Умница

Умница.


Сколько она себя помнила, ее всегда называли «умница». Мама, добрая тетя врач, воспитательница в группе и седовласые, пропахшие мылом и апельсиновыми корками,  соседки из подъезда – все они забыли ее имя, заменив его безликим прилага-тельным. Лидией Константиновной Жаворонковой она оставалась лишь на серых лис-тах больничной карты и в паспортах родителей.

«Умница» - говорили ей, когда она возвращалась в практически чистых штанах с улицы, которую уже наполнили весенние ручьи. «Умница» - говорили ей, когда она правильно выкладывала картинки на столе. «Умница» - говорили ей, когда на семейном празднике она лопотала заученные с мамой поздравления. «Умница» - говорили ей, и она смеялась, стыдливо прикрывая широкий рот толстыми короткими пальчиками.

Зимой, перед сном, мама рассказывала ей сказку о прекрасной девушке и му-дром, отважном мужчине. Об их любви, о том, как они стали счастливы, когда встрети-ли друг друга и о том, какая у них родилась чудесная дочь. Умница слушала эту сказку каждый день перед сном, и как то весной, засыпая, пробормотала:

-Мама принцесса…

Погладив спящую дочь по русой голове, мать вышла, глотая слезы. Муж, кото-рый был старше ее на двадцать лет, который когда-то был ее преподавателем в инсти-туте и которого она так любила, вчера ушел, сказав, что не может больше выносить это больное отсталое дитя. После него остался кабинет с книжными стеллажами до потол-ка, трехкомнатная квартира и въевшийся запах табака в ней. Его молодой жене каза-лось, что этот сухой запах горелых листьев в его трубке был ее наркотиком, которого она резко лишилась.

Летом они уехали на дачу, потому что умнице нужна была смена обстановки, нужен был свежий воздух, а мужу его квартира с библиотекой, что бы писать книгу. Почти каждый день мать пекла картофельные шанежки и умница, осторожно держа их непослушными пальцами, уходила с ними на крошечную мансарду старого домика. Они напоминали ей руки отца – пожелтевшие от табака, большие, теплые… Она при-жимала их щекам, закрывала глаза, и пока шанежки совсем не остывали, держала их, тихо шепча: умница, умница, умница…

В мансарде стоял старый сундук, наполненный ветхим тряпьем, и когда на ули-це начинал лить дождь, мать и дочь садились рядом и рассматривали цветные кофты и платья, плиссированные юбки и шерстяные жакеты. Мать наряжала умницу, и пригова-ривала: какая барышня! А она смеялась и топала крепенькими ножками, обутыми в удобные, ортопедически правильные,  но, к сожалению, совсем некрасивые башмаки: умница барышня!   

Скоро дождь стал лить каждый день, они  вдвоем сели на поезд и уехали обрат-но в город, заперев домик старым причудливым ключом. А ключ они оставили под доской около кадки с дождевой водой, ведь никому не нужно было все то барахло, ко-торое хранилось на чердаке и в кладовках дома. Город встретил их привычной суетой и безразличием, и мать уже не пекла теплые и вкусные шанежки – ведь духовка газовой плиты совсем не похожа на старую печь.

Умница начала ходить в специальную школу, и там старая строгая дама в кос-тюме цвета вишневого компота учила их отличать буквы и цифры. Умница надевала в школу лучшее платье, и старательно водила по тетрадным листам карандашами, высу-нув кончик розового языка от усердия. Мать стала чаще болеть, жаловаться на недомо-гание и после уроков умница сидела одна в кабинете отца.

Особенно ей нравился большой кожаный диван. Он был уже старым, и местами кожа залоснилась до блеска, а местами просто порвалась и была аккуратно зашита тол-стыми черными нитками. Диван был холодным, но только в начале – если посидеть на нем и подождать, то кожа становилась теплой, и даже прилипала к рукам и ногам. Око-ло дивана стоял хромой торшер, у которого горели только две лампы из трех.

В один из скучных дней, когда в квартире было темно и тихо, и терпко, но уже привычно, пахло лекарствами, умница подошла к полкам с отцовскими книгами.  Они уже порядочно запылились, и она нарисовала на пылевом холсте кружок, а затем не-сколько палочек – и улыбнулась солнышку. Потом она заметила большую книгу с красной обложкой, на которой было много блестящих букв.

Вытащив, она отнесла ее на диван и села, поморщившись от того, как быстро диван снова стал холодным, но к ногам липнуть не перестал. От книги пахло пылью и немного табаком, кое-где на страницах виднелись смазанные пятнышки от чай или ко-фе, иногда на полях были видны неразборчивые каракули, написанные твердым каран-дашом, царапающим бумагу.

С того самого дня для умницы все изменилось. В книгах было много непонят-ных слов, но постепенно она узнавала, что они значат. Ее ум, так долго спавший в теле ущербного ребенка начал просыпаться, вот только окружающие этого не замечали. Но разве их можно винить?

«Умница» - отмахивались они, когда она спрашивала их значение какого-то сло-ва. «Умница» - говорили они, когда она получала хорошую оценку в классе. «Умница» - говорили они, когда видели ее на диване с книгой.

Она по прежнему была ребенком – с большой головой и маленькими руками, с кривыми ножками и простоватым лицом. Она все еще не могла ясно выразить свои мысли, но теперь они у нее появились. Иногда ей до слез было обидно, когда вместо одного она говорила совсем другое, а люди все так же говорили ей «умница». Она убе-гала с плачем, крича «Не умница! Не умница!». Мама сводила ее к доброму врачу, и он прописал ей желтенькие таблеточки, от которых все время хотелось спать или смотреть на маятник часов.

Но, в конце концов, таблетки закончились, а у мамы появился бледный друг с обвислыми усами и вытертым портфелем из кожзаменителя. Друг приносил умнице растаявший мармелад в прозрачном пакетике и шоколадные конфеты матери. Умница мармелад не любила, но хотела сделать приятное маме. После чая ей подолгу приходи-лось отмывать липкие пальцы, чтобы не запачкать книги, и легкий запах земляничного мыла долго не покидал ее рук.

Как-то раз, мама надела черное платье и старое коричневое пальто. Они с умни-цей пошли гулять, и оказались в лесу около ямы в земле. Вокруг толпились люди в темной одежде, и рядом стоял большой красивый ящик. Мама плакала, и гладила ее по голове, опуская голову под неодобрительным взглядами остальных женщин. Умница смотрела на ветку березы, на легкий листок, который еле держался тонким стебельком, и все норовил улететь. По дороге она наступила в лужу, и теперь в ботинке было сыро, а еще хотелось в туалет, и было скучно стоять тут около ямы и смотреть, как люди ка-чают головами, промакивая уголки глаз платочками.

В интернате, где умница стала жить теперь, было много детей и мало книг. Кро-вать скрипела, а соседка постоянно щипала ее и воровала у нее ленты для волос. Умни-ца молчала, глядя на нее своими светлыми пустыми глазами, и только улыбалась. Ей было уже почти двадцать лет, и она знала, что никогда не сможет говорить так, как ос-тальные люди. Она любила одного мальчика, из комнаты в конце коридора – ведь надо же кого-то любить, а у него были очень кудрявые волосы.

В ее голове причудливый мир книг переплетался со знаниями, которые она смогла получить своим необычным умом, и вместе, они составляли для нее кокон, в котором жила ее душа. Однажды,  она взяла лист бумаги и попыталась написать то, что думала. Но получилось только «лето, барышня, диван».

На самом деле, ей хотелось рассказать, как сильно она любит мать и отца, как ей их не хватает. Как хорошо было, когда они все втроем были вместе. Ей хотелось напи-сать свою книгу и видеть ее на полке отца, рядом с большими фолиантами и маленьки-ми брошюрками. Ей хотелось рассказать людям, какое это счастье – просто жить, как человек, а не как кукла, у которой нет имени, а есть только «умница».

Ночью она умерла - ее маленькое сердце остановилось, сжавшись последний раз от понимания, что она никогда не сможет ничего и никому рассказать. Утром санитары отнесли ее тело в морг при больнице и вызвали мать для оформления бумаг. Бледный друг тоже приехал с ней, но теперь его усы весело глядели в небо.

А мальчик с кудрявыми волосами спрятал под матрас красные ленты, которые ему отдала соседка «умницы». Ведь должен же хоть кто-то любить.