Дом на краю жизни

                Я Посвящаю…
 

  Ветер вызубренными движениями мурлыкая тёрся о землю. Солнце бдительно подсматривало, моргало облаками и снисходительно расплывалось в ночной улыбке от увиденного. Узники-листья, обречённо кормили тварных фотосинтезом и тихонько, a capello, трепетали кандалами веток о своей тяжкой доле.
  Вдоль автотрассы, картавой походкой, как будто вальсируя, и сразу проклиная навязчивую трёхмерность, хромал брезгливо одетый человек. В его разбитых глазах гуляло безумие, его рот неровными кусками откусывал воздух, он дышал кататонией рук, рвущимися от тела, как лоскуты паруса, его лоб пылал, как никчёмное срамное место плоти, как огрызок свечи без огня.
  Он не боялся машин. Они сердито циркулировали по своей артерии, и  он хоть и не понимал, но интуитивно чувствовал, что они не обидят его. Он плюхался невпопад на придорожный смог, то очерчивая сколиозом змеиные следы, то плашмя, пугая животом пыль и вселенской улыбкой озарял трассу, семафоря глазами и жадно слизывая песок с грязных растянутых вонючих губ. Наплескавшись в пыли, он то на четвереньках, то, как человек, снова шёл. Шёл, как безалаберное приведение, ведомое нелепым провидением, шёл к тому, что было там, за поворотом, что влекло, что так влекло его.
- тгы фоф.
  Его гипнотический взор устремился вдаль, где соски холмов образовывали ложбинку. Там стоял дом. Его было отчётливо видно сквозь декольте леса. Начинало потихоньку темнеть и от дома шёл неясный, близорукий свет.
 «и-г-ааааА» – возмутился дурак. «нн-н-щщщ» - гримаса ярости непривычно поселилась на его лице. «эхэхЭхрр» - задыхаясь, нелепо подпрыгивая, поддаваясь току конвульсий, захрипел он. Сколько раз приходил он сюда! Но перейти эти лавины, которые зачарованно плыли то туда, то сюда, то навстречу друг другу не смел.
  Солнце постепенно ослабевало свой надзор, и, пользуясь случаем, машины несметно прибавлялись. «П-п» - захныкал кретин и неумело заплакал, расщелины морщинок искажали его большие бесцветные безмозглые глаза, желваки челюстей сводили в дуэли гнилые зубы. «П-п... П-п…» - вдруг разошёлся он, пока не испугался сырости, что посыпалась из глаз. Вдруг резко вскочив, упав, вскочив, он, как всегда ничего не понимая, пошёл навстречу разноцветным капиллярам людских агрегатов.
  Клаксоны взорвались акустической бомбой, но он их не слышал и, теряя направление, идя, то против механического потока, то навстречу тщетно пытался выбраться из этого лабиринта. Резкие звуки пролетали то справа, то слева, но это не страшило его, ибо он не знал ни страха, ни ужаса разных сторон.   Совсем истошный звук вдруг закружил его и ударил носом об асфальт, причудливый скрежет шин отмучился и успокоился. Он привычно лежал, окрашивая дорогу в праздничные тона и эта ситуация его весьма забавляла. Неожиданно какая-то сила подняла его и, не с первого раза, вертикально установила. «Ты что, дурак?» - спросил его кулак, который гулко приземлился на его кровоточащий нос. И он опять снизу смотрел, как в разные направления, колёсики крутят свой калейдоскоп. Тут его опять оторвали от улыбчатой придурочной созерцательности и опять поставили на ноги.
- Ты идиот, что ли?
-  гым ллнн – показал он ему домик вдали.
- дорогой, он же Даун, оставь его, пусть валяется!
- и-и-а-ау-ыв! – радостно залепетал виновник ДТП.
- Тебе туда что ли надо, дебил?
- Га-Га-Га-ееёёёЁ – чуть не запрыгал от радости он в ответ.
- Включи спецсигналы, поморгай фарами.
- Зая, ты что, спятил? Выбрось эту помойку!
- Включи спецсигналы, бля – заскрежетало крепкое тело, одной рукой легко подхватило лежачего-безумного полицейского и, оттопырив правую руку голосующим жестом, осторожно повёло сквозь громыхающие интернациональные ряды автомобилей.
- Ты только обратно не ходи, ладно?
 Но юродивый уже бежал, неуклюже волоча сломанную ногу и потешно подая на пригорках.

  Алёна сигаретным дымом отбеливала пространство. Музыкальные треугольники-ноготки отстукивали на винном бокале мотивы, насыщенные афродизиаками и гимнами. Тусклый взор в никуда отчётливо находил конец Вселенной. В соседней комнате Армстронг мастурбировал счастьем. Коллаж мыслей не давал ей думать дальше затяжки. Кто она? Зачем так всё было? Насилие отчима, предательство парня, которого она ждала два года, красный диплом, любовь к наркоману, ВИЧ… За что всё это ей, в ней… Что-то надо было делать. Гулять? Да, гулять. Уехать. Далеко гулять. Смрадный запах скукоженных и постаревших бычков вытолкнул её из квартиры.
  Она любила проехать немного на электричке, уйти в поля, лежать в плейере на траве, цинично убивая букашек, что похотливо заползали на неё под Земфирину «Но у тебя СПИД! И, значит…». Она травмировала воздух фальшивой арией Ярославны, пулялась в небо Цветаевой и щёлкала стебли осок, выплёвывая их кожуру припевами «Queen».
  Алёнка высыпала из подъезда и, вприпрыжку, понеслась к вокзалу. Саблезубые тигры-машины пунктуально останавливались подле неё и зеркальность стёкол менялась на глумливые лица, которые с ней говорили, а она, не снимая наушников, что гремели на полную громкость, что-то невпопад им отвечала. На электричке, которая своим видом несла весь кармический ужас советской эпохи, попивая алкогольный энергетик, Алёна безвольно отдалась конвульсирующим рукам рельс. Пресытившись неспешным ходом, на несуществующей станции, она выпрыгнула из вагона и двинулась навстречу клинкам леса. Игриво хохоча, она нырнула в пентатонику цветов и трав и, изредка, меняя баттерфляй на кросс, выныривала, дабы не задохнуться от перегара угарного лета. Она вразнорядку переписывала память, безбожно тасуя прошлое с настоящим – единственный козырь человека без будущего. В глазах у неба начинало темнеть, и надо было бы уже начинать искать место сходки банально-параллельных рельс, когда её взору почудился томный свет, пульсирующий сквозь деревья. Алёна одной мурашкой сдёрнула наушники и направилась в сторону млечного сияния.


   Евгений Наумыч курил трубку. В роскошных термах балакалась его жена – мисс города М., няня заученным тоном инопланетянина что-то нравоучительно сеяла в головы его детей, холёные животные мяукали снобизмом и царственно потявкивали.
  Виски, как жертва глобального потепления, истерично колотилось о глыбы льдинок. Затяжки ставили рекорд глубинности и частоты их нарастали. В его воображении, как в наскальной живописи, вставали образы того покалеченного олигофрена. Им покалеченный. Он, покалечивший покалеченного калеку. Таких честных глаз не бывает! Таких искренних эмоций он не встречал даже на самом изысканном банкете! Куда, зачем, почему, он же куда то сука шёл! Усмешка исказила его благородные красивые черты. Глава крупной компании, отец семейства, порядочный муж и влиятельный обыватель, он вызвал шизофрению айсбергов в бокале, глотнув, разбил его об олдфешеновский камин, затянулся поглубже, задумчиво обронил трубку и сбежал вниз по лестнице.  Его бил фуникулёр озноба, нетвёрдой рукой он завёл джип и тот, гомоном многополосной акустики взвыл приветствием хозяину.
  Наумыч издевался над педалью, придавливая ее, ставил раком, топал и шлёпал ногами по ней. Мигалки и крякалки водворяли прихожан дорог на почтительный лад, и он мчался куда-то зачем-то.
  Эвтаназия памяти заговорщески щёлкнула своей кнопкой, дыхание сбилось и он, слетев на обочину, остановился у злополучного места. Выйдя из машины растерянно огляделся. Июльские звёзды показывали только топ-звёзды. Уронив сигарету, другую, и, всё-таки, закурив, он почувствовал себя обречённым микробом под мудрым взглядом полумесяца, и, выругавшись, выбросил галстук, который хомутом-ловушкой для не спящих кротов приземлился на гумус, вырвал бриллиантовые запонки вместе с манжетами и с неистовостью олимпийца посеял их в этом алмазном поле, его руки, с дорогим временем на запястье, взвились вверх, раздирая ошейник. Вдруг незаметная точка на горизонте на миг образумила его, и он, катапультировавшись в машину, резким перпендикуляром разрезал послушную двойную и, съехав с дороги осветил, а может, и освятил кусок ксенонового леса, к которому неспешно, возмущаясь канавам и молитвенно преклоняя бампер к буграм повёз его внедорожник.


  Улитки закручивали свои раковинки-спиральки, свечки играли в морской бой, комары, съев волков, тонким колоратурным сопрано выли на луну. Эту грохочущую тишину нарушило чьё-то бессвязное, захлёбывающиеся от икоты смеха, бормотание. Неуверенной хромой трусцой, чередующейся с катанием по вечернему платью травы и прыжками на одной ноге, к фосфорицирующему дому ковылял человек. Потерянная, несчастная, но победоносная улыбка Иуды бродила по его губам. «Ящ!Л-б!Й-ыы!» -рокотали от него жизнеутверждающие манифесты и рэпперский напор его слов заставлял верить в их истинность. Неведомая гибкость в ноге не смущала его, а лицо, словно на него кончили кровью, румянилось.
  Поравнявшись с домом он, не замедляя бег иноходца, с той естественностью, что обычно бывает в природе только у тех отморозков, что обанкротили свою стеснительность, отпихнул, отодвинул дверь и вошёл. И замер. Кретин не мог оценить сей шелковистый свет от прозрачных стен, равномерно стелящийся ото всюду. Ни музыку, которая нагромождала пространство обертонами. Он просто вошёл и сел на одну из трёх кроватей в дальней комнате. Если бы счастье могло его знать, оно бы повысили свою квалификацию… Блаженный балдел. Его душа, которая попала в Рай ещё до его рождения, спустилась к нему вновь.
  Тут в насквозь открытую дверь постучали – простецкий ритм повторился, и  какой-то голос с провинциальной естественностью спросил: «Кто в домике живёт? Я мышка-норушка! Можно к вам?». Воздушно-героиновые шаги девятибалльным землетрясением прокатились по дурачку. «А-у… У-а..» - опытными ласками одаривал голосок гласные, и буковки приближались. Глупец, не умевший пугаться и прятаться, скоморошной дежурной в таких случаях улыбкой встретил наваливающуюся на него тень.
- Я Алёна Владимировна, а ты? – торжественно преподнесла она себя и раскланялась всем сторонам стадиона, кишащим благодарными болельщиками.
- Сг-ёаА. – схватил он пальцами ног свои руки.
- А-а-а… Ну, прости за нетактичность… хорошо, для своих – Алёнка. А ты… ты… будешь Га-Ноцри, идёт?
- Иф-щя-нигык!
- Вот и по рукам!- сказала девушка и зачарованно, не спеша, будучи не в силах разгадать колдовство его  безапелляционных глаз подошла к нему вплотную. 
- Ты гряяя-зный и крооо-вный и глууу-пый и пааа-хнууу-щий…- нараспев декламировала Алена, опускаясь перед ним на колени. «Что с носом?» - но он, выдрессированный к пощёчинам и подзатыльникам, уворачивался от её ладошек, - «а с ногой? Ё…» - «Лаи-ву!?» - «Ну, тихо, тихо, Ноцри, для Га ты слишком нетерпелив. Ты живёшь здесь? Вряд ли, иначе всё было бы загажено. Что ж это за дом такой, с лепетающей иконой, а? » - задумчиво поглаживала она его по ноге, когда в окошке показались огни подъезжающей машины – «О! Сейчас мишки опять накажут машуток, да, Га?» - «Ааалыг!».
  Евгений, презирая свои глаза, наполненные ужасом атеизма, топорно вошёл в дом. Не оглядываясь и не озираясь, с беспардонной вероломностью одноклеточных, прошёл дальше. Его растерянный вид обескуражил даже дверной косяк, у входа в комнату.
- Хм. Я случайная жертва флэш-моба. Для записи в журнале расстрелов – Алёна Владимировна, это – Га-Ноцри.
  Тот, не видя ничего, брызжа слюной и издеваясь над алфавитом, бросился ко вновь вошедшему, бороздя на уровне поцелуя его хмурую щетину своей святой улыбкой.
- Вы знакомы?
- Да, я ему ноги ломаю. Евгений. Евгений Наумович.
- Мило! Наумыч есть бинт, аптечка? Мне больней его за твою шрапнель.
- Щас принесу.
- Перестань, дай посмотреть, вот дерганая неугомонность, а? ну, на заколку – расчехлила волосы.
- Ай-а! Гову!
- Дай сдёрнуть штанину то, вот! Ах!... Жень, пока я шнурую ногу, ты бы сгонял в магазин, а? Жраца хоца, деньги то есть?
- До третьего пришествия хватит точно.
- Вот и чудненько, мы по-ходу здесь надолго, правда, Ганыч?
- Прр-рр-бкашав.
  Женя привёз несколько холодильников и сопутствующее. Пили шампанское. Га- Ноцри сразу же свой пустой бокал разбил о себя же.
- На счастье!
- Об счастье…
  Почему то было хорошо.
  Последний день июля морзянкой цикад отчитывался перед наисвятейшим августом. Темнота леса завистливо косилась в сторону неонового веселья города, который давно пропил ночь. Из матового дома слышались звуки, фразы и смех, и лишь изредка мишуру гласных вспарывали грабли мудрого агуканья.
  Га-Ноцри, перевязанный и чистый, казалось, пойдёт гораздо дальше от и так его не покидающей нирваны. Алёна, как чётки, механически перебирала свои маленькие трагедии, Евгений устало рапортировал о своих больших достижениях. Всем было покойно. Музыка дома перешла на пианиссимо, звучали грегорианские хоралы и прозрачные, светящиеся стены дома, как будто рентгеном освещали судьбы этих разных людей. Женя задумчиво достал мобильник и, так же не спеша и задумчиво, запустил им в окошко.
- Вг! Ал!
- Не поеду я никуда.
  Выгуляли Га-Ноцри, разбрелись по кроватям и, ничего не желая, легли спать.

  Ночью дом наполнился стихиями и стихиалиями. Огромные волны разбивались об Эверест, на потолке происходило извержение Везувия, тень Люцифера каталась на одноколёсном велосипеде и жонглировала чьими-то мечтами. Музыка дома вбирала в себя всё новые и новые мелодии и их одновременно звучало уже несколько миллионов. Меланхоличные динозавры неприветливо косились на лемурийцев, огромные бабочки гоняли драконов, Соломон, постукивая по кубку с «Мохито» спорил с захмелевшим Буддой. Под утро стены впитали всё обратно.

  Первым проснулся Наумыч. Он долго сидел на кровати, силясь подавить нервный тик улыбки, рассматривал свои жилистые руки, его глаза, как форточка на сквозняке, хлопали ставнями ресниц. По его лицу, с частотой новогодних гирлянд, неслись эмоции, опережая друг дружку. «Как не от меня?!» - глушитель-ладонь ударилась о дёсны. Вскочив, подошёл к спящему, улыбающемуся так осторожно, чтобы не вспугнуть незаслуженную радость, Га-Ноцри. Посмотрел на него патологоанатомическим взглядом. Уныло побрёл к постели, резко бросился обратно, опять завис над ним, как нетрезвый ангел-хранитель. Подойдя к зеркалу, смело принял вызов инфантильного песка и неспешно, постепенно сокращая дистанцию, сошёлся с ним в ноздревой лобовухе. «Я - Женя» - сказал ему блик его губами – «А ты кто? Тоже Женя». Он снял зеркало, поднёс его к затылку, к темечку, повесил, вернулся на кровать. «Так а убивать-то было его зачем?» - два глушителя прилепились ко рту.
  Но Алёнка проснулась и, с казарменной скоростью, вскочила, свесив ноги, опешила и загипнотизировано посмотрела на Евгения. «… утром…»  - выдавил он, потеряв эпитет. «Н-да» - ответила она невпопад и посмотрела на зашебурщащий телефон, разразившийся троллиным «Может, выпьешь яду?» - напоминание выкл. напоминание чего? А! А-а. А-а-а…таблетки «Может, в» - выкл. поняла, вспомнила, иммунитет же откл. неумело порылась в сумочке, достала, закинула кадык.
- кхм-кхм-кхм, Алёна Владимировна проснулась!
- хи, так нетактично ж, Же-не-чка я-я-а.
  Уставились. Одновременно обвели взглядом комнату, словно высчитывая котангенсы углов. Снова уставились. Оцепенение вышло на новый виток развития.
    Зашевелился Га-Ноцри, и в сладко-ватной истоме, характерным для женщины движением проскользил рукой от груди до округлости бедра. Зачертыхался, запутался в своих конечностях, и ,не с первого раза, сел.
- Ббуг?
- Вот и мы о том же, Ноцриевич, полный буг, да , Женечка?
- Да, да… - сказал Евгений и смертельным спрутом врился пальцами в шапку волос – Господи! Я такой плохой человек!
- Хрестоматийное похмелье! Странно… Шампанское, которое я... ты купил было хорошее…