Сказочник

                Жил-был однажды королевич, не хотелось ему
                больше оставаться дома у своего отца, а так
                как он ничего не боялся, то подумал: «Пойду
                я по белу свету странствовать, и не скучно
                мне будет, да и насмотрюсь я на разные
                диковинные вещи».
                Братья Гримм

Даже в этой глуши не обошлось без скандала.
Когда-то Томас сам искал громких событий. Сейчас ему это прискучило. В тихий городок Хюгельбург, который скорее следовало бы назвать деревней, он приехал отдохнуть от суеты. Собственно, он был не против задержаться здесь надолго: дальнейшие скитания потеряли смысл с тех пор, как юноша открыл в себе талант сочинять невероятнейшие истории из какого-нибудь обыденного пустяка. С таким же успехом фантазировать можно было и дома, но домой возвращаться не хотелось – когда еще удастся вырваться на свободу! – поэтому в последнее время Томас отступил от первоначальной цели своих странствий и искал только одно: тихое, спокойное местечко, где можно было бы привести в порядок мысли и вплотную взяться за повествование о бедной замарашке, вышедшей в конце-концов замуж за принца…
Увы.
Клаус, верный спутник, слуга и лазутчик, уже по привычке, без приказа выпытал у местных, чего интересного слышно в их краях. Впрочем, хюгельбуржцы и сами были не прочь посудачить о будоражившей умы новости: вскоре должны были судить девушку, почти ребенка, тоже из местных. За убийство.
- По всему выходит – та, что мы с вами видели, - опять-таки по привычке докладывал верный Клаус, хотя Томас и не думал расспрашивать его о новостях. Что поделать, не прятать же от известий голову в песок, подобно заморской птице страусу (если таковой вообще существует, а не выдуман путешественниками на юг, в чем Томас уже сомневался – он знал теперь, на что способно человеческое воображение). – Ну, тогда, в лесу. Она нам еще дорогу до города объясняла…
Два дня назад они и в самом деле встретили в лесу молодую девушку с корзинкой в руках – она целеустремленно шагала им навстречу. Лица ее Томас не помнил, обратил внимание лишь на ярко-рыжие, с отливом в медь волосы, перевязанные красной лентой. Как пожар… Теперь юноша припоминал, что она и впрямь была нервозна и явно не радовалась встрече с путниками – тогда это не показалось ему странным: молодая девушка сталкивается в чаще с двумя незнакомыми мужчинами… как тут не занервничать, не заторопиться?
Вот, оказывается, куда спешила.


*                *                *

Юная Анна была все же уже достаточно взрослой, чтобы тяготиться жизнью с родителями. Две хозяйки в одном доме – многовато, а девушке непременно хотелось быть хозяйкой. Замужество не было выходом, поскольку имеющиеся на данный момент кандидаты в женихи девушку не устраивали: у нее были большие планы на будущее.
Кроме родителей, у Анны была еще бабушка, мать отца, мирно доживающая свои дни на лесном хуторке. Отец Анны, старший брат в семье, когда-то перебрался в город, бабушка осталась при младшем сыне, но тот со временем умер. Желанием возвращаться на хутор отец не горел, ему и в городе жилось неплохо, и вряд ли он решил бы переехать туда даже после смерти старухи. Словом, тут Анне было бы на что рассчитывать, если бы не одно «но»: старуха умирать не собиралась. Точнее сказать, с ее здоровьем она вполне могла дожить не то что до правнуков, а и до праправнуков.
Где предприимчивая девушка умудрилась познакомится с известным во всей округе разбойником по кличке Волк, оставалось загадкой. Уговор между ними был такой: Волк получает возможность поживиться в бабкином доме, взамен самым надежным из всех возможных способом избавляя Анну от проблемы.
Напасть разбойник должен был во вторник после обеда – в такое время девушка обычно приходила навещать бабушку, так что можно было быть уверенными, что старуха будет дома; Анна же должна была несколько задержаться в пути: букет собирала, любимой бабуле на радость, ой, горе-то какое-е-е…
Все бы прошло гладко, если бы не любопытная соседка, увидевшая Волка, когда тот выходил со старухиного двора. Его схватили в тот же вечер, а уж о роли, сыгранной «любящей внучкой», узнали от него – Волк пытался свалить все на «заказчицу»…
Суд должен был состояться завтра – но приговор не вызывал сомнений и сейчас.


*                *                *

Выслушав рассказ, Томас подумал, что это еще одна история, которую он никогда в жизни не опишет. Правдивая. Захватывающая. Леденящая кровь… Но он не станет писать об этом.
А напишет он о девочке по прозвищу Красная Шапочка (имя подсказали те самые памятные рыжие волосы, перевязанные алой лентой), обманутой злым серым волком…
…Уже в день казни из топора палача в его рассказе возникли дровосеки, которые в последний момент спасали и девочку, и бабушку.
Такой финал нравился ему больше.


*                *                *

Томас не собирался становиться сказочником. Напротив, он мечтал поведать читателям как можно больше об окружающем мире, который, в его представлении, был прекрасен. Может ли быть цель благороднее, нежели расширение кругозора у публики? А потому настоящая книга непременно должна быть правдивой.
Как можно заключить из этих рассуждений, Томас был очень молод. Единственный отпрыск благородного рода, по окончании университета он, не заезжая домой, отправился в путешествие сперва по родному королевству, а потом и за границу – справедливо полагая, что для расширения чьего бы то ни было кругозора неплохо бы сперва расширить собственный. Если бы он решил все-таки побывать дома перед началом вояжа, то вероятнее всего, никакого вояжа не получилось бы – кто бы его отпустил? – но юноша полагал себя хитрым и от подобной глупости воздержался. Благородный родитель от причуд отпрыска был не в восторге, но все-таки оказывал финансовую поддержку, так что ничто не мешало Томасу в свое удовольствие знакомиться с окружающим миром. Удовольствие, правда, оказалось весьма сомнительным.
Он и в самом деле был талантлив, и написанные им истории уже получили некоторую известность (хотя публиковаться, ясное дело, приходилось под псевдонимом, поскольку терпение даже любящих родителей не бывает беспредельным), но вот от правдивости повествований пришлось отказаться почти сразу. Почти – потому что поначалу Томас сам весьма непочтительно отзывался о былых кумирах-писателях, которые, как выяснилось, очень уж любили приукрашивать окружающую действительность. Потом передумал: уж лучше бы ему и самому не знать, сколько в мире грязи, а уж посвящать в это еще кого-нибудь – увольте.
Вполне вероятно, что правду публика читала бы куда охотнее – скандальные и жуткие истории намного интереснее сентиментальных сказок со счастливым концом. Но Томас полагал, что для ума и сердца читателя будет куда полезнее прочитать романтическую повесть о девице с длинными волосами, томившейся в башне, в плену у злобной ведьмы, но спасенной своим возлюбленным, – чем узнать, что владелица замка была вовсе не ведьмой, а бездетной вдовой, приютившей сиротку – бедную родственницу и воспитавшей ее, как дочь, а молодой человек – вовсе не принцем далекой страны, а авантюристом и ловеласом, и что для девицы эта история закончилась отнюдь не свадебным пиром, а петлей, сплетенной из собственных, и впрямь роскошных, волос. Чем встретить в пути сумасшедшую нищенку, которая всем приглянувшимся ей людям обещала, что отныне при каждом слове изо рта у них будут сыпаться цветы и бриллианты, а тех, кто поведет себя с ней грубо, стращала змеями и жабами, которые станут сопровождать их речь, – приятнее верить, что она была переодетой волшебницей и предсказания ее сбылись (хотя в таком случае пришлось бы Клаусу, повздорившему со вздорной старухой, по сей день плеваться земноводными). И не дай Бог им узнать, что такое настоящее волшебство – а его действие Томасу доводилось наблюдать воочию: жена правителя одного мелкого княжества, обладавшая магическим даром, попросила у высших сил для своей новорожденной дочери красоты и короля в мужья. У нее, может, ничего не получилось бы, но вскоре женщина умерла (а древние знали, что делали, принося человеческие жертвы), так что желание ее было услышано. Девушка в самом деле выросла красавицей, вызывая всеобщую зависть, да только вот беда: умерла (сама ли или с чьей-то помощью, неизвестно) прежде, чем успела выйти замуж. Однако заклятье не позволяло ей уйти, не став королевой – и покойница встала. Да не бесплотным духом, а во вполне материальном обличье, только вот ее кроткий, если верить знавшим ее, нрав кардинально переменился, а причинить вред уже мертвой было невозможно.
Обосновалась девица у леса, в шахтерском поселке (точнее сказать, бывшем шахтерском поселке – судьбе его обитателей можно только посочувствовать) и, как и полагается восставшей из мертвых, терроризировала округу. Княгиня, вторая жена умершего несколько лет назад правителя, отправила к ней одного из своих подданных (кажется, он был егерем) с тем, чтобы он представился королем. Однако хитрость не произвела должного действия, и егерь, защищаясь от разъяренной покойницы, ударил ее ножом. Девица упала замертво, егерь перевел дух, все окончилось бы благополучно, если бы он не захотел вернуть себе оружие. Однако стоило ему извлечь кинжал из раны, как покойница снова проявила редкую прыть, вскочила и вцепилась в горло мужчине…
От покойной первой жены князя в замке осталось зеркало, позволяющее, в частности, наблюдать за происходящим даже в самых отдаленных уголках княжества – с помощью волшебного стекла и узнали, что, собственно, произошло с посланцем. Княгиня, женщина неглупая, поняла, что следует делать: покуда орудие убийства оставалось в теле покойницы, та вела себя смирно. И нашлись-таки смелые люди, которые согласились (за вознаграждение, конечно, и не в одиночку) напасть на юную княжну. Ее задушили, шнурок оставили на шее – девица не двигалась. Хотели для верности сжечь вместе с домом, да вовремя задумались: а что будет, когда удавка сгорит? Оставили как есть.
Через некоторое время какой-то путник (да будет земля ему пухом), проезжая через поселок, заинтересовался, отчего вокруг так тихо и пусто и на свою беду завернул именно к тому дому, где лежала княжна. Поскольку ей была обещана красота, разложение не коснулось покойницы, наоборот, она была свежа и даже румяна, как живая, и путник, видимо, попытался спасти девушку. Но едва только шнурок был снят, как помощь понадобилась уже самому спасителю…
В следующий раз княжну пырнули кинжалом, смазанным для надежности ядом, и, чтобы не повторилась история с незадачливым путешественником, закопали. На въезде в селенье вывесили предостережение для путников…
Высшие силы обещали княжне короля в мужья, но под землей она была для него недоступна, потому вскоре случилось землетрясение и в почве появилась глубокая трещина, на дне которой и лежала покойница. Путник же, проезжавший в тот же вечер через селение, не умел читать…
На третий раз чья-то умная голова (не исключено, что правительницы) изобрела новый, более надежный способ умерщвления: с превеликим трудом превосходящими силами девицу скрутили (хотя сила у бодрой покойницы была совершенно не женская) и влили ей в горло яду. Каким образом, казалось бы, можно извлечь его из тела? Для надежности положили девушку в гроб, который забили гвоздями, обмотали цепями и снесли в подвал дома, где обосновалась покойница – вряд ли какому-нибудь случайному прохожему взбредет в голову туда лезть, а на въезде и выезде из бывшего поселка поставили стражу – правда, на порядочном расстоянии от самого селения, потому что солдаты скорее готовы были дезертировать, чем терпеть столь опасное соседство.
Шли месяцы, дом, как и прочие строения покинутого поселка, ветшал и разрушался…
И однажды осенью в селение заехали двое путников, заблудившихся в лесу. Они ехали не по дороге, а значит – в обход стражи, и на заброшенные строения наткнулись случайно, но поскольку было уже темно, да в придачу начинался дождь, решили заночевать там. Звали путников, да-да, Томас и Клаус. Волею случая они остановились в том самом злосчастном доме.
Беды бы не случилось, если бы был день. Ну и, конечно, если бы не неуемное любопытство Томаса. Однако в доме было темно, чтобы разглядеть какой-либо предмет, нужно было подойти к нему вплотную, и юноша стал бродить по комнате, рассматривая обстановку и раздумывая, что могло побудить хозяев бросить жилье вместе с вещами. При очередном шаге гнилая доска, оказавшаяся частью люка в подвал, проломилась, и Томас свалился – с небольшой, к счастью, высоты.
Клаус в это время был во дворе, устраивал на ночь лошадей. Выбраться наверх самому оказалось затруднительно, так что в любом случае нужно было ждать прихода слуги. Томас, потирая ушибленный локоть, обнаружил вдруг, что сидит на каком-то ящике, да еще и обмотанном цепью. Трудно сказать, что произошло бы, сообрази он, что это гроб – испугался бы юноша и отказался от его осмотра или же, наоборот, еще сильнее загорелся бы любопытством, но Томас не понял, что представляет из себя таинственный ящик – и захотел проверить.
Проржавевший замок на цепи с легкостью удалось сбить, крышку – приподнять с помощью шпаги. Глаза Томаса уже привыкли к темноте, так что он в подробностях разглядел лежавшую в гробу девушку. Опять-таки трудно сказать, как он поступил бы, будучи в состоянии рассуждать здраво, но юноша, попросту говоря, обалдел от своей находки, поэтому действовал скорее автоматически. Девушка выглядела живой, и не пахла тленом, поэтому Томас решил вытащить ее из ящика и посмотреть, нельзя ли помочь.
Ничего не случилось бы, умри девица в точности так, как задумывала княгиня – от действия яда. Извлечь его из желудка в самом деле было бы весьма проблематично. Но княжна поперхнулась не по своей воле выпитой отравой и погибла от удушья. Яд по-прежнему стоял у горла. Когда Томас поднял покойницу, голова ее мотнулась…
Спасло юношу то, что он был при шпаге. И что, когда покойница вдруг вцепилась зубами в его руку (к счастью, не прокусив плотную ткань камзола), заорал от испуга во весь голос так, что Клаус во дворе услышал. Томас разжал руки, роняя девушку, и отпрыгнул от нее подальше, ни обо что, к счастью, не споткнувшись. Княжна вскочила с земли и бросилась на него. Когда юноша успел достать шпагу, он и сам не помнил, но наткнулась на нее покойница сама, это точно. Опять-таки к счастью (правду говорят, что дуракам везет, как думал потом сам Томас), когда девушка упала, ему было не до того, чтобы забрать оружие – тем более, что наверху уже топотал Клаус, громко окликая его. С его помощью Томас и выбрался из проклятого подвала – а там уж они скакали во весь опор, невзирая на темноту и дождь, до тех пор, пока их не остановила удивленная и испуганная их появлением со стороны поселка стража. От солдат-то стучащий зубами Томас и узнал, с кем встретился.
Бог весть, как боролись с напастью в том княжестве теперь – юноша предпочел там не задерживаться. Но если кто-то из тамошних жителей и читал историю о принцессе в хрустальном гробу, вряд ли догадался, о какой принцессе речь.


*                *                *

Томас передумал оставаться в Хюгельбурге. Глупо было искать покоя в маленьком провинциальном городке, где все события – как на ладони. В больших городах происшествий не меньше, да только кто ж о них знает? Хотя…
Встреча с воскресшей покойницей кого угодно научит быть осторожным в желаниях. А юноше и до того порой казалось, что захватывающие, но, увы, малоприятные события преследуют его. Сначала он искал их – теперь же они ищут его. В конце концов, мало ли в мире путешественников, но не каждому же так везет! Взять хоть бы историю, которую Томас сейчас лихорадочно пытался описать.
Тогда он завернул в достаточно большой город Фельзенштранд, где у него были родственники – двоюродная сестра матери с семьей, и избегнуть визита вежливости было никак нельзя. Тетушка, впрочем, оказалась весьма милой особой, приняла племянника радушно и предложила на время его пребывания в Фельзенштранде пожить в ее доме. В скором времени тетушка и дядюшка собирались давать бал-маскарад, и Томас, разумеется, тоже был приглашен туда.
В его рассказе маскарад, ясное дело, превратился в бал в королевском дворце, целью которого был выбор невесты для принца – но это уж, конечно, глупость. Правда, у тетушки было двое уже взрослых сыновей, Зигфрид и Франц, но они пока что не слишком забивали себе головы поисками спутниц жизни.
Другое дело, что и девица, главная героиня его рассказа, превратилась в несчастную падчерицу, угнетаемую мачехой. То есть история начинается так: «Жила когда-то в прекрасном своем замке богатая, знатная женщина. Были у нее две родные дочери и падчерица…». Не напишешь ведь: жила, мол, была баронесса, было у нее две дочери, а одна из служанок в ее особняке оказалась внебрачным ребенком ее мужа!
Что касается внешности, тут приукрашивать почти не пришлось: Хайди (так звали девицу) и в самом деле уродилась красивее своих знатных сестер, во всяком случае, на вкус Томаса. Эфа и Эрика, правда, вовсе не были уродливы, но отличались переходящей в изможденность худобой и благородной анемичной бледностью; ну а Хайди получила отцовские тонкие черты лица в придачу к материнской пухлости и здоровому румянцу. Не были Эфа и Эрика также и злобными фуриями, каковыми полагалось быть сказочным сводным сестрам – обыкновенные девушки, старшая несколько замкнута и молчалива, младшая – жизнерадостна и обаятельна; но и Хайди не блистала добротой и кротостью нрава, равно как и умом – точнее сказать, она была хитрая дура. Опасное сочетание.
Мать девочки, простая горничная, умерла вскоре после ее рождения. Неизвестно, что за добрая душа открыла Хайди глаза на ее происхождение, но девушка, наверняка и раньше завидовавшая хозяевам, с готовностью поверила. И почувствовала себя обделенной. Также неизвестно, соврал ли ей этот неведомый доброжелатель, или же девушка впоследствии сама вообразила, будто ее отец был тайно обвенчан с ее матерью еще до брака с баронессой, – и сама же поверила в свою выдумку. В самом деле, окажись она и вправду законной дочерью барона, да еще и старшей, перед ней открылись бы замечательные перспективы. Но доказательств своей теории у девушки не было, благородный отец не спешил признавать родную кровь, и Хайди решила добиваться достойного баронессы положения сама.
Планировала девица, ни много ни мало, влюбить в себя какого-нибудь молодого дворянина так, чтобы он решился взять ее в жены, несмотря на более чем сомнительное происхождение невесты. Здесь заканчивается глупость и начинается хитрость: Хайди хватило-таки ума сообразить, что одной милой внешностью тут не обойдешься – понравиться-то мужчине она сможет с легкостью, но вот женить его на себе… Дальше, пожалуй, снова черед глупости: девица не придумала ничего умнее, чем обратиться к ведьме, которая присоветовала ей (наверняка не бесплатно) рецепт якобы приворотного зелья. Из безобидных ингредиентов оно включало лишь тыквенный сок, прочие же компоненты были совершенно неаппетитны – мыши, ящерицы и еще Бог весть что. К чести ведьмы следует сказать, что отравить кого-либо этим зельем было нельзя. Впрочем, приворожить – тоже.
По словам колдуньи, использовать этот суп можно было до полуночи того дня, когда он был приготовлен.
Намечающийся маскарад пришелся весьма кстати. В день бала Хайди приготовила зелье, перелила его в небольшой пузырек, который припрятала у себя, дождалась, пока хозяева отбудут на маскарад, пробралась в гардеробную одной из сестер и стащила у нее платье. Она собиралась вернуться сразу после полуночи и повесить его на место. Да и наряд выбрала такой, который хозяйка давно уже не надевала – чтобы та не сразу узнала его, если вдруг сестры столкнутся. Лицо же Хайди надежно скрывала маска.
Видимо, дуракам и впрямь везет, потому что девушке удалось незамеченной выскользнуть из дому и проникнуть на бал.
Она предпочла не входить в ярко освещенный зал, тем более что многие из гостей разбрелись по аллеям парка, спасаясь от духоты и ища тет-а-тета. Зелье должно было подействовать на любого, поэтому у Хайди был выбор. Ей приглянулся один из парней – богато одетый, высокий, широкоплечий, с гордой осанкой и уверенными движениями. Парнем этим оказался Франц, младший сын хозяев дома. Дождавшись, пока он останется в одиночестве, Хайди подошла к нему.
Франца общество прекрасной незнакомки более чем устраивало (тем более что и маска не скрывала ее миловидности). Некоторое время они разговаривали, потом девушка пожаловалась на жажду, и парень принес из дому шампанского – ей и себе.
Томас в это время бродил по аллеям в поисках приглянувшейся ему неизвестной в костюме Коломбины. На Франца с девушкой он наткнулся случайно и хотел уже, не привлекая внимания, исчезнуть (кузен с гостьей стояли как раз под одним из специально развешенных на время бала цветных фонариков, Томас же появился в неосвещенной части аллеи, потому пара его не заметила), когда увидел, как девушка указывает на что-то Францу, а когда тот переводит взгляд, подливает в бокал, который он держит в руках, какую-то жидкость.
- Франц!!!
Томас крикнул так, что кузен даже подпрыгнул от неожиданности и уронил бокал, девица же сразу поняла, в чем дело, и припустила бежать.
Ее, конечно, все равно поймали.
Ну а что касается традиционного финала – свадьбы с принцем – то недавно Томас получил известие о помолвке кузена – но не Франца, а Зигфрида, и, ясное дело, не с полоумной служанкой, а с Эрикой. Но такого в сказке не напишешь. У сказки свои законы, поэтому младший сын графа в ней превращается в наследного принца, колдунья-шарлатанка – в крестную-фею, погоня по аллеям парка под свет раскачивающихся на ветру разноцветных фонариков – в поиски полюбившейся принцу девушки.
А опрокинутый бокал (отчего-то врезалась в память именно эта картина: бокал, упавший, но не разбившийся, лежит на траве, и тусклый отсвет пляшет по его изогнутому боку) – в чудесные хрустальные туфельки.


*                *                *

Видимо, события и впрямь преследовали бывшего искателя приключений: стоило Томасу покинуть Хюгельбург и снова пуститься в путь (на сей раз он решил направиться в Зильбервальд, навестить старого университетского товарища), как в тот же день ему довелось спасать утопающего.
Путники ехали вдоль реки, приближаясь к поселенью, название которого юноша даже не удосужился разузнать – главное, что там можно было остановиться на ночь, ведь уже смеркалось, а до Зильбервальда путь все еще был неблизкий. Человека в воде (тот не иначе как упал с мостика, видневшегося чуть выше по течению) первым заметил именно Томас, и спасать первым бросился тоже именно он (впрочем, Клаус никогда и не относился к случайным встречным с особым сочувствием).
Несостоявшийся утопленник оказался молодой женщиной. Предположение же Томаса, что бедняжка упала с моста, не подтвердилось – первым, что произнесла женщина, когда ее привели в чувство, было: «Зачем?». И – поток рыданий и сбивчивых жалоб:
- Не могу больше… Все равно не стану так жить!
Женщине дали теплый плащ и некоего напитка из фляги, который, как выяснилось, был припрятан у Клауса. О крепости его оставалось только догадываться, но щеки у утопленницы порозовели практически мгновенно, да и рыдать она на некоторое время прекратила – зато начала рассказывать. О таких вещах с незнакомцами обычно не говорят, и в другой ситуации она явно не решилась бы поведать кому-нибудь о своем горе, но сейчас не смогла бы остановиться.
Ее звали Ута, она жила в той самой деревне, куда направлялись Томас и Клаус. Жила с мужем и детьми, и все было замечательно, но в этом году в и без того бедном семействе стало совсем плохо с деньгами, и не было уверенности, что им удастся пережить надвигающуюся зиму. И Гюнтер (как понял юноша, супруг Уты) предложил выход – разумный, но жестокий: чем пропадать всем вместе, не лучше ли избавиться от лишних ртов?
- …Им, говорит, голода все равно не пережить. А ты, мол, молодая, других детей родишь. Я стала его упрашивать, а он мне: что, мол, убиваешься, не твои ж они!
Сын и дочь, Ханс и Грета, в самом деле были детьми Гюнтера от первого брака, но в мачехе это не пробуждало кровожадных наклонностей.
- Они же малыши совсем, Гретхен всего шесть, а она старшая! Гюнтер их и раньше не больно-то жаловал: от девчонки, мол, толку чуть, корми ее только. А от Ханса, хоть он и мальчик, тоже не ахти сколько пользы – хроменький он от рождения…
Видя, что переубедить мужа не удастся, Ута решила пойти на хитрость. Она предложила не убивать детей (за такое и под топор не долго), а завести подальше в лес и там бросить. И если у кого какие вопросы возникнут, можно сказать, что ребятишки сами заблудились, и грех на душу брать не придется. Идея супругу понравилась.
Женщина нарочно говорила громче благоверного, чтобы дети услышали ее (не учла лишь того, что начала беседы они не знали, – что и вышло Уте впоследствии боком). Ханс и Грета додумались набрать с собой камушков и незаметно разбрасывать их по пути, а мачеха тем временем изо всех сил отвлекала отца – тот так ничего и не заподозрил. Ута тщательно запоминала дорогу, собираясь сама незаметно выскользнуть из дому ближе к вечеру и забрать детей, – но те вернулись раньше. Надо ли говорить, что Гюнтер был весьма раздосадован этим обстоятельством? Ему удалось осторожно выпытать у одного из отпрысков, каким же образом им удалось найти дорогу домой – и на другой день супруги снова повели мальчика и девочку в чащу, на сей раз под тщательнейшим присмотром.
Незаметно выбраться за детьми в тот же день не вышло – муж не пустил. Назавтра рано утром Ута все-таки отправилась в лес, нашла поляну, на которой вчера оставила Ханса и Грету – но малышей там не обнаружила.
Несколько дней о них не было ни слуху ни духу. Тем временем один из соседей вернул Гюнтеру долг, так что у супругов снова появились деньги. Не богатство, конечно, даже не достаток, но голодная смерть явно откладывалась на неопределенный срок. Ута не находила себе места. Если б знать заранее! Нужно было всего-то уговорить мужа повременить недельку!
А потом дети вдруг вернулись. Говорили, что искали дорогу домой, да только забрели еще глубже в чащу. Рассказывали что-то о ведьме, которая живет в избушке в лесу – вроде бы вначале она проявила к малышам гостеприимство, а потом задумала полакомиться ими, но Хансу и Грете удалось сбежать. Более того, мальчик даже притащил с собой кошелек с деньгами, якобы из дома ведьмы. Деньги, правда, были сплошь медяки, но и они оказались для семьи далеко не лишними. Необходимости избавляться от детей в третий раз не было, и Уте можно было бы вздохнуть спокойно… Да не вышло.
Брат и сестра прекрасно помнили подслушанный разговор. Соседи, знавшие о пропаже и последующем чудесном возвращении детей, о чем-то догадывались, что-то домысливали, что-то, вполне вероятно, вызнали у самих малышей… А ведь Ута была Хансу и Грете не родной матерью, а мачехой – а кто ж поверит, что мачеха может любить пасынка и падчерицу больше родителя? Поползли слухи. Начались шепотки за спиной и косые взгляды. Ее сторонились. Для односельчан она была убийцей – и для тех самых детей, которых так пыталась спасти, тоже. Это уж не говоря о сомнительном удовольствии жить под одной крышей с изувером, каким оказался ее супруг. И если бы даже она рассказала кому-нибудь, как было дело, ей все равно бы не поверили.
Она не хотела больше так жить.
…Томас попытался как-то утешить несчастную – хотя какие уж тут могут быть утешения? – после чего они с Клаусом чуть ли не силой отвезли Уту домой. Поручив ее заботам игравших во дворе детей (видимо, тех самых, но что еще оставалось делать?), юноша незаметно оставил на столе кошелек, да не с медяками, и вышел.
Хуже всего то, что он не мог придумать, чем бы еще ей помочь. Он был абсолютно бессилен.

*                *                *


 На следующий день, уже неподалеку от Зильбервальда, им пришлось остановиться в другой деревушке, чтобы перековать коня, и Томас, в котором неожиданно проснулось былая любознательность, стал расспрашивать о лесной ведьме, которую якобы встретили дети. Кого-то ведь они точно встретили, иначе откуда бы взяться кошельку? Что это за людоедка засела тут у них в лесу?
Отвечали поселяне, против ожидания, охотно и подробно, не крестясь и не сплевывая через левое плечо. Выходило, что и в самом деле живет в лесу некто старая Клара, предсказывает судьбу, снадобья знает от всякой хвори – ну, конечно, и порчу навести может, не без того… так ведь на то она и ведьма! Показали и тропу к ее дому, хорошо утоптанную – видать, часто старуху навещали. И Томас, сам не зная, зачем, вместе с Клаусом, которого подобные маневры давно уже не удивляли, отправился к этой самой Кларе.
Путь оказался неблизким. Томас прикинул, сколько пришлось пройти детишкам (младший из которых еще и хромой), чтобы добраться до жилища этой самой ведьмы. Если Томас и Клаус верхом ехали до поселения чуть ли не целый день, да от него до жилища ведьмы – полчаса, не меньше… Правда, может быть, что через лес, напрямую, все-таки ближе – но в любом случае не удивительно, что в родном селе Уты о старухе (к которой наверняка не из одной деревни приходят за «снадобьями от всякой хвори») никто не слышал.
Лесная хижина оказалась маленьким, но весьма опрятным домиком с небольшим огородом и совсем уж крохотным садиком (три яблони да куст смородины). Когда путники приблизились к воротам, во дворе лениво залаяла собака. Томасу не доводилось слышать, чтобы ведьмы держали у себя псов – в таком ремесле без черной кошки не обойтись, а коты с собаками известно как уживаются; ну а воровать у колдуньи все равно никто не решится. Да и вообще выглядел этот дом как-то… неожиданно. Слишком уж обыденно.
Вышедшая к воротам хозяйка оказалась под стать дому – и в самом деле древняя старуха, но с виду благообразная. И главное – приветливая.
- Здравствуйте-здравствуйте! Проходите, гости дорогие!
Показала, где привязать лошадей, провела в дом, отказалась заводить разговор о деле, покуда «гости дорогие» не выпьют чаю с пирожками. Клаусу, судя по выражению лица, идея попробовать ведьмину стряпню не показалась такой уж привлекательной, Томас же мысленно махнул рукой – отравит, ну и Бог с ней! Да и зачем бы ей это? Плохого ей гости ничего не сделали, а Томас, как сразу видно по дорогой одежде – клиент при деньгах.
Хозяйка тем временем разглядывала его очень пристально и, видимо, делала какие-то выводы, потому что вдруг сказала:
- Ты, сынок, ежели за приворотным зельем приехал, то я такого не держу.
На обращение Томас решил не обижаться – в конце концов, старуха явно годилась ему не то что в бабушки, а в прабабушки – и сам ответил вежливо:
- Нет, госпожа Клара, не за приворотным. Я спросить хотел, не к вам ли недавно заходили двое заблудившихся детей?
- Какая я госпожа! – замахала рукой старуха. – Это ты, пожалуй, господин важный. А детишки заходили, было дело. Мальчик и девочка, маленькие совсем. Переночевали они тут у меня. А ты им кто будешь?
- Да так, - махнул рукой юноша, не в состоянии объяснить причину своего интереса. – Просто случайно узнал…
Старая Клара покивала словно бы с одобрением и спросила:
- Добрались они, поди, до дома? – и, когда Томас подтвердил, добавила: - Ну, ясное дело. Я им вослед пошептала маленько, есть один такой заговор, с ним и сам не заблудишься, и леший по кругу водить не станет. Так что теперь они по лесу будут как у себя по дому ходить, отовсюду дорогу найдут.
«Бедный Гюнтер», - злорадно подумал юноша. А ведунья продолжала:
- Я волновалась только, что им есть нечего будет – от денег-то в чаще мало проку…
- Так деньги им тоже вы дали?
- А то кто же? Ты, поди, знаешь, как они заблудились? – Томас кивнул. – Вот и мне они рассказали. Жалко мне их стало. Меня-то люди добрые часто монетами за помощь благодарят, а тратить мне их почти что и некуда. Стара я уже стала, родни нет – что ж мне, в могилу эти деньги с собой забирать? А детишки-то как пришли, я глянула – мать честная! Одна кожа да кости, смотреть страшно. Я бы им и харчей на дорожку дала, если б не убежали…
- А отчего же они убежали? – удивился юноша. По сравнению с отчим домом это место должно было показаться им раем земным.
- Да пришел ко мне поутру паренек из соседней деревни, за лекарством для больной матери. А детишки услыхали, кто я такая, да перепугались, вообразили невесть что, - в интонациях старухи не звучало ни малейшей обиды, хотя сам Томас на ее месте был бы сильно раздосадован. – Не их то вина, - продолжала ведунья, видимо, заметив перемену настроения юноши, - так уж их научили. Да и научили-то правильно – чужих людей остерегаться надобно.
- Да уж, - произнес юноша, не зная, как прокомментировать столь редкое великодушие.
- Ты, я вижу, человек хороший, раз о чужих детях беспокоишься. Может, ты для себя чего-нибудь хочешь, раз уж приехал? Снадобья у меня есть, от болезней, от ран… Молодым-то часто раны лечить приходится.
- Если только душевные, - невесело усмехнулся Томас. – Скажите лучше, бабушка, - он не знал, откуда взялось вдруг это обращение – но почему-то называть ведунью хотелось именно так, - что меня в будущем ждет?
Старуха, к счастью, не стала заводить вечную песню всех гадалок про скорый счастливый брак и множество детей. Она посмотрела на его ладонь и сказала только:
- Что ищешь – скоро найдешь.
- Уже нашел, бабушка, - вздохнул Томас. – В избытке.
- То, что ищешь сейчас.
И внезапно юноша понял, что действительно искал – уже не новых знаний, а ответа: как с этими знаниями жить? Как жить в мире, где добро не всегда побеждает зло? Где принцессы не всегда прекрасны, падчерицы не всегда милы и покладисты, родители не всегда любят детей, а дети родителей, а принцы не женятся на бедных, но добрых и умных девушках?
Но с другой стороны…
Томас смотрел на старую ведунью. Вспоминал Уту. И думал, что раз в этом, далеко не идеальном, мире бывают такие мачехи и такие ведьмы – может, не все еще потеряно?