Бешенство

Я сидела в огромной чёрной пещере вместе со своими собратьями, принадлежность к которым  является моим вечным стыдом. Нас так много, что даже, когда состав меняется, количество остается неизменным.

Из нашей пещеры открывается вид на залитую солнцем поляну, от которой нас отделяет глубокий ров. Это, конечно, не пропасть, но он для нас непреодолим, так как мы не умеем ни прыгать, ни латать. Разумеется, из пещеры есть и другой выход, иначе как бы мы добывали себе пропитание?

Мы на удивление пассивные существа: если мы не заняты едой, то пялимся на поляну. А там и происходит настоящая жизнь, к которой мы не смеем примкнуть. Там живут другие существа, они не проявляют к нам враждебности, напротив, ведут себя очент дружелюбно. Но две пропасти отделяют нас от них, и моральная несравнимо глубже физической.

Иногда я подползала к самому краю рва, чтобы поближе разглядеть этих недосягаемых существ и хотя бы на миг ощутить эту близость. Долго потом перебирала я в памяти каждую мелочь, и каждый незначительный пустяк казался мне незаслуженным даром. В результате этого я начала чувствовать себя в пещере неуютно, словно была здесь пленницей.

Происходило разобщение между мной и моими собратьями, хотя иногда я еще поддавалась стадному чувству, но для собственных действий у меня уже существовали свои причины и свои объяснения.

На меня давила темнота пещеры, но только отсюда мне открывалась поляна. Я, как собака, была привязана к ней невидимым и от того более крепким, поводком, который, впрочем, и не пыталась перегрызть. Моя жизнеспособность уже вызывала сомнения. Чувство голода не заставляло меня подняться, чтобы бежать на поиски пищи, а чувство опасности не являлось достаточным стимулом, чтобы бежать на прочь. Целыми днями металась я по краю рва, скребла его, стирая лапы до крови и не чувствуя боли. Я бы завыла, если бы умела.

Мои сородичи считали, что все это признаки бешенства, хотя оно и не характерно для особей нашего вида. И, тем не менее, их врядли можно было упрекнуть в несправедливости.

Я понимала, что рискую обломать зубы (если только зубы!) за своим нелепым занятием, но в мозгу моем словно существовал некий центр, который все время приходил в возбуждение, и плеть, хлеставшая изнутри, не давала мне остановиться. Я и не отрицаю, что я бешеный зверь, но отстреливать меня некому.

1995