Про диалог в немецкой электричке

Лето 95-го в Германии выдалось жарким. Электричка Нюрнберг-Бамберг – медлительной. Мы с другом Лехой глазели в окно и болтали о давешних впечатлениях: Нюрнбергском замке, доме Дюрера, паре пивнушек и воротах собора с колесиком счастья, которое надо куда-то вертеть. То есть в одну сторону – счастье, в другую – деньги. Что хочешь, то и выбирай. Других вариантов в немецкой логике, видимо, нет. И все крутят в сторону денег.
Короче,  едем мы. Глазеем. Беседуем себе потихоньку. По-русски, естественно.
А напротив в купе старичок попался. Почтенный такой. Подтянутый. На голове три волосины. Зато зубы во рту фарфоровые. Как у голливудских звезд.
Так вот делал он безразличный вид минут двадцать. В окно посматривал. На нас украдкой. Журнальчик листал. Раза три – от корки до корки.
Потом уже на нас сосредоточился.
–    Казахи? – говорит (здесь и далее разговор идет на немецком).
–  Почему казаки? – удивились мы. Потом сообразили. Он думал про немцев из Казахстана.
–    Репатрианты, – подтвердил пассажир.
–    Да нет. Мы русские.
–    Евреи из России?
–    Да нет же – русские мы.
–    Русские из России?
–    Точно.
–    Тогда что вы здесь делаете?
–    Да вот, пригласили.
–    Пригласили?! – удивился немец.
–    Есть всякие университетские программы, – начал я, – куда подключают ученых из-за границы, – продолжил Леха.
–    Очень интересно! – обрадовался немец. – А я как раз против вас воевал.
–    Мой дед тоже против вас воевал, – уведомил я. – Под Ленинградом погиб.
–    Под Ленинградом не был, – вздохнул старик. – Там у меня брата убили. В сорок четвертом.
–    А до этого он три года людей в городе голодом морил.
–    Не он один. Так получилось. Мы как все.
–    За Родину! – вставил Леха.
–   Вот-вот – не до пацифизма… – согласился немец. – А все равно мы лучше воевали! Мой приятель – унтер из Нюрнберга на Крымском валу четыре ваших танка подбил.
–  Ну и что? – удивился Леха. –  Наши ребята-Панфиловцы танковый полк под Москвой сожгли.
–  Ну да! – не унимался старый вояка. –  А в основном  стреляли не важно. Наш батальон как-то раз отступал. Так его Катюши накрыли. А я вот все равно убежал!
–   А выбегало сколько вас? – Леха сразу организовал статистический анализ.
–   Батальон – человек 900.
–   А прибежало?
–   Ну да – человек 90, – высказал немец совсем без пафоса.
–   10% – подвел я итог. – Не так уж и плохо.
–    А снайперы! – разгорячился старик. – Я под Орлом за водой ходил. Попал под него. И снова жив остался.
Он закатал рукав до локтя, обнажив правую руку. Мяса на ней не было. Только обтянутая кожей кость.
–   Сюда вошла, – ткнул пальцем. – Я до ночи на берегу провалялся. Не доработал он меня. В темноте наши вынесли. Три месяца лазарета, и в тыл. Куда бы я с такой рукой воевать стал?
–    Выходит, снайпер Вам жизнь спас? – осведомился Лешка.
–    Выходит. Наш батальон потом под Курск перебросили. Там и остались.
–    Да…
Мы все немного погрустили. Каждый о своем.
–   А знаете что?! – встрепенулся немец. Поезд как раз подходил к Бамбергу. – Давайте ко мне. Я тут неподалеку живу.
–    Отчего же? – решили мы согласиться.
Минут через дваддцать вся компания расположилась в садике у двухэтажного особнячка. Хозяин в дом нас не пустил, но принял радушно: пиво, сосиски – все дела. Выпили, подобрели. Старик расхвастался, мол все на пенсию по инвалидности. И я решил, что да – нашим бы ветеранам…
Расстались душевно.
Немец тряс нам  руки. Твердил:
–      Отличные ребята. В основном. И не стоит нам больше друг с другом биться.
И мы согласились. Пошли. Помолчали. И Леха отметил, что:
–    Да, коротка память рода людского. Но в некотором смысле это может быть даже и хорошо.