Жизнь Лёни

С таким весом было особенно тяжело мастурбировать. Живот, точнее, огромный запас жира, располагался так низко, что закрывал причинное место, при этом распёртые в стороны бока и груди мешали рукам пробираться к источнику наслаждений. А еда и мастурбация остались единственными, что удерживало Лёню в этой жизни. Так он сам думал, когда приступы стыда накатывали его после оргазма, если ему всё же удавалось завершить начатое. Для этого ему приходилось как-то странно изгибаться, одной рукой подбирая массы расползавшихся грудей и одновременно, запястьем, низ живота. Да, после онанизма его накатывал стыд. Отдуваясь, конвульсируя внутри, под слоями триглицеридов, которыми его когда-то довольно стройное тело было сейчас полностью залито, Лёня вдруг начинал краснеть. Натягивая кое-как трусы, огромные, как паруса средневековых каравелл, Лёня натыкался на тяжкие мысли о бессмысленности своей жизни, о мерзости ожирения и ужасном своём конце. Иногда он погружался в темноту комнаты, если в раздумьях забывал включить свет; сумерки растворяли в себе ненавистные вздымающиеся волны жира, постепенно всё терялось, пока, наконец, тьма не скрывала под собой этот самый жир, как жир скрывал под собой Лёню. После часов подобного сидения на скрипучем диване, наконец-то тепло возвращалось в этот усталый ум. Лёня вдруг приходил в себя, начинал ощупывать себя то тут, то там. Раздумья о бессмысленности и прочем отступали. На самом деле, не так уж плох этот жир, думал Лёня, он тёплый и мягкий. Он вспоминал, как первоначально наслаждался своими успехами в наборе веса, и, вернувшись к начальной точке, в свою колыбель, на свою фабрику по переработке калорий, наконец-то успокаивался, точнее, расслаблялся, отдаваясь во власть аппетита.
Только тогда он включал свет, подходил к зеркалу и разглядывал свою огромность. На зеркале была прикреплена старая фотография, которая служила для сравнения. Июль, жара, пляж в Сочи — и на переднем плане стоял Лёня, тогда ещё окольцованный, но — главное — стройный. Вообще, как потом было выяснено, не такой уж и стройный. Лучше сказать, плотный. Потому как было бы чудом, если бы Лёня 10 лет назад сиял костями. Как сказал Интернет, жир не мог скопиться в таких бешеных количествах, не будь в организме предпосылок. Соответственно, рассматривал себя Лёня, предпосылки были. Не модель, конечно, но фигура была аппетитная, и животик едва-едва-едва угадывался. Не то что, как бывает, когда человеку с огромным сальником в 30 лет говорят «надо же, как ты растолстел», а он мычит и тычет в свою школьную фотографию, на которой — ну натуральный свинёнок. Сейчас же, стоя перед зеркалом, Лёня приподнимал руками свой тяжёлый живот, закрывающий половину трусов, потом резко отпускал, чтобы по телу проходила жировая волна. Ну, говорил он себе, тому, на пляже, в плавках, теперь вот я такой. И шёл на кухню, где делал свой любимый коктейль из молотого арахиса, овсяной крупы и молока, в котором три тысячи калорий дарили буквальное опьянение. Сидя на диване, поглощая эту сероватую гущу, он следил за продвижением каждой её капли по своему организму, отмечая те моменты, когда она, казалось — с улыбкой, втягивается в тёмные адипоцитовые домики.
Лёня каждый день следил за своим разрастанием. День за днём, несколько лет подряд, стрелки обыкновенных весов приближались к своему трагическому финалу, пока их терпение в 150 килограммов не лопнуло. Несколько дней Лёня провёл в состоянии эйфории, лазаю по всему интернету в поисках нужной вещи. Наконец, несколько парней приволокли к нему в квартиру нечто позволявшее выдержать будущие — в этом Лёня не сомневался — 300 килограмм. Переваливаясь вокруг рабочих, жуя что-то из кулька, он с любовью разглядывал надписи на упаковке, где говорилось о предназначении штуковины: товарные весы. Парни с любопытством смотрели на толстяка в одинокой и засранной квартире, а потом, вечером, гоготали над его придурью. Лёня же моментально ощутил нереальное блаженство, увидев на весах цифру 170. Значит, осталось ещё 130. И тогда нужно брать что-то новое.
В интернете он познакомился с несколькими людьми, жившими так же. Вот Шэйн, весивший в юности под сотню, он за десять лет разжирел до 270, и всё с подробными, поэтапными, фотографиями. Было у кого поучиться. Несколько дней подряд они виделись через вебку, обязательно без маек, чтобы показывать друг другу свои достижения, и синхронно пили свои ужасные растворы. Потом появилась Ольга, чрезвычайно тучная русская дама из Теннесси. Она обожала жрать перед камерой и требовала, чтобы Лёня постоянно говорил ей, как это отвратительно молодой женщине так много жрать. ****ь, ты дура, говорил ей Лёня, дёргая потихоньку в трусах, как мог достать, разве можно в 25 лет весить, как слониха? Это из-за таких как ты, почти кричал он ей, Америку считают страной инвалидов! Она же, вылизывая пустые коробки из-под чего-то там, тоже запускала руки в свою промежность — и, сука такая, отключалась. Более забавным был опыт с москвичкой Натальей. Сама худая, она пёрлась от мужиков вроде Лёни, заставляла его мастурбировать при ней. Он отодвигался от компьютера, чтобы она видела, как он возится с собой, при этом её лицо оставалось каменным. Однажды Лёня почувствовал, что молчаливая Наталья неудержимо тает, но для этого должны были сойтись обстоятельства, при которых Лёня, принявший странное положение тела, не смог встать с кресла, и сперма текла на ноги. Потом он обарзел, и спускал уже каждый раз на себя, иногда специально кривлялся, чтобы не иметь свободного доступа к члену. Он понял, что ей нравится его беспомощность, и, хотя сам в обыденной жизни торчал со своей неспособности делать некоторые вещи в обычном режиме, жажда Натальи видеть в нём только это надоела, и милая дурнушка была счастливо удалена из листа...
Со временем пришлось менять и мебель, и ванну. Всё это проводилось в его присутствии, ибо на улицу после заветных 170 он стал выбираться всё реже и реже. Рабочие, среди которых, к большому сожалению, попадались и женщины,  украдкой хихикали, когда выносили из квартиры покорёженные стулья. Но Лёню это заводило даже, и после того, как его живот мягко очерчивал только что закрывшуюся дверь, устремлялся к более питательным, чем обычно, кулинарным творениям. Потом он расплывался на новых креслах, перебирая в памяти «более крепкие соединения» и «устойчивые каркасы». Да уже сам вид этих нечеловеческих конструкций — весов и стульев, - вызывал в нём особого рода чувство, которое было сродни насыщению, утолённому аппетиту: поднимаясь снизу живота, оно заправлялось запасами лишней энергии, и уже в мозгу принимало вид горячего геля. Лёня поглаживал свой огромный живот, тыкал в него пальцем, как бы благодаря за такое удовольствие. Иногда, в особенно удачные дни, после наиболее удачных приёмов специфической пищи, разговор с брюхом принимал особые обороты. Лёня чувствовал, что у него там, под кучей жира внизу, в трусах, творится нечто прекрасное, и он снова принимался искать удобную позицию для правой руки, левой оттягивая лишние — для такого момента, - слои.
А потом опять начиналось то самое... Снова он погружался в темноту, размышляя над своим унизительным положением, над своей болезненностью и никчёмностью. С каждой минутой тьма ощутимее брала власть над телом, оно будто умирало, переставало колыхаться, требовать пищи и своего разрастания. Изредка в такие минуты приходила Лена, она сидела на камнях и довольно улыбалась, словно кот, объевшийся сметаны; Лёня звал её ещё разок искупнуться, но она качала головой, смотря так же весело, закуривала свои любимые чёрные сигаретки, а потом они шли обратно, она стряхивала с него песок, сзади, и предлагала сходить в кино, а он тянул в ресторан, и в ресторане обжирался, как всегда, и тогда вежливые официанты подставляли ему ещё стул, и Лена подкладывала в тарелку всё больше и больше и больше и больше мяса, а официанты подставляли новые стулья, и Лёня ел, довольный, и вспоминал, мыча забитым ртом, что у них дома есть своё кино, смачно подмигивая, Лена всё понимала — речь шла о камере, так они пытались уловить момент зачатия своего ребёнка, Дмитрия, который сам иногда настраивал камеру, приказывал так или по-другому расположить Лёнин живот. Лена откатывала складки в сторону, чтобы взобраться на мужа, но сползала вниз, але, оле, леля, емеля, лень, хмелеть, Лёня и Лена. На самом деле оказывалось, что это сама Лена настолько толста, что Лёня, маленький дрищ, подступался к ней со всех сторон, как франки к сарацинским крепостям, и пытался хотя бы ткнуть супругу в налившийся бок, но ничего, ничего ровным счётом не выходило: пальцы анорексика были истощены, проткнуть раздутую Эолом Лену было невозможно! Тогда он начинал жрать, официанты не забывали подставлять стулья, пока, наконец, Лёня не начинал выпирать собой в окна прибрежного ресторана, Лена же закуривала, но уже не улыбаясь, нет, она уже не хотела продолжать эту тупую оргию, она подготовила все документы, подписать здесь, здесь и здесь два раза. Лёнь, всё было хорошо, но у нас так мы ни к чему не придём, нет, - она вытягивала губы, свёрнутые трубочкой, к носу (недовольна и озабочена), я хочу нормально жить, я хочу быть единственной. А, ты про это...
После таких сновидений становилось ещё паршивей. Приходилось отключать телефон, чтобы вдруг Лена не позвонила, хотя она не может сюда позвонить, она и не знает, где он теперь живёт. Потом оставалось одно средство, точнее два. Первое — набадяжить жирительного коктейля, рецепт которого он прочитал на форуме для бодибилдеров, мол, с ним надо осторожнее, разносит вмиг без железок. Второе — покопаться в шкафу и найти свою древнюю-древнюю одежду и бельё, и попытаться натянуть. Когда ничего не получалось — ну ещё бы! - Лёня раскладывал на диване свои новые трусы, похожие на странно выкроенные наволочки, и свои старые трусы. Он молча осматривал их, сравнивая между собой, и приходил к заключению, что новые не в пример  о г р о м н е е, и что основная функция новых сильно отличается от старых,  ибо б?льшая часть ткани, пошедшей на пошив, здесь не для поддержания гениталий, а для того, чтобы быть распёртой совершенно ненужным обычному человеку, обезьяне с молотком, количеством жира. Гениталии-то, мама дорогая, где они? Лен, а Лен, помнишь, ты любила гладить мои яйца.
Он часто рылся в интернете в поисках всё новых и новых подтверждений существованию таких же, как он. Его накрывала волна информации о пандемии ожирения, с картами стран мира, одни из которых были раскрашены бледненько, худенько так, а другие щедро и жирно замазывались тёмными цветами, мол, вот здесь из 10 человек трое или четверо еле переваливаются, а дети не влезают за парты, и правительство бьёт тревогу. Но Лёня-то точно знал, что такую статистику делают не просчёты чиновников, а люди вроде Шэйна и Ольги, и его самого. Они наворачивают тазы жирной и сладкой еды, чтобы потом закидывать канализацию своими испражнениями, чтобы наслаждаться в аэропорту, когда с них требуют оплатить два билета, при этом громко и возмущённо кричать о нарушении прав. С Шэйном они обсуждали одного героя, который не мог встать с постели из-за веса, и все каналы показывали, как толпа мужчин буквально переливает его с этой провонявшей кровати на специальные носилки, и кран поднимает это нечто для заполнения кузова грузовика. Ну разве мог, - спрашивал Лёня своего американского друга, жующего гамбургер, - этот хрен не заметить, что стал невыносимо толст? Ведь уже после 150 по себе знаю :) уже ты не видишь ничего кроме своего жира. Конечно он такой же, - говорил Шэйн, - просто захотелось в ящики попасть. Вот классный чувак, - писал Лёня, - завидую даже, наверное он и пошевелиться не мог нормально, как думаешь?.. Ну, не знаю как он, - ухмылялся Шэйн, - но мне уже становится иной раз трудно встать с кровати. Уау, - говорил Лёня, - покажи? Тогда двухсотсемидесятикилограммовый Шэйн, громко отрыгая, отходил от кровати, и был он полуголый, по уговору, и ложился на своё широкое ложе, и расплывался в нём, почти как тот, которого спасали всем миром, а потом начинал водить ногами, силясь подняться, отталкивая коленями свой живот, и громко, чувствовал Лёня, сопел и даже будто задыхался, и только после титанических усилий, возбудивших и Лёню, и самого Шэйна, и ещё кого-то, кто тоже подсматривал за этим спектаклем, вставал, восставал. Лёня отключался, и тоже шёл на свою кровать, и тоже пытался встать слёту, но — боже, как великолепно, - ощущал, что просто не в состоянии это сделать. Класс! Но до успехов Шэйна ещё почти семьдесят кило набирать.
А интересно, а если вдруг Лена, ну вдруг, придёт? Ну, надо например согласие родителя. И что она увидит? Здра... - скажет она, и её вырвет. От вида мужа, пусть двести лет бывшего, от запаха в квартире, от страха. Она будет бояться что-либо сказать, она не сможет ничего сказать о бумагах на выезд, будет сидеть тридцать минут в молчании, а курить не будет, потому что Сергей, рге, Лен, лель, эрго, нет, фу, потому что Сергей убедил. Она увидит и фото на зеркале, и там же должна быть я, ты меня вырезал, да, ты просто меня вырезал, да и не ты это уже. И ни с кем уже не общаешься? Ни с братом, нет? Ни матери не звонишь? Она мне звонила, ревела. Я никогда её не любила, ты знаешь это прекрасно, и вообще вот она мне позвонила, господи, ну словно я жила в другом времени, всё совсем другое, и тут она звонит, мать моего первого мужа. Нет, знаешь, я всё же покурю, не возражаешь? Она для таких случаев носит с собой сигареты. Она затянется, тяжко вздохнёт, - мда-а... Знаешь, ты для меня словно умер, скажет она, а ещё я Галю видела, мельком, и так мне, знаешь, тошно сделалось, горько так, защемило в сердце. Что была молодость, да, и так оно всё обернулось, только Дмитрий остался. Да, ты прямо умер. А она звонит, а я думаю, господи, да кто это? И по имени меня назвала, и про Димку спросила. И вдруг говорит, что из больницы вышла недавно, с ногой там, не знаю, не поняла, и что по пути домой увидела тебя. Но я теперь понимаю, что если бы увидела тебя, не узнала бы. И спрашивает, не заходил ли ко мне. Я тогда весь вечер смотрела фотки, да, и эта там была, я Сергею рассказывала, что единственное удачное с тобой лето было. И почему ты меня вырезал?
Лена, скажет Лёня, теперь это вот моя жизнь такая. Ты бы знала, как здорово всё начиналось! Сначала я стал просто много есть, ну я не знал, как лучше-то настроить свой рацион. Просто пихал в себя всё, что под руку попадалось. Ну за год набрал всего-то 10 килограмм. Ну что это такое, десять? Чуток пополнел только, даже одежду почти не сменил. А потом я стал умнее, стал с людьми разговаривать, и за второй год уже двадцать, представь, двадцать набрал. Весил центнер. Ну потом устаканилось, стал поровнее как-то расти, стабильно зато, теперь вот за двести переваливаю. Нравится? Он сел около неё, и, не обращая внимания на скандализованное лицо бывшей жены, стал стягивать с себя джемпер. Он взял её руку, да, и почему же рука такая мягкая, совсем слабая, Лен, ты боишься? И положил себе на живот.
Лёня подходил к зеркалу, молча смотрел на себя. Потом на фотографию. Нет, там не Лёня, к сожалению. Коренастый типчик в синих плавках, женат, жена в красном купальнике. Двадцать четыре года. Работает специалистом по информационной безопасности в крупной кондитерской конторе. Любимые блюда: антрекоты и острый томатный суп. Курит. Как и Лена. Они оба любили выйти на балкон и покурить после тяжёлого дня. Они смотрели вниз на проезжую часть, и спорили, какую из машин было бы здорово купить. Лёня, - говорила Лена, стряхивая пепел, - слушай, а как купим, давай съездим на Юг, что ли, а? А Европа как? Ты передумала? Не, ну знаешь, далеко уж очень, да и лучше попробовать сначала с чего-то более такого, мммм, ну родного. У меня бабушка в Краснодаре жила, дядя в Адыгее.  Потом они шли в спальню, Лена рычала, а то вдруг начинала говорить, как маленькая девочка, заглядывая в штаны мужа, ой, дядя, а что там у вас такое? Такое большое и такое интересное? Она очень любила его тело, оно её невероятно возбуждало, ей хотелось буквально съесть его, только от одного вида губы чесались — так хотелось целовать; и как раздражало, что губы не могут целовать его мягкую кожу сразу везде. Иногда она представляла, что Лёня вдруг растолстел, и с одной стороны это было бы невероятное счастье, но с другой лучше бы он резко уменьшился, стал бы совсем крохотным, чтобы можно было взять его и зацеловать до смерти. «Лёня, ты спишь? Слушай, я видела твои фотки старые, ты такой толстый был, смешной. А ты не боишься поправиться?» - «Нет, это как-то прошло». - «Ну я бы не сказала, - Лена ущипнула его ляжку, - ты не худышка. Да не, я к тому, что я не против была бы». В смысле не против? Лена бы начала откармливать его, она бы пичкала его с утра до вечера антрекотами; начала бы общаться с женщинами, что тащатся от толстяков, выясняла бы, как можно сделать так, чтобы Лёня поскорее растолстел. Заказывала мебель, что выдержит тело супруга, ставшее просто невероятным. Лена обзванивала ателье, где можно пошить костюм для очень полного мужчины. И уже сама ситуация, что она делает Лёню таким вот, что на него не найти ничего в нормальном магазине, делала её ежедневность упоительной. «Представь, Лёнь, - шептала она сладко засыпающему типчику в синих плавках, - у тебя был бы такой огромный-огромный живот, и огромные-огромные трусы, и я бы могла укрываться ими от дождя. И тогда бы я целовала и целовала тебя, всего с ног до головы, - говорила она, рукой поглаживая лёнины яички и член, - и в каждую бы складочку зарывалась с головой, о-о, господи, прикинь, у тебя была бы огромная грудь, настоящие титьки, да, и можно было бы нам с тобой мериться грудями, представь, и я бы подставляла свои к твоим...»
Лёня кончал прямо перед зеркалом, даже не дотрагиваясь до себя. Сперма текла по целлюлиту в промежности, там же потом и засыхала, и даже еженедельный душ, - новая ванна уже не вмещала в себя  Лёню, - не мог потом смыть следы грустных оргазмов.  Лёня выключал свет в коридоре и плыл в кухню, где усердно смешивал кучу шоколада, молотых орехов, мороженое, сливочное масло и сахар. Это даст ему ещё немного жира. Может даже целый килограмм, если сразу лечь спать. Главное, ещё набрать. Главное, стать ещё толще. Ещё и ещё.