Без свадьбы

 Ее привезли в штаб утром на синем омоновском  «уазе». Невысокая, худая, в коричневом платье под поясок, она сошла бы за школьницу, если бы не взгляд. Глаза, словно опущенные в серые морщинистые полукружья, не останавливались ни на чем и ни на ком, будто бы избегали любой преграды и встречи. Но если кто-то вдруг перехватывал этот взгляд, зрачки ее, казалось, вот-вот прольются – так они были переполнены густой темной горечью.
  Ладони, заметно тронутые увяданием, она то сжимала между колен, то выпрастывала друг из друга, разглаживая платье. Но это, похоже, не было знаком волнения – просто машинальным движением, чтобы чем-то их занять. На вопросы следователя она отвечала подробно  и равнодушно, имена и адреса называла не боясь, но самый поразительный факт – то, что она, осетинка, на протяжении полутора лет регулярно, чуть ли не ежедневно бывала в Ингушетии и ни разу не подвергалась ни нападению, ни даже оскорблению, в то время как иные случаи заканчивались захватом в заложники, а то и просто убийством, - этот факт она не объясняла никак. Просто пожимала плечами.
  После допроса ее повели поесть. Все так же безразлично, не замечая вкуса, она вычерпала тарелку супа, проглотила ложками пюре с кусочками мяса, запила бесцветным компотом. Потом ее вернули в комнату дежурного и велели ждать. Чего ждать – не сказали.
  В открытое зарешеченное окно была видна спортплощадка, на которой солдаты, голые по пояс, с криками играли в футбол. Это было однообразно и скучно. На подоконник время от времени взлетали синицы, склевывая невидимые крошки. Это тоже оставило ее безразличной. Только сама решетка, казалось, привлекла какое-то внимание, она оглядела ее сверху донизу, но тут же снова стала бесцельно смотреть сквозь нее, может, думая о чем-то, а может,  и безмысленно – просто так.
  Офицер, сопровождавший ее на обед, вернулся не один, а с высоким парнем – тоже в «камуфляже», но без погон. На шее у парня висели два фотоаппарата, редкие русые волосы курчавились на висках.
 - Ну, потолкуйте, - сказал парню офицер и снова ушел.
  В комнате, кроме них, еще оставались двое дежурных, занятые своим.
 - Давно тебя замели? – спросил русоволосый.
  Ей не  хотелось отвечать. Надоело.
 - Ты не думай – я не военный, - продолжал парень. – Я фотокорреспондент. Из Орла. Николаем зовут.
  Она молчала.
   - У меня тут друзей много. И среди  осетин, и среди ингушей. Я вообще не могу понять, какого черта люди друг другу жить не дают! Ну ты вот скажи, ты – понимаешь?
  Она молчала.
 - К нам в Орел недавно беженцы понаехали. Одной семье мама флигель сдала. Они ее благодарят, а она мне по телефону плачет: «Сыночек, люди из родного дома оттуда бегут, а ты туда… Зачем?»  А я думаю: может,  образумятся, успокоятся – и на моих глазах это произойдет. Ведь снимали же фронтовые фотокорреспонденты конец войны в Берлине… Кому повезло, конечно. А мы теперь только  начало снимаем: войну снимаем, развалины, трупы. Наступление мира еще никто и нигде не снял – ни в Карабахе, ни в Таджикистане, ни здесь…
  Она молчала.
 - Ты замужем? Дети есть ? – он закурил и собрался было спрятать сигареты в карман, но, спохватившись, предложил и ей.
  Она кивнула в сторону дежурных.
 - Товарищ капитан, - громко спросил корреспондент, - можно угостить ее сигаретой?
  Один из дежурных, не оборачиваясь, махнул рукой. Она не торопясь, с удовольствием затянулась.
 - Я слышал, ты к ингушам как к себе  домой ходишь. Это правда?
  Она впервые подняла на него глаза, по которым опять прокатилась густая темная волна:
 - А что ингуши – не люди, что ли?
 - Но здесь, в Осетии, многие так думают. Ведь ты осетинка?
 - Ну и что? А муж был ингуш.
 - Почему «был»?
  Она опять отодвинулась к окну и замолчала. Николай тоже помолчал, потом стал настраивать фотоаппараты, вставляя пленку, проверять вспышку. Она обернулась:  не надо это, зачем…
 - Извини, - ответил он, - привычка. На память.
- Какая память? Я же не умираю еще.
- Конечно. Ты молодая совсем.
- Была.
  Она вздохнула, выпрямилась на стуле и вытянула ноги – загорелые и поцарапанные.
 - Дай еще сигарету.
  Закурив, так же спокойно и отстраненно, невесть для кого, стала рассказывать.
 - Я с детства во Владикавказе жила. Когда восьмой класс  закончила, поступила в торговый  техникум. Училась отлично. Мать и сейчас показывает мне почетные грамоты. Раньше, говорит, я от радости за тебя плакала, а теперь от горя. Первый курс отучилась хорошо, а на  втором стала  пропускать. Появилась у меня подружка – Мадина, тоже осетинка.  Утром  встретимся: «Ну что, на занятия пойдем?» - «Не-а, лучше покурим, на гитаре поиграем…» У одной нашей девчонки квартира была – родители в Сибирь уехали, ее одну оставили, - мы там и собирались. Курим, чай пьем, балдеем…
 - Так уж и чай?
 - Чай. А потом я с Магомедом познакомилась – он тут в медицинском учился, на семь лет меня старше. К тому времени тоже на занятия месяца два не ходил… Ну,  встречаться начали. А месяца через три и жить стали вместе, квартиру сняли. Мама, как услышала, сперва против была. Потом узнала, что я жду ребенка, с Магомедом встретилась – а он вообще-то человек хороший был – и смирилась. Зато его родители приезжали, уговаривали: оставь ее, осетины наши враги, мы тебе и дом купим, и машину – только брось.
 - Это когда было? До войны?
 - Конечно. В году, наверное, 88-м. Да, в 88-м.  Матери моей скандалы устраивали, увозили его несколько раз под разными предлогами… Только он все равно убегал. Его мать кричала: «Как  ты можешь – осетины твоего брата убили!» А его не убили – он ехал на мотоцикле и столкнулся с грузовиком. Обычная дорожная авария… А она себе в голову   вбила… Что только не делала! Приезжала ко мне, оскорбляла: мол, ингуша захотела, хорошо тебе с ним… Только из уважения к нему я все терпела. Он им сказал: если войдет она к нам в дом -  и я жить буду, нет – нет. А она: «Только через мой труп!»
  Потом ребенок родился. Он говорит: давай распишемся. Но я не хотела, думала, на ребенка еще буду пособие получать. Вообще-то мы нормально жили: он на вулканизации работал, нам хватало, но все-таки… А потом, когда согласилась, они его паспорт забрали, чтоб не расписался со мной… У меня тогда бабушка жива была, а у нее дом – в общем дворе комната и кухня. Она, как узнала про ребенка, оформила дом на меня: живите. Правда, когда сыну полгода исполнилось, мы на квартиру с удобствами ушли – на улице Коста, у самого рынка…
  Родители его продолжали приезжать, но уже реже. А отец у него в Назрани каким-то начальником был, в Мекку ездил – в общем, уважали его ингуши. И приезжает он как-то на машине, привозит родственника и говорит: пусть у вас поживет, ему в Назрани негде. Ну, мы согласились. А он, оказалось, кололся. И сначала мужа приучил, а потом, когда Мага на работу уходил, стал мне предлагать: попробуй, королевский кайф – ни с чем не сравнить… Короче, попробовала я – и мне понравилось. Стала втягиваться. А муж уже так втянулся, что машину заложил… по дешевке: купил за девять тысяч, а заложил за две… и поехал с этими деньгами на Украину, за маковой соломкой. Вернулся ни с чем, обманули его там – ни денег, ни товара. Родители узнали, где машина, выкупили, но сказали: бросишь ее, тогда получишь. А он: ничего мне  от вас не надо, сами купим…
 - Любил тебя?
  Она закрыла глаза, отчего серые полукружья под ними замкнулись в полные круги, которые, казалось, зияли на лице слепо и удивленно. Переводя дыхание, словно перешагнул преграду, она снова заговорила:
 - На ребенка они никаких претензий не предъявляли. Мать прямо сказала: не нужен нам осетинский выродок. Его брат приезжал – даже посмотреть не захотел:  «Я что, нянька?!» У ингушей закон такой: мужчина вообще не должен никаких чувств показывать – ни к жене, ни к детям. Мы с Магой по-другому жили.
  А тут случилось – уехали на три дня по делам. Ребенку уже год и месяц  исполнилось, оставили его на маму. Возвращаемся – сына нет. Мать рассказывает: «Приехала свекровь, говорит, дедушка умирает,  просит хоть посмотреть на внука перед смертью. Я и поверила, сказала только: давайте  я за ним завтра приеду. А она: не надо, у нас четыре машины, сами привезем. И еще:  «Это же ребенок нашего сына – разве ж мы ему что плохое сделаем?» Словом, согласилась. Ждет день – нету. Поехала сама. А они ни в какую – не отдают. Ну что мама могла поделать, бедная хромая женщина? Только заплакала: «Дети приедут, что я им скажу?» - «Ну, мы же не чужие, - отвечают.- Сын вернется, ему и отдадим ребенка». Мама рассказывает и опять плачет: «Выхожу из их  дома, иду на автовокзал… Без косынки… Ингушки все в косынках, их сразу видно… А за мной дети бегут следом и кричат: осетин тут жить не будет, осетин тут жить не будет…» 
 - Уже и дети этим отравлены?
 - Я не знаю, может, политикам и вправду ясно, кто больше виноват – осетины или ингуши. Но я-то при чем? Муж и сын мой при чем?
  Она закусила губу и отодвинулась к окну. Николай давно уже снял с себя фотоаппараты, отложил их и теперь только крутил в пальцах коробку сигарет, унимая изнутри идущую дрожь.
 -  Я кричу: «Мать, поезжай и, как  хочешь, без ребенка не возвращайся!» Поехал муж. Но они и ему не отдали, сказали: «Отцу сейчас очень  плохо – если заберешь, он от горя умрет». А у ингушей такое уважение к старшим… Даже если брат тебя всего на год старше и он не прав, все равно ты должен его слушаться… Я вообще чуть с ума не сошла. Мага, говорю, если ребенка не привезешь, я с тобой жить не смогу. Но они это предвидели, отправили нашего Русика куда-то к родственникам – короче, спрятали, а Магомеду говорят: «Хочешь – приходи без нее и живи. И тебя прокормим, и сына, можешь вообще не работать, деньги будем тебе давать каждый месяц и все, что хочешь…»
  Ну, сколько-то времени прошло – очень соскучилась я по сыну, решила поехать хоть издали посмотреть на него. Вижу: во дворе с ним гуляют, все время под присмотром. Правду сказать, ухаживали за ним очень хорошо, полюбили его все. А я Маге дома скандал устроила: ты что, не мужчина, сына не можешь вернуть? Он только одно отвечает: «Не стану  же я на родную мать руку поднимать? Давай поедем, там будем жить». Ну и переехали мы в Назрань…
  Голос ее сорвался, и Николай, чтобы дать ей успокоиться, принес воды. Пока она пила, спросил:
  - А тот мужик, что к наркотикам вас приучил, куда делся?
 - Уехал… Но я уже не могла без уколов, стала мужа просить. Он разозлился страшно, я, говорит, убью его… "Тебе можно, а мне нельзя?" - спрашиваю. «Ты ведь женщина!» Но деваться некуда – начал и мне уколы делать…
 Ну, в общем, стала я жить у них в Назрани, он их уговорил: мол, она и обычаи наши будет соблюдать,  и все делать… Мать все равно была против, но отец разрешил, даже накричал на нее, сам завел меня… правда, не в дом, а во времянку такую. Сижу плачу. Прошу: «Мага, принеси мне сына». Час, два… Потом сестра его приходит: «Не нужно мальчика тревожить, он тебя уже забыл». А прошло месяца два всего или чуть больше. Я говорю: ты принеси, а забыл, не забыл – видно будет. Она его приносит, но в руки не дает. Так и повелось. На пять минут меня с ним не оставляли. Учили его говорить, что я «тетя Оля». Он – «мама», а они – «тетя Оля»…
  Ко мне нормально относились только двое: сестра Маги, моя ровесница, и младший брат. Ну, и отец более-менее. Остальные… у него еще три брата и четверо сестер… при муже они ничего не говорили, а без него… Видно же, когда даже на чужом языке тебя хвалят  или ругают. Да я и некоторые слова скоро стала понимать. Они ему при мне говорят: зачем тебе она, мы тебе ингушку найдем. А он им нарочно на русском: «Я уже нашел, что мне нужно!»
  Мама моя меня утешает: терпи, чтоб не к чему было придраться. И я молчала. Косынку стала  носить, утром в доме прибиралась, навоз убирала, лишний раз во двор старалась не выходить – чтоб на обиду не нарваться. Только еду они не давали мне готовить, показывали, что брезгуют.
  И к сыну по-прежнему не подпускали. Бывало, играемся с ним… случались такие моменты… он дразнит меня: Оля, Оля. Говорю: «Какая я тебе Оля?» - и делаю вид, что плачу. Тогда он начинает гладить по голове: «Мама, мама…» Спать укладывают – он меня за руку хватает, тянет, чтоб рядом  легла, но тут сестра старшая ложиться. Она старая была уже, не замужем и не била его, не обижала, только баловала сильно… Я прожила у них месяца три или четыре, не помню. Это было весной 91-го. Уже митинги шли, обстановка такая накаленная. У нас комната на втором этаже, так я часто и засыпала, и просыпалась под шум митингов. Слов не разбирала, но чувствую – злые очень все. И, конечно, осетин во всю ругают. Лежу и думаю: ну, чем я виновата, что осетинка, что родилась не украинкой, не узбечкой и не ингушкой? Нацию ведь человек не выбирает – как же за это его можно ненавидеть или любить? Мой Мага ингуш, но разве за это я его полюбила? Конечно, ингуши много в жизни натерпелись, но что ж, мне теперь любить его нельзя?..
 - Не  наговорились еще? – весело вошел в дежурку прежний офицер. Николай знаком остановил его. – Ладно, ладно, я не тороплю. Еще… - он посмотрел на часы, - минут сорок у вас есть.
  Она будто не слышала его, вся ушла в себя. Только помолчала немного и, полузакрыв глаза, продолжала:
 - Куда-то Мага уезжал, не помню… Его мать поднялась ко мне и говорит: «Знаешь, где твой муж?» - «Знаю. Собирался к ночи вернуться, но, видно, дела задержали». – «Нет, - улыбается – Он у той, которую любит по-настоящему. У ингушки. И сколько ты ему детей ни рожай, он все равно уйдет к ней. Лучше уезжай, пока молодая. Еще выйдешь замуж, будешь жить нормально…» - «Хорошо, - отвечаю. – Отдайте моего сына,  и я вам обещаю, что Магомед даже следа моего не найдет». – «Заберешь, когда подрастет».
  И тут лопнуло мое терпение. На глазах у них выбросила косынку, прямо через митинги пошла к автовокзалу и уехала домой. Матери объяснила, она в слезы: «Моя вина, что поверила им». Она в жизни никого не обманывала – думала. И другие так. На следующий день Мага приехал: ему сказали, будто я выбросила косынку и заявила, что надоело мне на них пахать   и что   не нужны мне ни ребенок, ни их сын – найду себе осетина… "Ну, если ты им веришь, возвращайся один. Сколько можно каждый день скандалить? А хочешь жить со  мной – привези ребенка". «Хорошо», - говорит он.
  А в нашем доме, я забыла сказать, еще один ингуш жил, Мусса. Лет 50 ему. У него жена и дочка девятимесячная. Он иногда приглашал нас к своему брату в Назрань за лекарством – тот его делал и продавал. И как-то раз мы ездили с мужем туда без него. Приехали, Мага зашел, а я на улице, в такси осталась. Выходит, а в руках у него магнитофон. Оказывается. Дома никого не было, он и взял. И еще забрал из холодильника 300 грамм «черняшки»…
 - Чего?
 - Ну. опиума.. и вещи золотые – дорогие, красивые… В общем, эти  триста грамм мы за неделю прокололи, пораздавали, магнитофон слушали… И тут Мусса приходит – поехали, говорит, в Назрань, за лекарством. Я Магу спрашиваю: может, узнали что о краже? А он: ну и что?.. Беззаботно так… Он, если поступал как-то не так, всегда  на   своего влиятельного отца рассчитывал…
  Приехали, зашли к брату. Он выложил лекарство на стол и говорит: если ты мужчина, сделай  возврат, а то между нами вражда будет, даже кровная. Какой возврат, удивляется Мага. Брось притворяться, отвечает брат Муссы, тебя во Владикавказе твои же друзья- наркоманы за десять  грамм продали – и про лекарство рассказали, и про магнитофон… А будешь отпираться, можем и ее убить. «Хорошо, сделаем возврат, только отпустите ее». – «Нет, она будет у нас, пока все не принесешь».
  Мага туда-сюда мотнулся, привез золото, вещи, не было только лекарства и денег  – ста тысяч.  Приехали и его родители, снова скандал. Меня в этот момент спрятали, чтоб родители не накинулись. Ну, деньги они заплатили, а про лекарство им не сказали – отец мог их опозорить за то, что продают наркотики. Мага пообещал позже лекарство вернуть. Уехал он вместе с родителями, а мне сказал: жди, я ночью убегу и сына постараюсь забрать.
  Жду. Мусса разговоры разные ведут. Дурак, говорит твой муж, заглянул бы в кладовку – там еще 450 тысяч лежало. Потом, к ночи, ныть  начал: поехали домой, у меня там  дочка больная… Брат его отговаривает – тогда уже комендантский час действовал. Мы остались. А утром…
  Она снова умолкла и сжала губы – белые, будто обескровленные. «Сколько ей лет? – подумал Николай. – Лет 25, судя по всему? А лицо – на все сорок…»
 - Что утром? – поторопил ее.
  Она с трудом разомкнула губы, опять качнув густой горечью в глубоких глазах.
 - Утром заходит старик-сосед и кричит: осетины на нас напали! Все повскакивали, похватали автоматы… у них много было… сели в машины. Я прошу: подкиньте меня хоть до перекрестка, я домой поеду. А мне: ты  наш гость, пуля заденет – нам позор, лучше прими дозу, а обстановка проясниться – сами тебя отправим.
 - Война  войной, а традиции соблюдают?
 - Да, для ингушей гость – человек неприкосновенный. Но я-то не гость, а почти заложница… Словом, через пару часов возвращаются, говорят: это серьезно, осетины вовсю стреляют, зверствуют… Мусса плакать начал: как я теперь жену увижу, дочку? Меня просит: поезжай, спрячь их, я тебе что хочешь отдам! Не надо ничего, говорю, да их никто и не тронет – за что?
  Вечером Мага пришел: «Война началась, что делать будем?» Постараюсь, говорит, ребенка украсть и в город поедем. «Тебя убьют, - плачу, - ты ингуш». – «Да ты что, меня же все знают!» Утром собрались, до дамбы на машине доехали, а дальше невозможно – стреляют, головы не поднять. Я решила: до Чермена  доберусь, а там через поле пешком. Он хотел со мной, но его напугали: там не только любого ингуша убивают, но и тех, кто за него заступается. А нам видно было, как в Чермене дома горят – семь или десять. Спрашиваю: что это? Говорят: тех, кто отстреливался, гранатами забрасывают и убивают.
  Решили мы, что Мага вернется за ребенком, доберется до  Пятигорска, там  через неделю встретимся и уедем в Среднюю Азию – от этого кошмара подальше. Обнимаемся на прощанье, а Мусса все плпачет, своих уговаривает: что вы делаете, зачем воевать, глупо это… Меня прост: «Домой приедешь – у меня под кроватью половик, под ним доска поднимается, там лекарство. Возьми его, а жену спрячь. Если с ней что случиться -  я себя убью!»
  Короче, пошла я. Кое-как добралась. К подъезду подхожу – соседи кричат: ее тоже надо убить, она с ингушами заодно. Я смотрю на них: лица перекошенные, зубы как у зверей голодных… Я почему-то особенно зубы помню: люди вроде давно знакомые, а зубы… Раньше ни у кого таких не видела.
  Ну, немного отдохнула – надо, думаю, пойти, жену Муссы спрятать. Мать говорит: это бесполезно, там уже весь подъезд перевернули, даже дверей нет. Потом я узнала – ее другой сосед спрятал.
  В  Пятигорск через неделю я тоже поехать не смогла. И Мага не смог. Я два месяца ждала от него известий, потом не выдержала. Открытых военных действий уже не было, и я решила съездить в Назрань – будь что будет, Бог мне поможет. Попросилась к российским солдатам в БТР, они меня  до Черменского круга довезли. Один, помню, все удивлялся, какая я храбрая, если туда еду…
  С мужем встретились – наговориться не можем. Он говорит: « Я так тебя искал!  С ребятами из российских войск подружился, просил тебе позвонить. И ребенка можно было забрать – родители  уже расслабились, думали, думали, что теперь нам никак не встретиться. Давай поедем во Владикавказ жить». А я ему: « Нельзя. Сколько крови было… Кому ты объяснишь, что не воевал и воевать не хочешь?» - «Но я даже не похож на ингуша! И акцента у меня нет…» - «Нет, ни на что нельзя надеяться. Если поймают, даже выкупить тебя не смогу». После этого я  и начала в Назрань ездить. А он меня каждый день встречал у российских постов. Предупреждал только: если вдруг не встречу, никуда от поста не отходи, в  машину с ингушами не садись, как бы ни приглашали. А за ним тоже ингуши начали охотиться, он и очки черные стал надевать.
 - Зачем?
 - Ну… Может, чтоб не так узнавали…
 - Свои-то? Неужели, правда, боялся?
 - А вот слушай… Однажды приехали мы раньше обычного – его нет.
 -  Кто это – «мы»?
 - Да с подругой я ездила, с Мадиной. Где его искать – не знаю, он не дома жил. Поехали к его знакомому, чтоб не терять время, достать лекарство, но с Магой разминулись. Ожидая, я на кухне прилегла – меня уже ломить начало. Минут на двадцать, может, забылась – смотрю, а вокруг человек десять с автоматами. «Вставай,- кричат. – Ты кто по национальности?» Я испугалась, говорю: узбечка. «Какая ты узбечка? Осетинка!» Думаю, это хозяин дома сообщил о нас. Если б сами пришли, то подругу и не заметили бы – она в дальней комнате была. А то сразу потребовали, чтоб и она выходила.
  Привозят нас в милицию. Решили обыскать в присутствии понятых. Я стою спокойно – знаю, что ничего нет, кроме денег. А один лезет ко мне в карман и вытаскивает опий. «Чье это?» Я говорю: сами же и подкинули – меня ведь обыскивали уже. А подруге, оказалось, в помаду подложили…
  Потом один стал нас допрашивать:
 - Рассказывайте, зачем вас осетины прислали. Вы разведчики?
  Да какие мы  разведчики, говорю, у меня муж здесь живет! «Муж твой тоже шпион – он теперь как осетин». И грозит: «Лучше рассказывайте, где штаб, где заложники. А то сейчас в камеру к мужикам вас отдадим, они по десять лет женщин не видели…»
  Ну, думаю, лучше я себе вены перережу, чем будут издеваться. Он вышел, а я окно разбила, схватила кусок стекла и режу. Он забегает: « Ты что, дура? Никто тебе ничего не сделает. Это если б наши девочки попались, осетины бы живого места на них не оставили. Ты бы сама содрогнулась, если б знала, как они поступают». Я ему: а в Осетии говорят, что ингуши зверствовали. «Ингуши не зверствовали!» Понятно, отвечаю, сейчас каждый себя правым считает.
  На ночь оставили нас в кабинете. Себе он постелил на столе, я составила три стула, легла прямо в пальто, как была. Только уснуть не могла – болела очень, потому что без лекарств. Ворочаюсь, плохо мне. Ночь прошла, как целый год.
   На следующий день он стал меня за  Магу крутить: может, он убил кого – говори! Не знаю я ничего, отпусти, прошу. Нет, отвечает, если захотят тебя осетины выменять на заложника – поменяем, не захотят  - будешь сидеть. Правда, что с тебя взять? Два барана?
  Сначала шили нам статью за лекарство. Потом за сопротивление властям – вроде мы в КПЗ буянили, матом ругались. В конце концов отвели нас к судье, тот дал по десять суток и сказал: «Не думайте, не за то, что  осетинки. Но закон нарушили – надо отвечать».
  Начались наши сутки. Ничего не скажу, относились к нам нормально, даже лучше, чем к своим. Никто не грубил, не приставал, кипяток давали. Надзиратель ( он сам беженец, из Владикавказа) через день дежурил, дозу приносил. Но я все думала, как убежать. А зима была не очень холодная, только к вечеру крепко подмораживало. И где-то на пятый или шестой день, когда мы с работы возвращались, приотстала я, огляделась – нет никого! – и в ближайший двор – там стройка какая-то шла и канава раскопана. Я туда. Лежу и молюсь: Боже, если я в жизни ничего плохого не сделала, не дай им меня найти!
  А они бегают уже, фонарями светят, по-ингушски кричат, ругаются. Чего я тогда не пережила! Скоро мерзнуть стала, потом онемела вся, уже и холода не чувствую. Часа два пролежала, потом утихло все, «мигалки» по Назрани поехали. Видно, они решили, что я успела убежать и пойду сейчас к мужу. Значит, туда мне никак нельзя. А куда? Кто меня не выдаст? Домой-то – далеко, холодно, страшно… И решилась пойти к одной знакомой, учились мы раньше вместе. Скажу: отдам, что  захочешь, только не выдавай. Не помню уже, как добралась. Машину увижу – сразу в канаву, пройдет – я дальше, по огородам. Пришла, она говорит: это ужас, что ты убежала. Оказывается, минут пятнадцать, как Мага приходил, деньги просил в долг, чтоб меня вытащить. Говорю:  я сама вам деньги дам, только не выдавайте, дайте хоть на один день остаться. Они: конечно, оставайся. Мать ее даже обиделась: если выдадим – грех на душу примем. А муж взял у меня три тысячи и сходил, принес мне лекарство.
  На мне была новая джинсовая юбка, джинсовые сапоги и свитер. Я на следующий день все ей отдала, себе попросила  что-нибудь старое, оделась как пацан, усы нарисовала, шапку надела и пошла с ней к Маге. Там в садике за дерево легла, попросила: позови Магу или младшего его брата Алаудина, больше никому ни слова. Вышел Алаудин, говорит: Магу арестовали. «За что?» - «Не знаю. Завтра я машину возьму и до Черменского круга отвезу тебя»…
  Но на Черменскому кругу, кроме российских войск , уже ингушскую милицию поставили. Пришлось мне в Грозный добираться, оттуда до Минвод, потом уже во Владикавказ. Приехала, а здесь меня похоронили – кто-то сказал, что видел, как мой труп разорвали, принесли матери соболезнование. Я как глянула – не поверила, что у нее свой волос: ты что, покрасилась? Раньше у нее отдельные сединки были, а ту вся голова.
  Девчонкам рассказала, что случилось и что Мадина там осталась.  Стала искать заложника, чтоб на нее обменять. Говорят: заложник есть, только давай три  миллиона, а то что выходит – я его поймал, а теперь должен живые деньги выкинуть? Так никто и не дал своего заложника на обмен.
  Я долго в Назрань не ходила – боялась. Лекарство пришлось покупать дорого. От Маги ни весточки, ничего. Что с сыном – не знаю. Мама совсем слегла, ноги не держат. Как жить?
  Потом научили меня через посты ходить. Российские ребята ничего,  пропускали, а ингуши… Там, оказалось, одну фамилию назовешь … нет, не фамилию – кличку … ее все знают… и тебя не только любой милиционер пропустит – еще и проводит, а то даже на машине подбросит. Они свою долю получают. Ну, я и приспособилась. Уже знала, в какие часы ходить, кто когда дежурит – все знала. А вот к Маге пробиться не могла никак. Сама боялась, а кого не просила – ничего не вышло. Отца-то уже не стало, заступиться некому… И обо мне ему, наверно, Бог знает что наговорили… Может, я и виновата, что все так получилось…
 - Подруга, тебе пора, - окликнул ее один из  дежурных.
  В комнату, оказалось, уже вошел наряд из городского отдела милиции, чтобы сопровождать ее.
 - Куда, не знаешь? – спросил Николай.
 - В СИЗО, наверное. Меня ж за лекарство взяли, не за войну…
 - У нее дело местного значения, - сказал дежурный.
 - А что все-таки с мужем? – не удержался Николай. – Он у своих сидит, а ты – у своих?
 - Ладно, пока! – будто не услышала она, только черная волна снова качнулась в глазах. – Дай сигарету.
  Он отдал пачку.
 - Я тебя навещу. Завтра же!
  Выталкивая из груди струю дыма и проводив ее опущенным взглядом, она медленно покивала – не столько в ответ, сколько, наверное, от неизвестности насчет завтра.
  Когда ее увезли, Николай  собрал  фотоаппараты, подошел к дежурному.
 - Ну и жизнь… - сказал тот. – Я тут сводки за последний месяц полистал, пока вы беседовали… Нашел одну… Смотри там… внизу…
  На машинке через старую, полувысохшую копирку было напечатано: «В 4.30 часов  утра в Чермене  на улице Ленина обнаружен труп неизвестного мужчины с огнестрельным ранением в голову. При участии сотрудников МВД Ингушетии установлено, что это Арсельгов Магомед, 1966 года рождения, бежавший из-под стражи. Обстоятельства смерти выясняются».
 - Думаешь, он? – спросил Николай.
 - Все может быть… Похоже…- отозвался дежурный.
 - А где нашли-то?
 - Да в развалинах… Там еще у дороги дерево стоит, на нем дощечка, под осетинский флаг раскрашенная,  вроде границу обозначает. Да ты знаешь!.. Но, может, еще не он?


1994
Северная Осетия - Ингушетия