Сильфиада 57. продолжение

- Пошли к Пузану, - предложил Факел; все-таки отодрал болячку… - Может, работенку подкинет?
- Опять его должников трясти? – уныло произнес Грог, и его длинный красный нос поник, потускнел. – Да нам сейчас кто угодно самим навтыкает. Не, не пойдем.
- Ну, блин, какую-нибудь девку ему притащить помоложе – он любит, - предложил Факел.
- Это можно, - согласился Грог. – А ты как?
- Я бы сейчас какого-нибудь чурку завалил, - ответил я; на душе так говенно, что хоть волком вой. – Взял бы кирпич да разбил бы ему башку, чтоб мозги полезли.
Факел заржал – он всегда ржет, будто ворона каркает, противно так… ему бы тоже башку разбил, если б мне заплатили.
- Чурки-то тут причем? – спросил Грог.
- Да при том! Их всех передавит надо!
- За что?
- За то, что есть! Падла, бьешь его, а он стоит, хнычет, и смотрит на тебя телячьими глазами: «Не бей. Брат! За что?»
- Так и правда – не за что, - согласился Грог. Я сплюнул:
- Дурак ты. Грог! Знаешь, какой кайф? Он же сделать тебе ничего не может. Он слабее. Или просто трус. Ты его размесишь, а потом менты по городу бегают, ищут и бесятся. Представляешь? Из-за одного меня такая махина крутится; люди работают; а поймать меня не могут. Вот и получается, что я – сильнее их всех. Я один! Им эти чурки – как кипяток на задницу…
- Вот и получается, - перебил сердито Грог, - что ты – глист. Его тоже поймать трудно, потому что живет он в жопе, и прячется глубоко в говно. Ты не сильнее; ты ничтожество. И тебе нравится думать,
Что о тебе кто-то думает – все эти менты; ты так внимание к себе привлекаешь, потому что по-другому – никак.
- Никак?! – я подорвался с лавки; ну, сейчас я его…
- Никак, - подтвердил Грог и так глянул, что почему-то я не стал его бить. – Если такой сильный, почему бокс бросил? Получил пару раз в морду – и в сторону? Знаю я это. Все вы, Белые Потрошители, такие – как в куче, с палками, да против одного – так смелые. Как один на один – так ссыте. Нет, никаких чурок! Я не такой; я не с тобой, Люк.
- Ну, подожди, Грог, - прошипел я. – Припомню.
… Этого пижона мы увидели издалека – белесый, как моль бледная, прямой, как палка, он шел по аллее прямо к нам. Мы сидели в своем обычном убежище – заплеванная грязная скамейка в зарослях кустов, - нас видно с дорожки не было, но он шел точно к нам.
Будто знал, что мы тут сидим.
- Какой лошок идет, - хмыкнул Факел, и его разбитые, изъеденные огнем губы разъехались в мерзкой ухмылке. – Прямо к нам, чтоли?
- Да отлить здесь хочет, - догадался Грог.  –Костюмчик-то белый носит, а гадит как и мы – где попало. Пощупаем его?
- А давайте, - разбитным голосом рявкнул Факел, разгораясь азартом. – Чур – пиджачок мой.
- Ты в нем будешь как ишак в танке, - огрызнулся я. Вообще обнаглели, страх потеряли! Пора объяснить, кто здесь главный. – Добычу буду делить я. Не нравится – мотайте.
- Да? – протянул Грог; он прямо на глазах все хамее!  - А может, это тебе отсюда топать придется? Мы с этим и вдвоем справимся, не в первой. И с тобой, Потрошитель, тоже…
- Ну да?! – зашипел я; от злости даже горло охрипло. – А я вот сейчас в ментовку побегу и скажу там, что тут два ублюдка – Факел и Грог, - красивого белобрысого господинчика грабят. Ну, и что скажешь?
- Ох, и засранец ты, Люк, - процедил Факел. – Я всегда знал, что ты – крыса.
- Вот и дальше знай, ошпаренный, - огрызнулся я. – А здесь - я  главный. И делить буду я! И вещи, что мне понравятся – мои!
- Твои? А что тебе нравится? – белый лох стоял уже прямо перед нами; и когда только умудрился пролезть через кусты – мы и не заметили. Стоит, смотрит… как-то спокойно.
Вроде и не смотрит вовсе, а спит. И белой палкой в землю тычет.
На вид – лет двадцать ему; но по глазам – словно злой и жадный старик глядит.
Расфуфыренный; весь в белом – и даже ботики белые. В ухе серьга – кажись, настоящий камешек-то, вон как Грог запыхтел радостно, а он в камешках знает толк! Трость; а лицо..! нехорошее такое лицо, опасное. И очень красивое – словно он один человек, а все вокруг матрешки губастые.
И – бледный. Как покойник.
                ********************************************
- Так что тебе нравится? – повторил Принц Лед, улыбаясь, опираясь обеими руками о блестящую ручку щегольской тросточки. Набычившийся мальчика лет пятнадцати  - Люк, прочитал в его мыслях Лед, его Люком зовут, - скривил тонкие, нервные губы. Злоба и зависть черными змеями оплетали его сердце, и Принц Лед с удовольствием взял их себе, ощутив, как они вползают в его сердце и наполняют его Силой. По траве пробежал холодок, куснувший нежную весеннюю зелень, и Лед с удовольствием ощутил, как от Силы, заполняющей его тело, под белыми его ботинками промерзла земля – он услышал еле уловимый скрип ледяных комочков, трущихся о подошву.
- Пиджачок вот твой нравится, - развязно ответил Факел, неожиданно легко и ловко поднявшись со скамейки. – Может, снимешь?
-Зачем? – Принц Лед улыбнулся, глядя на жуткую лысую голову, изуродованную пламенем, с ушами, похожими на раскисшие пельмени. Похоже, за этими злыми, мутными после вчерашних возлияний глазами мозгов осталось еще меньше, чем целой кожи на голове… Старые, размазанные по лицу ожоги – и свежие, еще кровоточащие раны. Лед даже знал, кто их нанес.
Длинный, жилистый, костистый, с цепкими руками – Факел мог бы стать хорошим спортсменом. Да он и был им – Лед заглянул в него глубоко, оценивая, кому его отдать: Назиру или себе? – и увидел ринг, соперников, едва уворачивающихся от длинных сильных рук… он спортсменом был, но хорошим спортсменом – не стал. Жестокость, тупая жестокость наполнила его душу. Ему смешно было превратить в отбивную мелкого тощего соседского мальчишку; силой затащить за угол девчонку и потискать – так просто, чтобы посмотреть, как она заплачет, а вовсе не для того, чтобы почувствовать ладонью округлость её маленькой груди… Он даже не помнил, какие ощущения у него вызывали эти бесстыжие грязные ласки…
«Это для Назира, - подумал Лед, глубоко вдыхая черные воспоминания отупевшего наркомана. Тонкий приятный холодок пробежал по его спине, потрескивая, заискрился инеем белый пиджак, так понравившийся Люку… Потемнело; снеговые тучи, почуяв возрастающую силу хозяина наползали на небо. Потянуло морозным дыханием зимы.
- Ну что, лошок. – гадко ухмыляясь, произнес Факел, - сам разденешься или нам придется тебе помочь? – он профессионально крутанул запястьем и в его грязную руку с кое-как обкусанными, украшенными черной траурной каймой, ногтями скользнул нож. Хороший нож, острый. Охотничий отполированный клинок с замысловатой гравировкой. – Становится прохладно; я замерз.
Интересно, а откуда у наркомана такая дорогая вещь, и почему он её еще не продал?
Принц Лед еще раз улыбнулся; ярость, страх и жадная радость предстоящего дележа фонтаном хлестала их глаз на изуродованном лице, вливаясь в ледяное сердце демона. Еще, еще! Хороший будет обед для Назира…
- Ты и на ногах ногти обкусываешь? – спросил Лед; Факел от удивления захлебнулся, оторопел.
- Чего?! Ты чего сказал?! – подал со скамейки голос Грог – Лед перевел на него взгляд, но вместо тощего мальчишки в мешковатой, с чужого плеча одежде, увидел визжащих в ужасе девчонок, с которых длинноносый мерзавец сдирал одежду, обезображенное тело, в чьи уже не шевелящиеся бока злобно, с остервенением еще и еще бьет нога в окованном железном ботинке… а где-то глубоко, очень глубоко, в самом далеком омуте его памяти спрятана мерзкая тайна, о которой не знает даже его дружок, Люк: темный брошенный дом, пустая черная пасть подъезда, и маленькая белая ручка с накрашенными ноготками, вывалившаяся из-за двери… Грог убегал, скользя своими подкованными  железом ботинками по глине, спотыкаясь о битый кирпич, и дом исчезал, заслоняясь голыми серыми деревьями, сумерками и моросящим дождиком. Опять для Назира, подумал Лед.
- Ты разве не слышал?
- Э, ну ты че скалишься?! – разозлился Люк, неторопливо поднимаясь со скамьи и важно,  деловито отряхивая грязный  зад.  – Совсем страх потерял?
Факел, как цепной пес на привязи, какал нервно передо Льдом, перебрасывая нож из руки в руку; видимо, по привычке ждал команды от главаря.
- Я – скалюсь? – искренне удивился Лед.  – Я не скалюсь. И страха я не терял. Я вообще не знаю страха.
Нож, в очередной раз перекинутый их руки в руку, вдруг со звоном упал на промерзшую, каменную землю, покрытую белесой изморозью – рука, не поймавшая его, была поймана холодными белыми пальцами, и на миг удивленные и испуганные глаза Факела встретились с бесстрастными холодными глазами незнакомца.
Рывок – и хрустнули ломающиеся кости, кисть, зажатая, как в тиски, неестественно повисла, а Факел с ревом, как подкошенный, упал на колени.
- Не имеете права, - ревел белугой он. – Я несовершеннолетний! Да я на вас в суд…
Он поднял залитое слезами злости изуродованное лицо с ненавистью глядя на мучителя. Наверняка новый комиссар милиции, решил показать свою силу приструнить шпану. Сейчас помучает и отпустит – ну, не будет же он убивать их?! Не имеет права!
Лед не слушал его гнусавые вопли; сила переполняла его, и он уже нащупал, нашел свой обед, свою жертву – Люк, трусливая и злая крыса. Просто деликатес! Еще не испорчен наркотиками; здоров; не очень силен, Факел сильнее… был. Но Люк расчетлив, хитр, как серая наглая крыса. На дне злой душонки копошатся какие-то комплексы – однажды Большой Человек, хохочущий, громогласный, посмеялся над маленьким трусливым  и злопамятным Люком. «Я докажу, докажу!» «Докажи!» - усмехнулся весельчак и указал на человека  - безответного чернокожего жителя побережья. И Люк, в ярости, с такими же серыми злыми крысами, как и он, бил, кусал одного отбивающегося от хищной стаи человека; Люк доказал – но не то, что хотел. Доказал свою трусость; свою тупую злость. Большой Человек понял, что не ошибся увидев в нем завистливого, трусливого зверя, годного лишь в послушного исполнителя, и ни на что больше.
Люк это знает; краешком своих мозгов, какие они там у него есть, но знает. И бесится; и звереет еще больше… потому что ему, тупому исполнителю, не стать чем-то большим.
- Э-э! Ты чего? – отступая, несмело крикнул Грог. К его ногам, выбеливая мгновенно стекленеющую траву, подкрадывался мороз, земля каменела…
- Да фиг ли ты скалишься?! – хорохорясь, снова произнес Люк; Лед ухмыльнулся снова:
- Ты даже не представляешь себе, - медленно произнес он,  - как я могу оскалиться.
Принц Лед вдруг разинул рот – блеснули естественно длинные, какие-то полупрозрачные белые зубы, - и… словно бы вывернулся наизнанку, выплеснув из себя комок белого меха; и огромный белый зверь в этом чудовищном, странном и страшном прыжке сбил с ног Люка, скакнув ему на грудь:
- Ну как? Вот теперь я скалюсь, - чувствуешь разницу?  - произнесло чудовище, огромный белый волк, глядя в глаза помертвевшему Люку голубыми яростными глазами. Коварный мороз вместе со зверем настиг поверженного паршивца и вмиг сковал его – Люк почувствовал, как лед, превращающий в монолит его волосы примораживает его к земле, как застывает, превращаясь в жесткий ледяной саркофаг, одежда, как лютый холод взбирается с хрустом по ледяным узорам настывающим на его теле, на грудь – и ужас охватил его.
- Грог! – завопил он еще слушающимися губами. – Грог, гад… помоги! Грог!
Белый волк засмеялся, глядя в его глаза своими светлыми злыми глазами; Люк взвыл и почувствовал, как по ноге хлещет горячая, обжигающая струя превращаясь в ледяной жесткий прут…
- Грог! – в отчаянии завопил он еще раз, увидев, как волк поднимает переднюю лапу – на замерзшей груди она оставила след, красиво опушенный инеем; казалось, мороз касается ледяными острыми пластинками самого сердца. - Гро-ог!!!
- Не кричи, - прорычал волк, - Грог тебе точно не поможет! – и он яростно вцепился в плечо завизжавшему Люку…
… Этого не может быть! Не может быть!!!
Грог, не дожидаясь своей очереди, нырнул в опушенные инеем кусты; Факел, прижимая к животу сломанную руку. Шарахнулся влево. Не может быть! Не имеет права!
Сверху на спину обрушился целый сугроб снега, и Факел машинально вжал голову в плечи, ожидая страшного укуса, и шарахнулся в сторону. Ноги тонули в снегу – сколько снега! – мороз прижигал раны на лице… Факел, плечом пробивая себе дорогу в опушенных инеем кустах, вопил от ужаса, и несся, несся скорее вперед.
Позади раздался жуткий, нечеловеческий хохот; от тяжести огромного тела треснули со звоном промерзшие насквозь деревья.
- Куда же ты? Подожди меня; и я поделюсь с тобой своей одеждой; хочешь?
- Не со мной; не со мной, это происходит не со мной, - бормотал Факел; сердце его дико колотилось, и он, переступая отмороженными ногами, брел в снегу – в мельтешении укрытых белым зимним покрывалом ветвей ему казалось, что он бежит, летит над черно- белым полем, и сломанная посиневшая рука плывет над блестящим покрывалом, едва касаясь его посиневшими неподвижными пальцами. На самом деле он еле двигался; мороз поймал и сковал его, и он, шатаясь, медленно шел какими-то зигзагами и никак не мог дойти до тропинки, светлеющей летними теплыми камешками. А позади него, неторопливо, опустив ухмыляющуюся прекрасную волчью морду к самой земле. Шел белый зверь, и глаза его с интересом наблюдали за передвижениями замерзающего Факела – дойдет или нет?
Почти у самой дорожки Факел завалился в снег и мороз тут же налетел, принялся сковывать рухнувшее тело ледяными хрупающими пластинками; волк неторопливо подошел к Факелу – тот с трудом смог открыть замерзающие глаза; красные веки уже светились голубоватым отсветом смерти.
- Как думаешь, - волк показал Факелу лапу с выпущенными, как у кошки, прозрачно-белыми когтями. – Волки умеют писать?
Факел не смог ответить – мороз сковал ему губы; и волк, ухмыльнувшись, яростно и быстро, раздирая покрывающееся мелкими кристалликами инея промерзшее тело, начерти на боку Факела «зи»,  личную печать Назира…
…Парк словно вымер; спотыкаясь, Грог ломился сквозь сплетение веток, хлещущих его листвой по лицу – под его израненными ладонями, вспухающими красными полосами, они вдруг перестали упруго пружинить, а начали хрупко, со звоном, ломаться и осыпаться ледяным осколками. В спину дохнуло жутким морозом, - трава под ногами стала стеклянной, белесой, скользкой, и на кустах повисли лохматые шапки инея, как зимой. Грог завизжал отчаянно и шарахнулся влево, туда, где еще была зелень и тепло, но зимняя белесая седина, мгновенно сковывающая землю, свернула за ним, и он понял, что сейчас охота идет именно на него.
Позади раздался жуткий, жестокий и азартный вой; хрупали ломающиеся под тяжестью снега стеклянные веточки, трещали лопающиеся от мороза стволы деревьев, и холод широкими мазками рисовал  свою страшную, суровую и красивую сказку.
- Подожди-ка меня, - наглый, бесстыжий голос, казалось, раздался у самого уха, и Грог, рванувшись вперед, споткнулся об обледеневший, торчащий из земли корень и рухнул во весь рост в траву, осыпавшую его колким тонким холодным инеем.
Его рука ткнулась в лужицу, и настигший его холод мгновенно сковал её тонкой корочкой морозного узорного льда.
В затылок впились мотни обжигающе-холодных игл – дыхание Ледяного Господина.
- Пошел вон!  - завопил Грог, ломая в истерике лед и подскакивая на ноги; потемнело. С качающихся деревьев падали от студеного дыхания целые сугробы снега, и знаменитые ботинки Грога вдруг одеревенели, словно колодками сковали его ноги; при первом же шаге лопнула пополам подошва, и ступня ощутила мертвую промерзшую землю.
- Отпусти меня! – выл Грог, по колено в снегу ломясь к выходу из парка. Лед молчал; застывала опушенная инеем одежда – и ломалась по складкам, с треском осыпались рукава и штаны.
- Не убежишь, - Грог, задыхаясь, выпуская обмороженным растрескавшимся ртом клубы белого пара, осыпающегося тонкими искристыми иголочками, обернулся. Ему казалось, что обмороженная кожа уже отслаивается от мяса, пальцы скукоживаются, как у мертвой курицы, волосы брякают сосульками.
Позади, в снежных вьюжных сумерках, стояло уже три волка. Один, красивый белый – тот, что напал ан них; Грог уже догадался, кто он.
Двое других – грязно-серые; хромая, драный и горбатый, с паршивой мордой, скакал зверь, поджимая сломанную переднюю лапу. Более он походил на карикатуру на гиену.
Второй – гладкий и тощий, - с брезгливой, какой-то крысиной мордой, таился в темноте.
- Шиш тебе, - трясущимися губами просипел Грог. Он упал в снег – голые колени горячо обожгли облепившие их миллионы снежинок, - и трясущимися негнущимися пальцами, туго обтянутыми кожей, провел по снежному покрывалу. Белый зверь злобно взвыл и подпрыгнул всеми четырьмя лапами.
- Уходи, -  одними лишь губами произнес Грог, начертив знак Воды. Лицо его уже не шевелилось, падающий снег не таял на нем, а глаза склеились льдом, не открывались.
Белый волк рявкнул, и, завертевшись как юла, исчез – вот и нет никого…
Снег от знака Воды начал сильно и быстро таять. Задымился от тепла сугроб, разом, словно упавший на раскаленную плиту почернел, засочился водой снег, и сквозь него, проламывая тонкую корочку льда, на глазах пролезла, проросла трава.
Грог, сипя простуженным горлом, упал лицом в лужу, блестящую под зелеными стебельками. Пальцы его отходили от мороза куда более медленно, чем размораживалась, оттаивала земля, их ломило от боли, и ногти кровоточили; но Грог, уткнувшись обмороженным лицом в мокрую, мягкую кочку, все скреб и скреб этими пальцами, вырисовывая знак живой Воды, раздирая сплетенную траву, и не мог надышаться этим запахом парящей влажной земли.