Живи, чтобы жить

(В память о Юре Сластине)
- Это шутка? – ошарашено спросила я.
- Нет, я на полном серьезе, мне самому не смешно. Сережа Дроздов умер, - уверил меня Дима и стал всматриваться в мое лицо.
- Этого не может быть… - Я опустилась на стул и тупо уставилась в одну точку. Мысли прогоняли в памяти кадры, связанные с Сергеем. Он не был святым, и демоном я бы его не назвала: очень начитанный, умный человек, увлекавшийся зарубежной и русской классикой, с удивительной логикой мыслей, скоростью нахождения ответов, иногда доводил меня до слез по причине признанной им моей туповатой натуры, приводя в доводы, что я не знаю очевидных вещей, известных ему и, по его словам, всему миру, а иногда я могла слушать его часами, потому что он говорил правду – правду жизни и смерти.
Помню, как-то мы спорили о смысле жизни и цели нашего существования. Я полулежала на кровати напротив него. Он широко размахивал руками, будто пытался охватить объем комнаты, тряс во время длинного монолога своими золотыми кудрями и, сидя в позе лотоса, немного раскачивался на пружинящей кровати. Я не могу вспомнить, что именно он мне втолковывал, но ощутив прилив обретенного познания об устройстве вселенной, окунувшись в сознание целого света, во все мироздание и наконец, поняв смысл себя и всего живого, всего сотворенного, почувствовав себя находящейся в воздушном шаре и одновременно в полете средь бесчисленных звезд, коснувшись до неизведанного и запрещенного, я вскочила и стрелой пронеслась мимо онемевшего Сереги и через секунды три очутилась в своей родной общежитской комнате, где меня уже ждали помятый лист из тетради и практически исписанная автоматическая ручка. Через десять минут я выдохнула с облегчением и грустью потери того чувства после разговора с Сережей. На столе лежал уже заполненный моими закорючками труд, в который я и вложила то, что испытала во время странной эйфории и снисхождения высшего ума. Это был коротенький рассказ, который назвала «Все в 21 секунду». Я была благодарна, и по сей день благодарна, ему, за наставленный путь и вдохновение.
Помню, как он слушал рок и сам меня заразил Pink Floyd-ом. Мы даже фильм вместе смотрели, который снят был по альбому этой группы. Были моменты, когда он меня  выводил из себя, и я ненавистно хлопала дверью, бешено выбегая из комнаты, где жили Сергей, Дима и Антон. Неделю целую не ступала за порог их жилья, и при звуках их истерического смеха я гадала, обо мне ли они смеются. Мириться получалось, если нужда была идти за какой-нибудь вещью, оставленной мной с прошлой у них ночевки (я часто у них ночевала, и нам было не до сна, потому что угомониться никто не мог, все ржали до коликов, друг в друга швыряли подушки, которые в итоге от наших детских игр сильно исхудали, или просто философствовали, заставляя меня задумываться, как мне хорошо в их компании, несмотря на мои обиды, так как ссориться приходилось со всеми, и что делают они это не со зла). И снова эти разговоры о гоночных автомобилях, музыке рокмонстров, живописи и литературе Возрождения, о психологических фильмах, о Сережиной критике на мои стихи…
Не забуду ту ночь, когда Сергей меня спас от бессмысленной смерти. Днем мы с Антоном и Серегой собрались на балконе, вытащив для куража стол, на котором уже красовалось несколько полторалитровых бутылок живого пива, три кружки и одна шоколадка. Гремела музыка 80-ых из магнитофона, и я была на высоте: сыпались анекдоты, беседа клеилась и клеилась, я танцевала, и общее веселье набирало обороты.
В то время у меня в голове были не те мысли, когда следует употреблять спиртное. Я болела одним парнем. О любви взаимной не было и речи. Ужас никогда не быть с ним вместе и нытье больного сердце накатили на мою пьяную голову, и перила балкона к вечеру стали моими лучшими друзьями. Я их перешагнула, и уже была по ту сторону входа в могилу. Я держалась за них и взирала на панораму внизу – всего-то пятый этаж. Последних вдох, и я решилась, как неожиданно меня что-то потянуло вверх и перебросило на каменный пол балкона. Послышались крики ругани над ухом, и я все еще не пришедшая в себя, глянула вверх – меня сверлили красные угольки Антоновых глаз. Мне казалось, что он меня сейчас сам пришибет, так как пьяному Антону мое поведение явно не понравилось, и он свирепел. У меня нашлось сил подняться, и я прошмыгнула к выходу и шатким бегом добралась до балкона седьмого этажа. И схоронившись в уголке, переводила дух. Думать не хотелось, и глаза по привычке включили свой кран. Так я просидела около часа, и к счастью на улице была майская весна.
Не нарушая законной тишины после одиннадцати, я прокралась в пустующую свою комнату и бросила взгляд на нож, прячущийся среди ложек и вилок на подставке для столовых приборов. Оказался тупым, так как на венах не проступило и капли крови. Заглянула в шкафчик и обнаружила еще один острый предмет – бритву. Так я оказалась распластанной на пыльном ковре, пачкающей разноцветный ворс своей густой клубничной кровью, стекающей из рассеченных вен. Ни записки, ни письма я не набросала. Я вообще старалась не думать о близких. Я желала поскорее увидеть запределье смертной жизни и наконец обрести покой, который я не находила среди людей и суеты вокруг.
Мой приближающийся покой нарушил Сергей, ввалившийся полупьяным в мой склеп. Картина его видать сильно взволновала, потому что округлившиеся глаза и обнажившиеся зубы в гримасе шока ничего не могли скрыть, и трезвость врезалась в его затуманенный мозг. Я понимаю, это не смешно, но еще лежащей и понимающей, что происходит, мутными глазами наблюдать как Сережа одновременно посыпает меня матами, шарит по углам, ящикам, полкам комнаты в поисках бинта, чего-то антибактериального, рвет в итоге мой белоснежный шарф напополам, перевязывает мои ледяные руки, поднимает и кладет на постель - это было нестерпимо весело притом, что все тело уже немело.
Он смотрел на меня понимающими и в то же время укоряющими зрачками светлых глаз. Позже, придерживая меня в полусидящем положении, он напоил чаем с большим количеством туда положенного сахара. Я не могла молчать, но он и не выманивал информацию, почему я так поступила, и мне хотелось с ним поделиться. Я обо всем ему рассказала. Естественно, что он среагировал, назвав меня глупой. А еще он добавил, что жизнь без страданий и сожалений – это не жизнь, вечно счастливым быть нельзя, это уже будет болезнь, что любовь земная не идеальна, и кто ее придумал, видать не хотел добиться положительного результата – это просто эксперимент, есть проигравшие, есть победители, но с достоинством надо дойти до финиша, дабы другие не подумали, что ты слабый, и ты зря получил возможность нести продолжение жизненной летописи своего рода. Я его слушала и слушала, и не заметила, как уснула; он прикрыл дверь и тихо ушел, подозревая, что у меня больше не хватит ума схватиться за что-нибудь острое хотя бы на ближайшее время. Мне не верилось, что этот эгоист, каким я его всегда считала, способен на спасение ближнего.
После этого, как часто бы он не обижал меня, не раздражал своей упертостью в свои принципы, я переменила о нем мнение и знала, что он чувствует и кем является на самом деле за маской скупого, возомнившего себя пупом земли, самого умного человека в мире, плюнувшего на гопников и копошащихся в суете людей.
После второго курса обучения в университете его отчислили за непосещаемость на парах, так как не было его целью получить скудное русское образование и бумагу с печатью после окончания, которой можно подтереть… Далее его выгнали из общежития.
Я его редко встречала, иногда на улице, иногда забегал в наш корпус. Слышала, что он работал официантом в каком-то баре, но его оттуда вскоре вышвырнули. Родители знали, что его отчислили, присылали деньги на житье в снимаемой квартире с другом. Он пропал из вида моего обзора и слышимости…
Все еще пораженная от новости, которую принес Дима, я сидела, вперившись в голую стену напротив.
- Мы с Антоном сами не поверили, пока не убедились в обратном. Сходили к нему на квартиру. Он жил на девятом этаже. Постель присыпана песком. Парни, которые находились в ту ночь в его компании, не наблюдали за ним ничего странного. Он просто исчез из их вида. Позже выглянули с балкона, и обнаружили Сергея лежащим на спине. Когда спустились, он еще дышал. Но к приезду скорой он умер. У него три перелома в позвоночнике. Он бы не выжил, - выложил Дима со вздохом.
Я ничего не понимала. Не могла принять тот факт, что такой человек, как Сережа, мог наложить на себя руки. Мысли путались и начали разбегаться врассыпную.
- Он оставил записку какую-нибудь? – еле прошептала я.
- Да, ее нашли у него в рюкзаке. Написал, что любит маму с папой и девушку свою, что он никого не винит в своей смерти. Он же последнее время пил. Пропивал все деньги, что ему родители присылали. Не работал, не учился. Балду пинал короче.
Я не могла отойти от шока. Он даже не дожил до двадцати лет. Представляла картину, будто стоит он на балконе и размышляет о своем никчемном существовании. Я бы в тот момент последний раз еще затянула никотина в легкие. Лицо бесконечно печальное, устремленное пустыми глазами в небо, вечно молчащее на молитвы угнетенных. Он потерялся в поиске цели, он и не знал этого пути. Он жил среди нас и только нам доставлял хлопоты и радости. Значит, он был слабым человеком, раз оставил свое достоинство на растерзание сплетен среди «друзей», с которыми он не так давно познакомился.
В тот день все втроем -  я, Дима и Антон сходили в церковь, в которую я бы никогда без такой серьезной причины не заглянула даже. Я не верующая. Да и вид церквей меня пугает. Мне кажется, что людей просто-напросто разводят. Религия штука странная.
Поставили свечи за упокой души Сережи. Я не могла сдержать слез. После выхода из нее начали рассуждать, куда попала душа Сергея: в рай или ад? При жизни он говорил, что если существует другая жизнь, он никогда бы не хотел попасть в рай – там он бы удавился от общения со святошами, так как он их презирал. Я только подумала, что может быть он возродится, потому что такая теория тоже есть.
Я ему была благодарна и по сей день остаюсь благодарна.
(25 октября 2009г.)