. Шашлыки делать никому не хочется. Трёхлетний Сфинкс хочет одного – спать. Спустя некоторое время, осторожно вежливо перезнакомившись, по приглашению устраиваемся за коротеньким столом – прибитой к двум пням обтёсине. Взрослые, похохатывая над чем-то непонятным, разливают из трёхлитровых банок мутно-жёлтое. Сфинксу суётся фруктовое пюре. Через некоторое время народ разбредается – кто играть в бадминтон, кто купаться в крошечном холодном бочажке, мама, боясь солнца, ложится в машине, папа и я остаёмся за столиком, папа увлечённо гудит о маминой сестре-слюнтяйке – весь телефон, небось, оборвала уже, курица – прижимающейся к нему толстой улыбчивой тётке (а сестра мамы тем временем и впрямь звонит – сообщить страшное). Я-старше прикидываю, не приняться бы за шашлыки, нет, неохота. Тут тётка пихает под столом ногой и матерно ругается, папа укоризненно ждёт продолжения. Я заглядываю под скатёрку – собака. Похожая на худющую и большую болонку. Смотрит на влезшего в её тень меня, робко топает хвостиком – топ, топ. Я-старше уношу сморённого Сфинкса в машину, и мы с женой идём купаться. Ледяной бочажок глубок – возле самого дна, среди чащи водорослевых мочалок, видим маленькую, но исправно машущую культяпкой нефтяную качалку. Я глажу собаку, та перестаёт меня замечать. Орут бадминтонщики. Кто-то вспоминает про шашлыки, кто-то со знанием жизни советует ему выпить, а шашлыки пожарить дома на сковородке, они как раз «самый сок дадут». Жара выкипает, испаряется, исходит облаком – вечер – собираемся по домам. Вопит выспавшийся Сфинкс. Старательно глядя под ноги, все снуло сгребают свои вещи и изредка вяло пререкаются. Каждый занят своей отяжелевшей тушей. Я огнетушу костерок и потом всю дорогу гляжу на перистый шарфик апельсинового заката, и тихо себе думаю – как хорошо мы забыли на «нашей» полянке шашлыки, а эти – свою собаку.

Камин слабеет и мало-помалу тухнет.

К. Симург пропал. Восемнадцати птиц акустический лес… ни единой.

=========

ДЕЙСТВИЕ ПЯТОЕ

Камина Каина нет.
На стене висит пустой холст, ни лошадей, ни хвостов.
Заместо витражного оконца глухая стена.
Мозаичный многоцвет неуместен, неприличен и постыден, как лишай прокажённого.
Огня не жгут, говорят вполголос.

С. Бункер.
К. Прости?
С. Бункер, известное дело. В вашей комнате пусто и холодно, В ваши окна не видно августа, Неужель я прошу так многого? – Откройте мне двери, пожалуйста.
К. Не пустят?
С. Неумный вопросец, конечно. Бункер ни окон, ни дверей, одни деревянные маски по стенам да гобелены дряхлы. Первые и Вторые Человеки прождут до утренней зари и уйдут несолоно хлебавши.
К. Про маски – их, случаем, числом не четыре?
С. Yep.
К. Одна – толстяк-весельчак Пан, другая – Шемаханская Кобра?..
С. … и третья и четвёртая – братцы-смарагды – бородач трагик Зорро-Аструм и безымянный бульварный арлекин. Натурально, они.
К. Жесток! Жесток! Погибель бункеру!
С. Будьте благонадёжны – не успеет остыть болотный след, Первый Человек возвратится. В вашу комнату осиротевшую Я вхожу гостем непрошенным, Всё по-старому, всё опустевшее на меня глядит настороженно.

Молчат.

С. Бункер сломался как карточная Вавилонская башня на ветру. По белу свету разлетелась сотня еловых веточек. Обратный билетик… ах! какая, в сущности, нелепица сии обратные билетики! Счастливый-несчастный, чёт-нечет… На мосту с чашкой да Граалем запазухой…
К. … под сердцем, под горячим…
С. … да немилосердым ныне – сам себе бункер стал Первый Человек, никоему ветру не сломить, лишь жесточе крепнет.
К. Приведено в исполнение. Consummatum est.

Молчат.

К. Будут и стихи, и математика, почести, долги, неравный бой… и нечто пролетит мимолётом, прошумит в ветвях, уронит сосульку и обдаст снежным опорошком…
С. … и осенит белым небесным сеевом…
К. … чёрная Крыса, ощерясь, проползёт вдоль дамбы…
С. … вдоль безутешных синих огней в ночи…
К. … бункер.
С. Прости?
К. Бункер. Известное дело. Кто-то видит окружающую действительность, кто-то ею является.
С. Аль-Муташим…
К. Побоку Аль-Муташима! У Человеков вместо бога – Math Thesis, а богами они называют музыкантов! Я сама слышала! «Играет как бог», или, почище того – «бог гитары» – о! как тебе такое, кострома?! И когда распятый золотым сеченьем Абсолют всё же пока дышит, хоть бы и на ладан – то «божественная игра» гитариста…
С. Истеричка. Аль-джебр-мукабала давным-давно раскрашена четырьмя сёстрами-акапеллами, как-то – мисс Кунти, мадемуазелью Колья, фройляйн Анти и синьоритой Чинча. Оплетшее пустоту радужное семицветье… куда уж до такого глупой воде.
К. Лжец! Езуит! Злато-уст!
С. Сфинкс – три кубика. Первый кубик – я, Ринго, Марта и куча друзей-знакомых стоим возле арки старого дома эпохи высоких деревьев и зелёной травы, нервно галдим и пьём пиво. Кто-то рассказывает анекдот, кто-то запускает всенепременную темку, кому куда нацеливаться в ополчение – идёт война. Мы с Ринго начинаем шутливо наскакивать друг на друга, по-боксёрски прижав локти и вымахивая кулаками. Слово за слово – наши полупьяные выкрики делаются кольче, дело скатывается в принципиальщину, Марта пытается нас развести, но бросает и отходит, а мы распаляемся, сбрасываем рубашки и ненавидяще кружим вокруг; что-то трезвое прошевеливается во мне и вскидывает мои руки в шутовском приветственном жесте – аве, Цезарь! – Ринго против воли начинает улыбатся – но уже по инерции подлетает ко мне и всаживает свой кулачище мне в поясницу. Мой внутренний спаситель всхлипывает от боли, закусывает губу – и опять по инерции салютует зрителям на бис – и тут уже промахивается – глаза Ринго наливаются бешенством, он замахивается по новой – и тут на сцену выходит Марта. Голая по пояс, умотанная диковинными ремешками с бахромой, цепочками и кожаными треугольничками, увешанная амулетиками, разрисованная зловещими вензелями – чернокожий воин, она воздевает руки, смотрит прямо перед собой и медленно обходит нашу импровизированную арену. Ледяной ветер каннибальской Африки моментально затыкает рты. Марта замирает между нами с Ринго – и мы торопливо подбираем и напяливаем одежду – и пятимся, пятимся, пятимся от этого ожившего дикарского ужаса. Не сказав ни слова, Марта поворачивается и уходит. Спустя некоторое время мы уже записываемся в ополчение. Молодцеватый майор – а, может, лейтенант – с глазами старика инструктирует меня – тебе всего десять лет, ты маленький, пролезешь, хотя не поздно ещё отказаться, ну, что скажешь, боец? Отвечаю – готов.
Второй кубик – я спозаранок выхожу гулять собаку, улыбаясь, бреду в очарованье ночи, глотая далёкий гул неведомого поезда, который непременно едет по мосту в другой город, и в том поезде я ночь напролёт упоённо гляжу в окно, и как уснуть – ведь пропустишь, навсегда пропустишь эти промелькивающие пустые станции и осенённые фонарями полустанки, и даже неизменная зубчатая стеночка деревьев – завтра станет другой – и потому глотаю, глотаю всё сейчас, будто надышиваюсь напоследок – галочьим криком и светлой полосочкой неба на горизонте – завтра всё другое; я – дух города, в котором кто-то затемно гуляет с собакой и глупо улыбается чёрному небу – что ж, он так к этому привязан, пусть его – шумно вздыхаю перестуком далёкого бесконечного поезда и вспугиваю галок – йхай! йхай! – одна собака, маленький белый сосредоточенный снеговичок, не обращает на нас внимания – весь город вперехлёст исчерчен метками и перекрывающимися зонами, и как не запутаться – вот в чём вопрос – а я медленно иду с собакой сквозь пустой город, и придумываю, что захожу в любой подъезд и квартиру, и включаю там свет – и выхожу – и гляжу – о! город не вовсе пуст? – и дух города прощает мне эту мелкую шалость, ведь – на подходе – тревожная весна. Галки знают, собака знает.
Третий кубик – я и Марта, два археолога-неофита, спускаемся в катакомбы и опасливо бредём узким пыльным коридором. Компас куролесит, старая карта напропалую врёт. Выходим в колончатый атриум со статуей – гитара с головой человека. Голова, видимо, когда-то была живой – уж очень блестит; на лбу золотая диадема. Марта прилипает к колоннам, я подхожу к статуе, надеваю очки и заглядываю в неожиданно глубокие глазницы. Ночное видение тут как тут – из бесконечного туннеля левой дыры выползает розовый могильный червячок и вихляется, поганый. Снимаю очки – всё пропадает, и Марта тоже; не сдержавши, забиваю насмерть троллейбусного гангстера – уж как он меня задирал! уж как по утрам, не давая досыпать, в голос разорялся анекдотцем соседушке, сидючи поперёд меня! – и торопливо отстирываю дома в раковине измаранную кровью рубашку, но проглядываю крошечное пятнышко на вороте футболки, и мама устраивает допрос, и не помогает никакой изворот – УБИЙЦА!
К. Убийца…

=========

ДЕЙСТВИЕ ШЕСТОЕ

Неизбывный камин Каин горит по-прежнему.
Бессменное оконце-витражик несёт дозорную службу и, видимо, боле не собирается давать стуже никакого спуску.
На стене над камином покоится шитая белым по чёрно-жёлтому картина – анфас морда лошади, весьма похоже на какую-то актрису – Мэрилин Монро, или Мэри Брайтон, или ещё какую.
По залу чинно расхаживает Восемнадцати птиц акустический лес Симург; стараясь не мешать, некоторые птицы сидят по стенам и, кажется, дремлют.
К. и С., разложив гобан прямо на мозаичном полу, играют в го. С. восседает на заложенном о последней страницы приблизительном атласе Чужой Земли – или вероятном пресловутом геральдическом фолианте.
К. улыбается своему.

С. Твой ход.
К. Признанный китарщик. Именитый часовых дел мастер. Более известен как С.
С. Ходи уже, каляка.
К (ходит). У вас на груди – деревянный крестик. Богоотрицальщик, скажите – тализман?
С (про себя). Негодница… (К К.) Скажу – ольха.
К. Мастер с утра не в духе. Отвечает сквозь зубы, чрез слово цедит обидное, ругательное.
С (про себя). Эхидна, право слово…
К. Ходишь?

С., нахохлившись думает свой ход.

К. Далее – более. Представьте себя портретом – что в оном не к месту?
С. Четверги.
К. ?
С (было ходит, но отдумывает). Пойми волка слёзы – поймёшь и четверга.
К. ???
С. Эх, ты. Гляди – день понедельный головою слаб, вторник уже при всех своих – очувствовался, болезный, середа рада-радёхонька – уполовинена неделька-то! и тут выползает эта гадина четверг, шипит змеюче – ге, обрадовались! ещё МЕНЯ до вечера терпеть! и опосля ЕЩЁ один день! Ну, про пятницу, чай, ясно; о шаббате и последующем воскресеньи и говорить нечего.

Ходит.

К. Дела, дела…
С. Сколь нелепы сии символы времени, столь же охотно встискиваются в них Человеки, что Первые, что Вторые. Всуе призывает Аль-Муташим – плюнь в реактор, лётчик, и не считай минут до взрыва или аварийной посадки, глянь в иллюминатор – там звёзды! – а лётчик, пыхтя от натуги, царапает на грудях ероплана MOUNT MONDAY… создаёт, вишь, точку монтирования Абсолюта в своей пропахшей селёдкой летающей бочке.
К. Какая-то чушь?..
С. Аль-Муташим голова! А меж тем, среди сияющих фрактальным светом кристаллов парит орбитальная станция, и пилот Мир Бахадур показывает штурману Святому Экзюпери стаю эннеад, и они хохочут, а эннеады летят себе – и, отдаляясь, становятся всё больше и больше.
К (ходит). Книги – любимая?
С. Сгорела.

Какое-то время играют молча.

С. Впрочем, ходит, ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет… я однажды заглянул в этот пергамент…
К. Совсем спятили – ведь вы любите выпить лимонаду?
С. И не смог напиться! Этот, с пергаментом, иссяк, не насытив меня.
К. Но спас от жажды?
С. Разумеется, нет.

Играют молча.

К. А у вас был друг.
С. Могло ли такое случиться? Всё сказки.
К. Так записано Аль-Муташимом!
С. Опечатка.
К. Скорее всего, так.
С. И что же ещё записано этим проходимцем?
К. Что-то про постройку мироздания… увы, неразборчиво. Ходи.

Играют.

С. То была прекраснейшая из Вавилонских башен, возведённых и разрушенных Человеками. Ни окон, ни бойниц, ни флагов – лишь тонкие стены цветного венецианского стекла. Гости саживались вполкруг и пили-ели с привезённых с собою корзин, и порой затевали промеж себя игромантику «Аль-Тайр», и друг мой играл на китаре из Поющего Древа Кабу, а я – на арфе-чанги из альдеры. Ещё пели про океан Шинг-фу, которого никто не видел.
К. Шинг-фу – Счастье…
С. Никто. Никогда. Не видел.
К. «Никогда»… было исполнено смысла?
С. А то! Башня стояла, сверкая, как аметист – и не скоро ещё будет низвергнута, дрогнет ударами обоих строителей и падёт, расколется вторниками и четвергами, намордниками и чёрными кочергами. И был строитель Тянсай, и был строитель Чжиудэ.
К. Тянсай – Гениальный… Чжиудэ – Свободный…
С. Чжиудэ учился ловить драконов, Тянсай выбрасывал время на ветер. В их сетях бились огненные медузы-кенофобы с непокрытыми, усыпанными снегом головами. В предутреннем небе, рядом со свинцовым ковчегом, крутился Радиант Точек Отсчёта и распевал песенки народов Края Звериного Острога, откуда был родом, где вырос и возмужал.
К. Ах, до чего интересно, что же было далее… как бы узнать?
С. Далее было слово, и слово было – Ашэр-Ио. И упала башня, и Чжиудэ подобрал оброненную звёздочку Радианта, и с звездой в кармане исчез во всех полях сразу, среди лазоревых лягушачьих голосов, и Тянсай набил за щеку осколков башни без счёта, и принялся их тратить, и силы его истощились, и упал Тянсай, и лежит поныне окаменел, и первый стал Второй Человек, и другой стал – Первый Человек. Песнь об океане Шинг-фу… эка! – нагорные колядки завсегда горят аки солома, и то всем тянсаям и чжиудэ урок. Легко помогать, и легко принимать помощь – но лишь покуда губы не познают вкус мёда, потому что тогда – держись…
К. Момент сфинкса?
С. Сфинкс – три кубика. Первый кубик – я, геймер-казуал, инсталлю на комп новую гаму и, первопроходец от игр, кликаю по иконке – салатового цвета кляксе. Монитор расцветает игровым меню. Жму стрелки – жёлтая рамка-курсор прыгает по участкам карты зелёного континента – прибрежная акватория, архипелаг, внутренний район материка, открытый океан – и каждый помечен «EASY», «NORMAL», «HARD», «ULTIMATE», и чем суровее текст, тем ярче бэкграунд. Особняком притулился квадратный лягушатник с плоским водопадиком – «TRAINING». Выбор сложности, понятно – а ну как ещё и игровые уровни разные будут? Выбираю «NORMAL». Второй кубик – пустой гимнастический зал, устланный матами. Едва вхожу – начинается занятие – по команде тренера три бесполые тряпичные куклы с зелёными круглыми головами затевают возню а-ля рэстлинговую «Triple Threat». Выглядит курьёзно, хотя они очень стараются. Вмешиваюсь и провожу одной из жертв «коронку» Гробовщика – «Piledriver». Кукла припечатывается мягкой головой, распластывается на мате и притворяется потерявшей сознание. Остальные две продолжают тузить друг друга. Третий кубик – хозрасчётная поликлиника, квадратный кабинет, самый главный терапевт, ассистентка с гнильцой в глазах – и я, заплативший за вход, белые тапочки и листочек с моим ФИО и кучей пустых граф. Терапевт перечисляет, ассистентка строчит – нужно сдать такой-то анализ – это стоит столько-то, потом такой-то – ещё столько-то, потом диагностика – столько-то… У меня нет столько денег, и я кричу, что больше, чем уже заплатил, не дам. Набегает куча практиканток с гнильцой в глазах и поднимает грай – дай, дай, дай! Ты, К., бросаешь всё и торопишься меня спасать – прямо с пляжика – натягиваешь тонкое платьице с зелёными лилиями – мелькает грудь – стаскиваешь мокрые бикини – снова мелькает запретное – позабыв возле раздевалки туфли, бежишь по гальке – но я уже справляюсь сам – грожу орущему совку судом, и кабинет моментально становится пуст. Терапевт подхватывает серый плащ и семенит к двери, бормоча на ходу – процедуры – столько-то, операция – столько-то… Подхожу к старому видику «Elekta» на тумбочке, вставляю валяющуюся рядом кассету с грязным следом от наклейки и смотрю какую-то цветастую итальянскую муть, бесконечную и чертовски солнечную…

К. ставит на доску последний камень и, улыбаясь, считает очки; по всей видимости, солидным перевесом она обязана удачному ходу в середине партии.

С. … бесконечную и чертовки солнечную… Амальфи, конечно. В Амальфи, на побережье, в море и в ночь вдаётся мол. С него слышно, как – там, далеко, дальше, чем за последним маяком, – лает собака…
К (роняет камни и закрывается ладонями). Страшно! Страшно!

Восемнадцати птиц акустический лес Симург кружит по залу и, ожигаясь, вылетает через дымоход.

=========

ДЕЙСТВИЕ СЕДЬМОЕ

Жарко горит камин Каин.
Над его ярым жерлом висят часы – искусно вырезанные из цельного куска ольхи, без единой стрелки, выкрашены чернью.
К. у окна, вышивает.
С. растянулся на полу, неспешно листает огорелые страницы фолианта с князьями и маркизами – хотя, может быть, это всего лишь атлас Чужой Земли с её доблестными героями-само-отвержцами на фоне холмов и форпостов Фронтира.
Галантно поклонившись, входит Восемндацати птиц акустический лес Симург и затевает промеж себя тихую, однако безобразную перебранку.

К (про себя). Я что-то забыла – там, Я видела там – всех, Для всех там был – храм, Для меня там был – грех.
Восемнадцати птиц акустический лес Симург. Не прав, не прав, и всё тут… уж дудки, господа… наверняка сгинешь, только урезавшись ножницами… не прав, не прав… безусловно убьёшься только электрическим током, как раз в нём всё дело… ещё чего, ишь, сказанули… не прав, не прав…
К (про себя). Я святая как – ты, Очень жаль, что тебя – нет, Удивлённо раскрыты – рты На полуночный мой – бред.
Восемнадцати птиц акустический лес Симург. … не прав, не прав… девочка Псая, дочь Великой Псы… брехня, господа, хоть режьте… отродясь не ходила Псая во все поля сразу… виноват, но – не слишком ли я рано?.. нет-нет, солнце высоко… если уж на то пошло, Великую Псу и подавно надобно… мило, ничего не скажешь… не прав, не прав…
К (про себя). И глядят, глядят – сквозь, Сквозь меня на – свет, Говорят, говорят – вскользь, Очень жаль, что меня – нет.
Восемнадцати птиц акустический лес Симург. … не прав, не прав… гляньте, господа, сколь пышно оперенье отпустил… чистая пава… хиппи… оставьте, господа, я решил так – пока не положат прибавки, не остригусь… о чём это он?.. о пшенице, надо полагать… детский сад… хиппи… пава… не прав, не прав…
К (про себя). О, как жарко горит – мост, Что останется, всё – нам, Завою, поджав – хвост, Я что-то забыла – там.
Восемнадцати птиц акустический лес Симург. … не прав, не прав… художественная пустота? сие скучно и тривиально… за ярлыком в карман не лезете, браво… ну что вы, пустое… пустота – художественна? как так?.. ну, глядите – аквариум, и в нём рыбки, а теперь щёлкните их фотографическим аппаратом, что они станут делать? – всё то же – никуда не торопиться… merci, любезнейший, теперь всё ясно!.. я и говорю – тривиально и скучно… вот заладили – скучно, скучно… не прав, не прав…

Восемнадцати птиц акустический лес Симург, галантно поклонившись, выходит.

С. Холодный день с моим окном Играют в свой mariage, А я опять сижу пень пнём И комкаю плюмаж. Сто семь оконных дочерей И дня один лишь сын, А я бреду сквозь сонм дверей, И, как всегда, один.

Захлопывает атлас-фолиант.

С. Бедный Симург. Рушится космос, осколки впляскиваются, и остаются – замёрзшие. Дверь блестит, обнажённая; дерево её точит злое непогодье, червь и ветер, туман и снег. Сейчас же красить!
К. Мне нравится киноварь. Как языки нашего Каина.
С. А мне – индиго. Как небо, которое никогда не видно.
К. Спит? Симурга кормил?
С. Пшеница кончилась.
К. Маргинал! Нигилист! Эпи-курец! Дай проса!

С. уходит на поварню, выносит пару чашек с зерном. Выходит, возвращается.
К. глядит в окно. На высоком витраже отблески Каинова огня – и отраженья, отраженья, отраженья.

С. Сфинкс – три кубика. Первый кубик – я, водитель инкассаторского броневичка, везу только что освобождённого лиходея Вальдена. Дорога долгая, и я завожу пустопорожний трёп – как сел, чем на зоне пробавлялся, то да сё, а подружка у тебя есть? Вальден беседует степенно, отвечает серьёзно и подолгу думает над каждой фразой – сел около пяти лет тому назад, влип по глупости, подружка была, обещалась ждать. Ему нехило скостили срок – согласился помочь в поимке диверсанта, подложившего бомбу в Большие Городские Часы. Года не проходит без очередного теракта. Проклятые фанатики. Механизм приведут в порядок, и Вальден будет подсадной уткой. Мышиная возня. А за что сел, спрашиваю. Он удивлённо глядит на меня – как? не знаешь? – и усмехается – да взорвал как-то Большие Городские Часы. Второй кубик – необъятный шар плотного серого студня – моё бытие; внутри – штабель ольховых досок – а хороша ольха! сухая, звонкая! и тут глядь – к желейной поверхности чёрной нашлёпкой прилепляется неопределённый человек – и, думается, надолго. Третий кубик – грузовичок, доверху гружёный берёзовыми брёвнышками, и большая чёрная собака весьма и весьма занимают меня. Полосатые чурбачки похожи на чёрно-белых тигрят. Собака – спит.

К. откладывает шитьё, С. отодвигает книгу. Какое-то время они глядят друг на друга.

С (одновременно с К.). Когда б не был – там, у подножия нашей горы, – Первый Человек моим хозяином…
К (одновременно с С.). Когда б не был моим хозяином Второй Человек – там, у подножия горы…

Тихо отворяется неприметная, доселе закрытая, дверь спаленки.
И появляется заспанный, застенчиво улыбающийся, т. с солнышком в обнимку.

т. А давайте… покрасим нашу дверь – белым?

=========

В произведении использованы фрагменты произведений Хулио Кортасара, Хорхе Борхеса, Самуила Маршака, Курта Воннегута, Михаила Афанасьевича Булгакова, стихов Владимира Высоцкого, песен групп «Аквариум», «Nautilus Pompilius».