Оскар!

Я все думаю о том, как ты там. Я думаю о тебе, и бездействие нытьем отдается в мышцах, стоном исторгается из горла, а что я могу? На могилу Джима Моррисона приходит больше народу, чем на твою, а ведь вы соседи.
Нинель отвезла мою записку с признаниями к твоему верному оскопленному Сфинксу, перекинув незримую ниточку через континент, через время, через поколения.

Там банальное, зато не в стихах, воображаю, сколько стихов ты выслушал за всю свою жизнь... И потом тоже.
Я просто не умею складывать правильные слова в правильный размер и укатывать до блеска (знаешь, как блестит кожа на шрамах? Вот такими же рубцами становятся чувства, изнасилованные мной в попытке сотворить что-либо подобное стихам или красивой прозе).

Я хотел бы заглянуть в твои глаза и, набравшись мужества не краснеть, донести до тебя ту бурю эмоций, что поднимается у меня в душе каждый раз, когда я вижу твое фото, или портрет, или твою книгу в букинистической лавке.

Черт знает что творится в моей голове, когда я начинаю сожалеть о том, что все уже прошло без меня. Я опоздал.
Мой любимый век, мой любимый стиль.
А я опоздал. Победоносно гудя, поезд конца девятнадцатого века увозит прочь и тебя, и правила хорошего тона, и умение поддержать разговор, и чтение вслух в кругу семьи, оставляя меня прикованным к гудящему черному ящику да светящейся панели, а еще в бессильном отчаянии от того, что судьбы планам не поддаются, а времена и места выпадают до бесстыдного случайно.