Нюрочка

   Она родилась последней из шести щенков и была самой маленькой. Размерами и окраской походила больше на мышь, нежели на карликого пинчера. Родители ее были настоящими представителями этой породы и имели все соответствующие породные признаки. Вероятно, от далеких-далеких предков сохранились какие-то слабенькие гены и они, как бы невзначай, проявились на этой крохотной собачке. Она была племенным браком и судьба ее определилась сразу – в солидное собачье общество путь для нее закрыт и на продажу не годилась.
Мы решили оставить ее себе и сразу дали  простецкое имя “Нюрка”. По правде сказать, из-за малых размеров Нюрки у нас были большие сомнения, что она выживет. К тому же, в первые дни проявился дефект со стороны носоглотки – после каждого сосания из ее носика появлялось молоко.
   По сравнению с остальными щенками,  силенок у Нюрки было явно маловато, чтобы бороться за материнское молоко и поэтому мы всей семьей подсовывали ее к самым плодовитым соскам. Присасывалась Нюрка крепко и не давала оторвать себя постоянно снующими здоровыми и породистыми братьями и сестрами.
   К трем неделям все щенки подросли, стояли прочно на лапах и уже бегали за матерью, требуя молока. У Нюрки росли только уши, глаза и язык. Уши были огромными и прочно стояли на круглой голове словно локаторы. Размер глаз превышал размеры глазниц и поэтому располагались чуть ниже обычного, и когда она засыпала, глазные яблоки как бы опускались в карман и этот карман закрывался. Кончик языка почти всегда торчал из маленькой остроносой пасти. Передние лапки у нее были очень короткие, а задние напоминали откусаную снизу баранку. Ходить она еще не могла и только ползала по подстилке, стараясь освободиться от своих назойливых родственников, постоянно дергающих ее за уши. Проблемы с сосанием оставались и даже усугубились. Мы стали подкармливать Нюрочку из пипетки, но она иногда захлебывалась и роняла без сознания свою маленькую круглую ушастую голову. После каждого такого эпизода нам казалось, что она вот-вот умрет.
   Прошла неделя, другая, у Нюрки появились зубы и она первой из всех начала жадно есть мясной фарш. Еще через неделю она ела все, что не предлагали. Даже бананы. Стали заметно расти передние лапы, а задние начали выравниваться. Она уже могла стоять и пошатываясь передвигаться по своему лежбищу. Уши, глаза и язык продолжали расти опережая в развитии все остальные части тела. Увеличилась и голова. Теперь, когда она наклонялась к чашечке с едой, задние лапы периодически отрывались от пола и в таком неловком и смешном положении она поедала свою трапезу.
   Появилась надежда, что Нюрка выживет и все радовались каждому ее успеху. Теперь она уже начала отбиваться от своих крепких родственников, когда они выбирали ее объектом для своей игры, и злясь, пробовала лаять. Лай очень напоминал звук детской резиновой пищалки. Для нас это был позывной – Нюрку надо спасать.
   С момента, когда щенки перестали сосать материнское молоко, я попробовал отсадить малышку в отдельную небольшую коробочку, чтобы обеспечить ей спокойный сон и спокойную жизнь. Места в ней было немного и я не предполагал, что кто-то еще будет претендовать на такую жилплощадь. Какого же было мое удивление, когда утром обнаружил всех щенков в Нюркиной крохотной спаленке. Все шестеро упаковались в нее, как кильки в консервную.банку. Я вновь решил отсадить ее в другую, такую же по размерам коробку, надеясь, что остальные удовлетворятся завоеванным. Ан-нет, все повторилось. Щенки не хотели спать без Нюрки. Им не хватало ее присутствия, а может быть они отдавали ей свою энергию, чтобы помочь выжить.
   Стояло жаркое лето. С утра я выводил щенков на задний двор и они с большим удовольствием резвились на зеленом газоне. Вместе с ними почти всегда был наш попугай Гришка. Из-за своего противного характера он не нашел с людьми общего языка и предпочел собачье общество. Это был зеленый самец  с желтой грудью и относился к породе амазонских говорящих попугаев. Говорил он мало. Вечно недовольный Гришка по-хозяйски выхаживал среди играющих щенят, явно провоцируя их на нападение. Ему это нравилось, также как нравилось прогуливаться возле спящего на траве кота, подставляя ему под нос свои хвостовые перья. Кот первое время пытался охотиться за этой цветастой птичкой, но пару раз познакомившись с мощным крючковатым клювом, решил игнорировать эту небесную тварь. Гришке не нравилось, когда им пренебрегали, и поэтому занимался провокациями. В свободное же время кричал, как резанный. С щенками он чувствовал себя довольным. Каждый хотел схватить его за хвост и каждому он давал отпор, ни разу, правда, не ущипнув озорников. Его клюв без труда мог переломить щенячью лапу. За этими играми всегда зорко следила заботливая мамашка и когда чувствовала опасную недооценку сил со стороны своих деток, быстро вставала между ними и попугаем, разводя заигравшихся.
К двум месяцам всех щенков продали и Нюрка осталась одна. Малышке уже никто не надоедал, но стало очевидным, что ей не хватает тепла и общения. Днем она покачиваясь выходила на задний двор и подставив голый, почти прозрачный живот солнцу, располагалась на траве. Она загрустила. Загрустил и наш попугай, привыкший за это небольшое время к шумному и суетливому собачьему обществу. Он ходил возле Нюрки и периодически очень громко издавал звуки, напоминающие грустный гусиный крик.
   От безделья и тоски он своим голосовым аппаратом начал имитировать тявкающих во время игры щенят. Я первое время не понимал откуда исходят такие звуки, но потом увидел, как Гришка сидит возле Нюрки и забавляет ее странным пением. Нюрке это нравилось и старалась, как могла, заигрывать с попугаем. Она поднимала то одну, то другую лапу, как бы замахиваясь в сторону Гришки, призывая к игре. Похоже, попугай понимал, что с таким худеньким, головастым, ушастым и глазастым существом играть опасно – можно невзначай испугать или поранить.
   В два с половиною месяцев Нюрочка весила около 400 граммов. Лапки ее окрепли, вытянулись и она стала прилично передвигаться вдоль стен, однако, ощущала свою слабость и маленькие размеры в этом огромном для нее мире. Чтобы не было холодно, жена связала ей свитерок и в нем она выглядела еще забавней. Когда было явно жарко, Нюрка высовывала свой несоразмерный по длине и ширине язык и высоко поднимая передние лапы, иноходью бежала от солнца в тень. Она уже начинала соображать и весело реагировала на свое имя, вскидывая покачивающуюся на тонкой шее головку м всем своим существом показывала нам, что именно она “Нюрочка” и никто иной.
   Мы так привыкли к ней, привыкли к заботе о ней, что уже спешили возвратиться с работы домой, чтобы узнать, как здоровье нашей Нюрочки. Но ей явно не везло. Чуть она окрепла, я невзначай наступил на нее и повредил переднюю лапку. Нюрка покричала немного, успокоилась и пару дней старалась не опираться на отдавленную конечность. Все бы обошлось, но спустя немного времени Нюркина маманька, услышав лай чужих собак, резко спрыгнула с высокой спинки кресла и всем своим пятикилограммовым весом угодила на ту же лапу. Перелом. Нюркин крик был отчаянным. Она устала от всех напастей, свалившихся на ее бедное маленькое тельце, и орала уже и от боли, и от отчаяния. Сердце мое сжималось от ее страданий. Хотелось как то защитить этот маленький живой и соображающий комочек от суровой и несправедливой по отношению к ней жизни.
   Лонгета, которую я смастерил для переломанной лапки, немного успокоила боль и Нюрочка, иногда жалобно попискивая, провела ночь относительно спокойно. На следующий день она отказалась от еды и начались судороги шейных мышц. Она запрокидывала головку назад и вытягивала лапы. Нам казалось, что это конец. Но к вечеру того же дня я подсунул к запрокинутой голове свежий мясной фарш и в такой неудобной позе она жадно съела его. Через десять минут судороги прекратились и Нюрочка, шатаясь, поплелась на задний двор справить на траве все свои нужды.
   С этого момента в ней появилась какая-то новая сила. Нюрка не хотела мириться с нашими прогнозами относительно ее жизнеспособности и вела себя как здоровая собака. Она ела все и целый день проводила во дворе. Забинтованная лапа ей совсем не мешала и она опиралась на нее, как на здоровую. Мы не могли нарадоваться на такие перемены. Как будто кто-то из вне помогал Нюрке, давая свежую порцию жизненной энергии. Буквально за пару недель она подросла и прибавила в весе. В три месяца с половиною она весила шестьсот граммов. Это было достижением. Теперь Нюрка прочно стояла на своих уже прямых и длинных лапах, хорошо держала голову. Череп явно увеличился и теперь глаза почти умещались в глазницах. Уши росли также интенсивно, как и раньше. Прорезались все молочные зубы. Мясной фарш для Нюрки стал не интересен – она с удовольствием глодала косточки с мясом, иногда порыкивая на приближающуюся кошку или собственную мать. Перелом заживал хорошо и она не ощущала на лапе лонгету.
   В общем состояние было удовлетворительным и мы решили отнести ее в ветеринарную лечебницу, чтобы сделать прививки против собачьих инфекционных болезней. При регистрации я держал Нюрочку спиной к служащему, который записывал все необходимые данные – возраст, кличка, пол и прочее. Породу регистратор спрашивать не стал, на что я не обиделся. За то, когда получил регистрационную карточку, с удивление обнаружил в ней, что наша собака является котенком сиамской породы. Показал Нюркину мордашку регистратору и сказал, сто наш котенок уже умеет лаять. Регистратор обомлел, когда увидел ушастую, глазастую, со смешно высунутым из остроносой пасти языком Нюрку. Извинился и исправил ошибку, записав заодно породу, - карликовый пинчер. Если бы Нюрка умела читать, она бы возгордилась. Ветврач тоже удивился размерам собаки и предложил отложить прививку по причине недоразвитости щенка и наличии  у него какого-то врожденного порока. Мы согласились, и правильно сделали. Через две недели Нюрка умерла.
   За два дня до смерти она еще играла во дворе с попугаем и мы думали, что все самые большие трудности в ее жизни позади. Нюрочка вела себя как здоровая и очень сообразительная собака. Она так радовалась, когда видела, что мы проснулись и можем уделить ей свое внимание, что начинала повизгивать от счастья. С утра Нюрка самостоятельно бежала на прогулку, делала все свои “дела” на газончике и начинала вертеться возле меня или жены в ожидании завтрака. Ее привязанность не была связана с кормежкой. Она старалась показать нам свою преданность и эта преданность исходила из настоящей собачьей любви к нам. Ей всех хотелось облизать и как бы втереться всем своим существом в наше существо, чтобы мы почувствовали тоже самое, что чувствует она. Это маленькая собачка заразила нас своей преданностью и любовью, стала особым источником  доброты, из которого хватало каждому. Мы не заметили, как забота за этим маленьким беззащитным и слабым существом пробудило в нас Любовь, т.е., то главное чувство, на котором держится наш мир. чувство, которое мы в повседневности притупляем. Нюрочка. Это имя, как позывной, возбуждало особую радость и тепло. Нюркой ее уже никто не называл – только Нюрочка. И, похоже, она сама лучше воспринимала эту ласковую форму, и когда слышала свое нежное имя бежала, как могла, чтобы предстать перед зовущим. Нюрочка! При этом обращении она вскидывала свою маленькую головку, да так эмоционально, что по инерции делала оборот вокруг своей оси. Дескать, вот я, тут. И так вас всех люблю!.Господи, какое маленькое создание и столько любви. Действительно, Бог дал миру любви без меры. Жаль только, что это драгоценнейшее чувство мы изливаем чаще на могилах, поздно понимая, что рождены только для того, чтобы УСПЕТЬ ЛЮБИТЬ. Все остальное – суета. Все, кроме ЛЮБВИ. ЛЮБОВЬ – мерило нашего прожитого.
   Все произошло очень быстро. С утра Нюрочка отказалась от еды, ее вырвало. Потом судороги. Она как-то сразу осунулась, ребрышки выперли наружу,глаза снова опустились в карманы. Из нее утекала жизненная сила. Мы пробовали поить ее специальными растворами, но челюсти были так сильно сведены судорогой, что затея оказалась пустой. Стали делать инъекции и к ночи ее отпустило. Она подняла на ослабевшей шее свою маленькую головку и посмотрела на меня с любовью и тоской. Я позвал ее. Нюрочка.... Как и раньше, она попробовала тряхнуть головой, но ничего не получилось и голова упала на подстилку. Посмотрела на меня последний раз и устало закрыла глаза. К горлу подкатил ком  и мне стоило большого труда удержать неожиданно накатившиеся слезы.
   Всю ночь мы ухаживали за ней: промывали пасть, делали мягкий массаж, давали лекарства. Под утро я заснул не более, чем на полчаса и мне приснилось, что Нюрочка, изогнув спину как котенок, трется о мои ноги, прося ласки. Я погладил ее и проснулся. Нюрочка умерла.
   Похоронили ее в саду под персиком. Возле свежего могильного холмика весь этот день ходил попугай Гришка и изредка издавал звуки, очень напоминающие печальный крик улетающих на зиму диких гусей.

                1999. Буэнос Айрес.