Джин н из бутылки

                Jenny's seldom dry…
                R. Burns

Это история про девушку по имени Жанна. Нет, не француженка, с какой бы стати нам рассказывать истории про француженок. Наша Жанна – это наша Жанна, вполне обыкновенная московская девица из нормальной семьи. Мама – врач, причем детский. А папа… ну, папа служащий. Какая разница, где он служит. Или, если обратиться к стихотворению, откуда взят эпиграф, то ведь вполне резонно сказал поэт: "…и какая нам забота…" А уж тем более не наше дело рассусоливать, почему это простому советскому педиатру вздумалось дать дочери – первой и единственной – такое имя. Можно считать, что в честь Орлеанской Девы. А может, просто так. Захотелось – и все тут, а на дворе пятьдесят шестой год, и народ осмелел-расслабился, не опасаясь больше ни космополитов, ни даже всемогущих охотников за этими самыми, безродными. Короче – Жанна! Или, если полностью, то Жанна Сергеевна. Дитя, так сказать, оттепели, хотя самые сладкие годочки временно обретенной советским народом свободы пролетели без особых ощущений, поскольку пришлись на дошкольный возраст. Годы учебы совпали с эпохой застоя, но и тут никакой такой особенной застойности в окружающей ее жизни Жанна не приметила. Школьницей она была сначала обыкновенной, потом старательной. В иняз поступила как бы сама собой – впрочем, к изумлению подружек, с первого захода. Занималась, правда, с преподавателем, которого привел отец. В институте продолжила учебу еще прилежнее, работала над курсовыми, которые вызывали сдержанное восхищение ее наставников. Одну курсовую посвятила своему имени – ведь и впрямь, богатейшее гнездо: Jane, Jayne, Jeanne, Jeannette…  А сколько дериватов – Janet, Janey, Janie, Jen, Jennie, Jenny, Jinny, Nettie, Netty… А какое разнообразие носителей – от Жанны д'Арк до Джейн, подружки Тарзана, от вполне возвышенного персонажа Шарлоты Бронте до героини Роберта Бернса, всемирно известной, несмотря на свое амбивалентное поведение – или благодаря ему. Вставлено было даже – на абзац, для пущей интеллигентности – "За Netty сердцем я летаю…", с оговоркой, что в данном случае речь идет о деривате от Annette. Рассмотрен был и спектр звучания – от заднеязычного, широкого Жанет, через дифтонг Джейн и вплоть до щелевого Джин. Почерпнутый из ономастических словарей научный факт – что имя Jeanne (произносится: Джин) в традиционной русской транслитерации выглядит как Жанна – вовсе не изумил ее, но лишь плодотворно расширил кругозор. Собственно, этот факт можно рассматривать как объяснение той – сразу и навсегда – возникшей симпатии к тезке, можжевеловой водочке.

Попробовать джин Жанне довелось на встрече своего первого студенческого Нового года. Фляжку с изображение оскаленной кабаньей головы на этикетке принес однокурсник по имени Андрей, повидавший всякое молодой человек, чьи последние два года из восемнадцатилетней насыщенной событиями жизни прошли как раз в стране, где дегустируемый напиток был, согласно указанию на той же этикетке, distilled and bottled. Общественность в целом отнеслась к малознакомому пойлу негативно, и Андрей с Жанной прикончили содержимое плоской бутылочки (емкостью тридцать семь и пять десятых сантилитра) фактически без посторонней помощи. Удовольствия им хватило почти на всю ночь – в смысле, до шести утра, когда открылось метро, и народ потащился по домам. На улице было тихо и снежно, они шли не спеша, и интеллектуальная Жанна, пребывая в плену ассоциаций, связанных с сырьевым материалом полюбившегося напитка, все бормотала: "Можжевеловый куст, можжевеловый куст, Остывающий лепет изменчивых уст, Легкий лепет, едва отдающий смолой, Проколовший меня смертоносной иглой…"

Собственно, это стало началом романа, тянувшегося, с  некоторыми перерывами, почти три года – пока Андрей с родителями не отбыл в одночасье в Новую Зеландию. Что легло в основу романа – уж не джин ли, в самом деле? Впрочем, кто может внятно ответить на такие вот вопросы – тем более что они не столь уж и существенны для нашего повествования. Важно другое: общаясь с Андреем и проводя массу времени в компании его друзей-приятелей, Жанна набралась всестороннего опыта, из девчонки превратилась во взрослое и независимое существо (как она самое себя – не без гордости – именовала в разговорах с родителями). После сентябрьского отъезда Андрея на другой край света, из осени в весну, в столичный град Веллингтон, Жанна осталась как бы свободной девушкой и на первых порах никуда особо не рыпалась, ожидая – отчасти даже с ленцой – дальнейшего развития событий и повторяя про себя все ту же строчку: "Остывающий лепет изменчивых уст…"

Свободное время она стала проводить в залах Библиотеки иностранной литературы – благо, что неподалеку от родительского дома, который на Покровском бульваре. Читала разные английские книжки, общалась в курилке с интеллектуальными молодыми людьми – преимущественно университетскими. Не прерывая, впрочем, контактов с приятелями Андрея – тем более, что некоторые из них жили буквально через дорогу, на Котельнической, и регулярно приглашали Жанну в свой как бы домашний кинотеатр, где крутили старое кино из коллекции Госфильмофонда. И интеллектуалы, и плейбои, впрочем, вели себя без особого различия: набившись в провожатые, в огромном мрачноватом подъезде Жанниного дома пытались затащить ее в темноватый отнорочек справа от лестницы (с целью сорвать почти невинный поцелуй), чему Жанна вяло препятствовала, тем самым как бы не лишая их некоторой надежды на успех в будущем. Не то чтобы она хранила верность конкретному Андрею – просто в задушевных беседах с подругами была выработана некая концепция: первый мужчина – это еще отчасти игра случая, но дальше следует проявлять осмотрительность и второго выбирать достаточно серьезно, потому что если не отнестись к этому вопросу вдумчиво и по-деловому, то существует реальная опасность: "как бы не сбиться со счета" – такую обтекаемую фразу использовали они вместо неизящного выражения "пойти по рукам". При этом предполагалось, что дорога под венец суждена максимум с третьим любовником – то есть допускалась – в неявно, впрочем, формулируемом виде – возможность еще одного пробного варианта. Тем более что время терпит – всего-то четвертый курс, какие наши годы…

Реальная жизнь, как это частенько бывает, спутала стратегемы и абстрактные рассуждения, и на улице Грибоедова Жанна оказалась именно с преемником Андрея, то есть со своим номером два. Познакомились они все в той же Иностранке, которую Жанна, впрочем, называла как бы по старой памяти Разинкой, имея на это моральное право, поскольку успела еще побывать в старом помещении библиотеки на улице Разина, пусть и считанные разы. Но это считалось хорошим тоном: заниматься – так в Разинке, покупать чай со слоном и сахарную пудру – разумеется, в Чаеуправлении на Мясницкой, прогуливаться – только по Тверской… Жанна шла даже несколько дальше и объявляла, вполне во всеуслышание, что учится на Остоженке, как бы знать не желая никакой Метростроевской, хотя и ездила в институт, как все, на метро. Так вот, раз в субботний вечерок сидела себе Жанна в справочном зале Разинки и рылась в словарях. Это были еще ранние блаженные времена, когда в открытом доступе стояли обалденные издания (часть из них вскоре растащили наиболее активные читатели, а остальные администрация упрятала в фонды, от греха подальше). Но пока можно было насладиться всем тем богатством, которое накопило человечество, что Жанна и делала – сидя в описываемый момент с томом дореволюционного Даля и изучая иллюстративный материал, собранный великим лексикографом с целью оптимального раскрытия значений толкуемого слова. Кое-что она заносила в особую тетрадочку – главным образом, совершенно замечательные пословицы, включающие те самые заветные слова, которые опускались в советских изданиях Владимира Ивановича.

Жанна настолько увлеклась научной работой, что даже не заметила, как к ее столику подошел молодой человек, и подняла глаза только тогда, когда он с легким грохотом сгрузил на дальний конец стола несколько огромных английских словарей. И, словно не обращая внимания на соседку, деловито принялся листать их и делать какие-то записи в своей тетрадке. Жанна, закончив возиться с очередным томом, встала – чтобы поставить его на место, взять следующий, размяться. Воспользовавшись тем обстоятельством, что нужная ей полка была в тылу ее нового соседа, коротко, но внимательно оглядела пришельца со спины. Вроде никаких особых примет – кроме одной: замшевая куртка. Сам по себе этот предмет мужской верхней одежды уже кое-что значил, а в сочетании с горой англо-английских толковых словарей прямо-таки наводил на мысли. Жанна сделала себе мысленную заметочку и вернулась за столик с очередным томом. Посмотрела на часы – всего-то половина восьмого. Это с точки зрения того, что домой пока рановато. Но уже можно подняться в свой читальный зал и посмотреть, не принесли ли заказанную книгу. Она подхватила свою маленькую сумочку, где лежал читательский билет, кошелек, сигареты и зажигалка, и отправилась в путь. Получила разочарование, узнав, что искомая книга выдана по МБА, и отправилась перекурить это дело. А в курилке – ее сосед в замшевой куртке. Она достала сигарету – он тут как тут, с зажигалкой (глазищи – голубые, притом, что сам темноволос). 

"Спасибо". – "Не могу сказать, что на здоровье. Но – пожалуйста". – "А это – еще хуже, – вдруг услышала Жанна свой голос и даже отчасти удивилась: с какой стати эта дурочка вступает в разговоры с посторонними. – Потому что слово "пожалуйста" означает пожалуй, старче…" – "Это у Даля написано?" (Ага, заметил. Значит, не так уж поглощен был своими делами.) – "Может быть. Я еще до этого тома не дошла". – "Следовательно, русская филология? Я имею в виду сферу профессиональных интересов?" – "Вообще–то, английская". – "Так мы – коллеги". – "А чем занимаемся?" – "В основном американизмами". – "А я частично топонимикой, но больше ономастикой. Кстати об ономастике – меня Жанной зовут". – "А меня – Яном. Вроде бы мужской вариант Жанны?.." – "Ну, не совсем. К Жанне скорее Джек подходит. А от Яна вариант – Иоанна". – "Тебе виднее, как специалистке–ономастке. Или ономастичке?" – "Ономастине. Ты – с филфака?" – "А я думал – ты с филфака". – "Нет, я – иняз…" – и чуть протянула конец фразы, чтобы интонацией обозначить свой вопрос. Но ее собеседник промолчал, как бы не понявши намека. – "Мы соседи, что ли?" – спросила тогда Жанна напрямую. –  "В смысле?" – "Ну, в смысле, что ты из МИМО?" – "Не совсем…" – "Так откуда же? Из Ленинского?" – "Есть еще и имени Крупской", – ухмыльнулся он. – Жанна иронически оглядела его замшевую куртку и сказала: "А еще есть областной Орехово-Зуевский…" Его усмешка подсказала точный ответ: "Ты никак в ВИЯКе окопался?" – "Заметь, я этого не говорил", – мгновенно среагировал будущий разведчик. И тут же перевел разговор: "Долго еще намерена сидеть? Со словарями со своими?" – "Практически кончила", – соврала Жанна, которая вообще могла встать и захлопнуть книгу в любую секунду. – "А мне еще десяток слов найти…" – "Хочешь, я тебе помогу? Если это не военная тайна, конечно…" – "Это – гражданская лексика. Тем более, что там есть пара словечек – явно предметы женского туалета. Заодно и проконсультируешь малообразованного человека…"

Меньше чем через полчаса они вышли на набережную Яузы, свободные от всех обязательств. Был тот мартовский вечер, когда весна уже чувствуется в воздухе, снег практически стаял, тротуары сухи, ветра нет, гуляй себе и беседуй. Чем Жанна и занялась, с неожиданной для себя непринужденностью и известным удовольствием. Они прошли по бульварам аж до "России" и там со столь же неожиданной легкостью купили лишние билетики на двадцать один сорок пять, на мультики. По выходе из кино Жанна спросила: "А тебе далеко до дому? На метро успеешь?" – "Да мы почти соседи. Мне от тебя – вообще пешком". – "Не доходя или переходя?" – "Переходя. И там еще мостик перейти". – "Уж не через Яузу ли?" – "Допустим". – "Никак в высотке живем?" – "Да, и ничего предосудительно в этом не вижу". – "Да и я, собственно, не возражаю". – "Вот и прекрасно". Когда "аннушка" миновала Чистые пруды, Жанна сказала, вроде бы невзначай: "Ну, мне через одну. А ты поезжай дальше…" – "Да уж ладно, доведу девушку до подъезда, если нет возражений". Возражений у Жанны не было, и потому они дошли до подъезда. Но внутрь он не потащился и в поцелуйный отнорочек Жанну не повлек. А жаль, пожалуй. Впрочем, может, и к лучшему. Жанна сама не знала, что и подумать. "На неделе я к себе в Орехово-Зуево уезжаю…" – сказал он, прощаясь. – "Знаю-знаю, что ВИЯК сидит на казарменном положении". – "Не все. Женатые живут дома. И вообще – откуда у тебя такие сведения?" – "От американского военного атташе". – "А его ты каким боком?.." – "Отец с ним частенько на приемах встречается". – "Вот как?" – "Да, вот так". – "На следующую субботу у тебя какие планы?" – "Давай предложения, я готова их рассмотреть…" – "А если зайти к моим приятелям, музыку послушать?" – "Приятели – они же соседи?" – "Допустим. А какие возражения?" – "Хотелось бы знать, что за приятели. Вдруг это общие знакомые". – "А если и так?" – "Ты позвони мне лучше в субботу с утра, скажи имя–фамилию–номер квартиры". – "А у тебя есть черный список жильцов?" – "Допустим. Поэтому лучше прямо завтра позвони, чтобы не день в день". – "А если мы прямо завтра и пообщаемся?" – "Дурак ты, – хотела сказать Жанна, – я же к этому и веду". Но сказала нейтральное: "Позвони – посмотрим".

Так и начались их регулярные встречи – дважды в неделю, как часы. Разумеется, выявились и общие знакомые, да только никакого значения это уже не имело, потому что окружающие довольно скоро стали для них не более чем безразличным фоном. Они могли сидеть в любой компании и при этом никого не видеть в упор. Ни до кого им не было дела. Им вполне хватало друг дружки. В мае Ян стал брать отцовскую машину и возил Жанну за город – просто так. Кататься. Водил он с какой-то пугающе небрежной легкостью, и только присмотревшись внимательнее, Жанна поняла, что эта легкость – тот самый профессионализм, о котором ей доводилось читать в джеймсбондовских книжках. Вскоре она познакомилась и с другими его навыками. В последнее воскресенье мая поехали как всегда – куда глаза глядят, вырулили на Ярославку, свернули в лесок, начали по обыкновению целоваться. Видимо, именно сегодня поцелуи достигли критической массы, и не успели они оба опомниться, как все и случилось. Будто само собой. На неудобном сидении. А когда они пришли в себя, то с омерзением обнаружили вовсю пялящихся на них троих подмосковных молодцов, возраста допризывного, но с виду крепких и явно крепко поддатых. Жанна гадливо одернула юбку, а Ян одним прыжком выскочил из машины, подтянул джинсы, схватил двоих, стоящих поближе, за шкирку, стукнул их головами, да так, что они опустились на молоденькую травку. Но третий сделал шаг в сторону и вынул нож. Не успела Жанна завизжать от ужаса, как Ян крутанулся на одной ноге и его каблук впечатался в красную рожу нападавшего. Тут на ноги поднялся один из лежавших – с тем только, чтобы снова лечь, пропахав полянку и замерев рядом с незадачливым владельцем ножа. Ян деловито подошел к лежащим и вырубил их окончательно, нанеся каждому страшный, как показалось Жанне, удар ногой в голову. Вернулся за руль, неторопливо, но и не мешкая, вывел машину на дорогу и дал газу. Какое-то время они ехали молча, переводя дыхание. Потом Жанна сказала: "Можно свернуть на обочину?" И когда они остановились, она заревела, уткнувшись ему в плечо. Отплакавшись, прерывисто вздохнула и прошептала, всхлипывая: "Ты же мог их убить…"  – "Мог бы, – спокойно согласился он. – Но не стал". Жанна в ужасе посмотрела на него. Он выдержал ее взгляд и сказал, глядя ей в глаза: "Ни один подонок, поднявший на тебя, фигурально выражаясь, руку, не останется безнаказанным. Это я тебе обещаю". Он притянул Жанну к себе: "Обещаю на всю жизнь". – "В каком смысле – на всю жизнь?" – растерянно спросила Жанна. – "А разве ты не идешь за меня замуж?" – "Ты меня еще не спрашивал…" – "Ну, вот и спросил. И еще спрошу: ты меня любишь? Потому что я тебя – очень".

До Кольцевой ехали молча. Он гнал, по возможности не снижая скорости. А когда пришлось утихомириться, тащась от одного светофора к другому, Ян спросил, как бы между прочим: "Завтра твои родители чем заняты?" – "А тебе с какой стати?" – удивилась Жанна. – "Да хорошо бы зайти, попросить твоей руки. Сделать формальное предложение, так сказать. А ты что, против?" – "Уж я-то куда как за, – улыбнулась Жанна. – Прекрасная мысль. Только вот… как твои на это посмотрят?" – "Вообще-то я уже говорил с отцом. Так, в общих чертах. Тем более что они с твоим под одной крышей трудятся на благо социалистической  родины. И даже шапочно знакомы". – "Ну, зная твое место учебы, могла бы и сама догадаться, что знакомы…" – "Давай, подготовь их малость. А я бы зашел завтра, после обеда…" – "Ну, это-то уж никак не получится, – усмехнулась Жанна. – Мать, если только в обморок не упадет, обязательно захочет зятька собственноручно покормить…" – "А если упадет?" – "То отлежится и примется за готовку с удвоенным рвением. Поэтому во всех смыслах лучше, если ты меня сейчас прямо к дому доставишь. Ей ведь сегодняшний вечер пригодится – тесто поставить и все такое…" – "А ты?" – "Как послушная дочка и  хорошая невеста, буду ей помогать". – "А я думал…" – "Что мы сейчас заявимся к тебе и там продолжим начатое? Нет, милый, давай тормознемся. А завтра, после обеда, если твое предложение будет принято семейным советом – обещаю навестить твое логово". – "Правда?" – "Ну конечно, правда. Я ведь теперь вся твоя…" Он ничего не ответил, погладил только ее по плечу. Про себя же подумал: "А если семейный совет не одобрит нашей идеи – все равно придешь ко мне? Или как?"

Воскресенье прошло как в сказке. К маминым пирогам папа выставил бутылочку "Ахтамара", согласие вчерне было получено, решили собраться через месячишко, после возвращения Янова отца в Москву, и обговорить все детали, а пока деток отпустили погулять. Детки же прямым ходом отправились в дом на Котельнической и там, в более спокойной и уж куда как более удобной обстановке вернулись к событиям вчерашнего дня. А в перерывах Ян поил Жанну джином – с радостью обнаружив сходство вкусов и в такой достаточно экзотической плоскости. 

В середине июня закончились экзамены за четвертый курс, а двадцать пятого Жанна сдала еще один, куда как важный для себя экзамен, познакомившись с будущим свекром. Мать Яна умерла лет пять тому назад, а папочка, полковник стратегической разведки, с тех пор не женился и все свои силы отдавал карьере, передоверив воспитание сына специальному учебному заведению. Саму процедуру знакомства решили структуризовать следующим образом: сначала Жанна заходит в полковничью квартиру в высотке, и там заинтересованные стороны общаются некоторое время, а потом – поскольку ни приехавшему в краткосрочный отпуск полковнику, ни проживающему в стране подполковнику (это отцу Жанны, стало быть) правила внутреннего распорядка рекомендуют воздерживаться от посещения ресторанов, где можно, не дай Бог, встретить иностранцев – собравшиеся форсируют речку Яуза и прибывают на торжественный обед с пирогами домашней выпечки.

Войдя в уже хорошо знакомую квартиру, Жанна  ахнула (про себя, конечно), воочию увидев потенциального свекра. То есть, она видывала его на фотографиях, но тут, вживе… Джеймс Бонд, да и только. На службе Ее Величества. Твидовый костюм, трубка. Офицерские усики, естественно. В смысле, как принято у офицеров британской армии. Точнее, королевской армии. Впрочем, невестка тоже произвела на господина полковника положительное впечатление. Посидели, чуть поболтали – так, ни о чем. Потом полковник решительно встал и со словами: "Небось, пироги стынут" двинулся к дверям. По дороге захватив звякнувшую сумку и бросив сыну: "Цветики для тещи не забудь". Ян взял огромных размеров букетище, предусмотрительно упакованный в ненашего виду пеструю бумагу и вышел из квартиры последним, заперев дверь.

На улице папочка спросил сынка, демонстрируя заботливость: "Ну, что, тяжело тащить?" И, демонстрируя забвение отечественных условий, добавил: "Давай-ка  такси возьмем". Первый водила, услышав, что езды на три минуты,  фыркнул и рванул с места, покрутив пальцем у виска. Несколько следующих машин вовсе не остановились. Наконец, сторговались – за два счетчика. По дороге водила все нудил: "И чего вам на машине приспичило. Тут ходьбы-то пять минут…" – "Да тебе-то какое дело, – не выдержал полковник. – Ты ведь деньги получаешь?" – "На хрен мне твои деньги, – окрысился водила. – Тоже мне, деньги – рубль". – "Тут езды на сорок копеек максимум", – встрял Ян. – "А ты попробуй эти сорок копеек еще заработай…" – продолжал водила  в той же наступательной тональности. – "Да, – задумчиво так протянул Ян, – жаль, что не за город мы с тобой едем". – "А что – за город?" – осекся тот. – "За городом хорошо. Особенно в лесу", – элегически отозвался Ян и многозначительно посмотрел на Жанну. Выбрались из машины, вошли в подъезд. "Гребанная страна", – сквозь зубы сказал полковник. (Так и сказал: "That fucking country".) А потом, покосившись на сыночка, спросил у Жанны: "А что, бывали уже случаи, когда вы в лесок заезжали?" Жанна собралась было смутиться, но следующий вопрос, адресованный Яну, прояснил ситуацию: "Ты опять за свое? Хоть не очень покалечил?" – "В этой гребанной стране, – ответил сынок цитатой, – такие крепкие головы… Только ноги отшибешь, а им хоть бы хны." – "Я все-таки прошу тебя: поаккуратнее… Ладно, теперь хоть есть кому за тобой следить". И он подмигнул Жанне.

Обед прошел на высшем уровне. Под мамины фантастические закуски и жаркое с грибами уговорили принесенную господином полковником бутылочку "Абсолюта". А потом, под мамин же "наполеон", поздравили молодых итальянским шампанским из той же полковничьей сумки (ведь потому там и звякнуло, что были две бутылки). За кофе с "Ахтамаром" (у подполковника это добро водилось ящиками) поговорили о будущем. Свадьбу назначили на сентябрь, когда Ян вернется из лагерей. С квартирой решили пока не дергаться, потому что ближайший годик молодые поживут на Котельнической, благо жилплощадь пустует, а потом Яну все равно на пару лет за кордон. Вместе с женой, естественно. А к возвращению родители подыщут приличный кооператив.

Потом деток отправили погулять, а родители пустились в воспоминания – кто сейчас где сидит, у кого сколько звезд, и что сталось с Коляном, и неужели правда то, что говорят про Лешку… Детки тем временем даром время не теряли и прямиком отправились в койку, откуда вылезли за четверть часа до возвращения господина полковника. Тот пришел в самом теплом расположении духа, и первые его слова были: "Непорядок. Вроде бы у вас сегодня помолвка, а кольца невесте не подарено. Но это мы мигом…" И действительно вышел из своей комнаты через пять буквально минут, с коробочкой. Сунул ее сыну, со словами: "Давай, действуй…" Ян достал из коробочки колечко и надел Жанне на безымянный. Тоненький ободок, три небольших, но чистых бриллиантика. "Вот теперь ты наша, – сказал полковник с удовлетворением. – Жена и невестка. Ну, давай поцелуемся, и сейчас тебя женишок домой проводит. А то завтра вставать рано – мы договорились мотнуть на природу, впятером, всем  семейством".

Через несколько дней Ян отправился в последние свои курсантские лагеря, а Жанне предстояла летняя практика в Интуристе. Не будем описывать времяпрепровождение Яна, потому что оно было и однообразным, и отчасти секретным. Жанна же с головой окунулась в новую для себя жизнь, головокружительно разнообразную, особенно по сравнению с ее привычным размеренным распорядком дня.

Непривычным было все, а прежде всего – окружение, новые ее коллеги, работающие с группами США. Уверенные в себе до наглости, вызывающе американизированного вида – не только одежка, но и манеры, и стиль разговора, и словечки, и ужимки… Правда, Жанна была подготовлена ко многому – отец провел с ней соответствующую разъяснительную беседу, "дал установку", пользуясь его собственным выражением. А установка была проста: "Имей в виду, доча, что работает там  народ специфический. Бабы – суки и стервы, от них жди всего.  Мужики – в основном неудачники из нашего ведомства, поэтому комплексуют и по сути дела еще хуже баб. Будь тише воды и вообще. Помалкивай. Начнут вызывать на откровенность: разговорчики там всякие, анекдотики политические – отворачивайся в сторону, причем делай это демонстративно. С дурацким смешком и со словами: "Я еще маленькая о таких вещах говорить". Будут настаивать – скажи, что жених запретил в такие беседы вступать. Фамилию, место учебы твоего красавца можешь сказать, но не сразу, пусть повыспрашивают подольше, и вроде бы вырвут из тебя, как признание. Про меня или про тестя даже и не заикайся. Отвечай: "Понятия не имею". Будут приставать – скажи: "Не имею права иметь понятие" или что-нибудь в этом духе. Учти, что кому надо – тот сразу сообразит, чья ты дочь и чьей невесткой станешь вскорости. А вообще держись свободно, независимо. От работы не отказывайся, но и не напрашивайся. Пей умеренно, но первую предложенную рюмку выпивай всегда. А потом – за свое: "Я еще маленькая девочка".  С иностранцами старайся наедине не оставаться, в том числе и с тетками. И уж тем более не входи одна в номер – только с кем-то из советских и только в качестве переводчицы. Осторожнее с подарками – бери исключительно безопасные вещи, детективы там или всякие штучки вроде авторучек и калькуляторов. Если кто из старших заметит, что тебе пытаются всучить дорогой подарок – тут же и спроси наблюдателя: "Вот, подарили, что мне с этим делать?" И рот приоткрой, как дурочка. С иностранцами тоже не очень откровенничай – имей в виду, что многих перед поездкой накачивают, совсем как у нас – чтобы они в России заводили всякие разговорчики и потом сообщали ихним кому следует. И содержание бесед, и фамилии говорливых. А вообще для тебя это будет отличная школа – перед тем, как с мужем в долгосрочку поедешь. Что в посольстве, что в миссии – куда бы его ни послали – такого дерьма нахлебаетесь, что Интурист раем покажется…"

И вот, надевши белый полотняный костюмчик с серенькой шелковой кофточкой и обувшись в белые английские туфельки, Жанна отправилась на первое знакомство с интуристовским начальством. Кадровик тщательно изучил принесенные ею бумаги – институтское направление, характеристику и заранее заполненную анкету, потом внимательно оглядел ее и в полголоса буркнул: "Вроде бы я твоего отца знаю…" Жанна, как и было велено, чуть пожала плечами – дескать, бывает, мир тесен. Кадровик сложил все ее листочки в папку, папку сунул в шкаф, под ключ, и сказал: "Пошли, познакомлю с коллективом". Комната, в которую ее привели, не отличалась изысканностью обстановки; за довольно обшарпанными письменными столами сидели три дамочки явно под сорок, то есть почитай что старухи, на первый взгляд. На второй взгляд нельзя было не заметить, что одеты они вызывающе не по-нашему. Впрочем, и старушенции с пониманием воззрились на ее английские туфли и французскую кофтенку. Сидевший в углу, за столом не то чтобы почище, но побольше мужик в клубном пиджаке поднял голову. – "Принимай пополнение, Анатолий Александрович, – нейтральным голосом сказал кадровик. – Это Жанна, из иняза, практикантка". – "Мне? Практикантка? Да ни на хрен не нужна! Штатным работницам – и тем делать нечего. Вон, сидят, как эти…" –  "Значит, и она с ними посидит, – ровно ответил кадровик. – Пусть и этому поучится – как надо сидеть, когда делать нечего". – "А чего она к нам притащилась? Почему не в школе практикует, как положено?" – "Значит, так сложилось, что к нам ее прислали, а не в школу". Похоже, что запасы терпения у кадровика неисчерпаемы – Жанна и та уже начала заводиться. Но вовремя расслабилась, вспомнив отцовские наставления. Расслабился и мужик в клубном пиджаке: "Ладно, Пахомыч, ты прав. Прислали – значит, прислали. Пусть сидит".

     Кадровик без единого лишнего слова вышел из комнаты, а Анатолий Александрович буркнул Жанне: "Садись, в самом-то деле. Раз уж пришла". Жанна села на указанный ей стул и приготовилась к дальнейшим событиям. Анатолий же Александрович тем временем перешел на английский (очень приличный, кстати) и стал выспрашивать ее – ничего особенного, так, анкетные детали. Поговорили какое-то время не по-нашему, после чего Анатолий Александрович спросил – по-русски: "Язык-то у тебя откуда?" – "Учусь в языковом вузе", – скромно ответила Жанна. – "И ни разу там не была? В смысле, с родителями?" Жанна покачала головой. – "Но отец-то выездной?" – "В принципе, да", – осторожно проговорила Жанна. – "Не замужем?" Жанна снова покачала головой. – "А собираешься?" – "В сентябре". – "Значит, уже документы подали? А кто жених? Однокурсник?" – "Не совсем". Тут Анатолий Александрович ухмыльнулся и сказал с утвердительной интонацией: "Тоже, небось, переводчик, только не из иняза". Жанна кивнула головой. – "Это он тебя научил так осторожничать?" Тут Жанна решила показать коготки и ответила – но ровным голосом, без какой бы то ни было тени раздражения: "Нет, отец". Одна из скучающих теток (та, что вроде бы помоложе) оторвалась от газеты и сказала – хрустальным, впрочем, голоском: "Да девка-то из наших, Анатолий Александрович". – "Сам вижу, – отозвался тот. – Ладно, поучим ее уму-разуму. Возьмешь ее, Светлана Николаевна, с собой на встречу". – "Хорошо". – "И вообще бери ее под опеку. Будешь ей наставницей. Зайди-ка в кадры, скажи, что я тебя назначаю руководительницей практики. Пусть подготовят приказ, я завизирую. Хоть какую-то копейку с этого получишь – и то польза". – "Ей бы удостовереньице выписать…" – "Сказано же тебе: зайди в кадры. Пахомыч все оформит". – "Я, пока суть да дело, дам ей МСНР почитать?" – "Да, конечно. А то отцу нажалуется, что без дела сидела". – "У меня такого нет в привычке", – нейтральным тоном сказала Жанна. Пусть нейтрально, но все-таки отбрехнулась. – "Дядя шутит, – сказала тетя Светлана, потрепав Жанну по плечу. – На-ка, лучше, ознакомься. Это текст экскурсии на тему "Москва – столица нашей Родины". К вечеру мы с тобой группу встретим в аэропорту, а завтра повезем ее по площадям и улицам нашей столицы нашей Родины".

          До обеда Жанна упорно продиралась через слепую машинопись четвертого экземпляра, деловито делая пометки в блокноте и не отвлекаясь – впрочем, с ней никто и не заговаривал. Анатолий Александрович, дочитав все газеты, демонстративно потянулся и со словами: "Я пошел по цехам" деловито отбыл, прихватив с собой элегантную кожаную папку. – "Та-ак, – пропела одна из теток, – папочку взял – значит, с концами. Я тогда тоже пошла. Буду к трем. Или к четырем. Тогда отпущу тебя, Ритуля, и сама вечером дверь запру. А Светка с ребенком, стало быть, на дело поедут? Тебя как звать-то, ребенок? Жанна? Ну, будь здорова, Жанна. Счастливого тебе контакта с миром империализма". И она ушла, распространяя запах  дорогих духов и виляя жопой, что выглядело совсем уж непристойно для ее возраста (так подумала Жанна, оторвавшись на миг от изучаемого текста). Вскорости вернулась Светлана Николаевна и торжественно вручила Жанне прямоугольник из тонкого картона: "Положи в паспорт и смотри, не потеряй. Это твой пропуск на время практики. Носи его с собой постоянно, но пока ты со мной, показывать его не обязательно. Пошли, попьем кофейку на дорожку. И вперед!" По пути в буфет Светлана Николаевна спросила с материнской заботливостью: "Очень голодная?" – "Да вроде бы нет. Я вообще обедаю часа в четыре, а то и позже". – "Вот и славно. Тогда сейчас просто перехватим, за свои-то денежки, а пообедаем уже с группой, за казенный счет. До шести дотерпишь?"

     Перед выходом на улицу Светлана Николаевна решительно повернула в направлении двери с общедоступной символикой. "Давай-ка, пока нам никто в спину не дышит и времени вагон". Жанна чуть замешкалась, на что Светлана Николаевна сказала: "Давай-давай!" И добавила, с ноткой элегического раздумья: "Сейчас Азимова читаю, свежий его детектив. Насчет убийства на съезде Американской ассоциации книготорговцев. Не встречался такой?" – "А он и детективы пишет?" – удивилась Жанна. – "Да еще какие!" – "Нет, я знаю только его фантастику". – "Ну, я тебе дам почитать. Так вот, там он якобы герцога Веллингтона цитирует, но думается, что это его личная фразочка. Такая, стало быть, максима, очень подходящая нам по моменту: "Never miss an opportunity to piss, since a convenient time might not arrive very quickly thereafter" 1. А когда они покидали означенное заведение, Светлана Николаевна вдруг приостановилась и сказала: "Слушай, ничего, что я с тобою на "ты"? И вообще окружаю материнской заботой? Что поделаешь, такой у меня материнский инстинкт гипертрофированный… Ну, ладно. Пошли, не отвлекайся…"

     Прямо у выхода стоял белый львовский автобус с синей интуристовской надписью на боку. "Вроде бы наш", – пробормотала Светлана Николаевна. Поскреблась в дверцу и, поздоровавшись с водителем, деловито спросила: "Коля, это Штаты, пятнадцатая?" – "Она самая, Светлана Николаевна! Садитесь и не раздумывайте. А это кто с вами?" – "Познакомься, Николай, наша практикантка. Зовут Жанной. Будет с нами кататься весь маршрут". – "Понятное дело, – буркнул Николай. – Что ж, пусть и Жанна садится, места всем хватит". – "Добрый ты сегодня, Николай, сил нет. К чему бы это?" – "Да вот такой расклад на сей момент". – "А завтра?" – "Завтра будем посмотреть. Ну, что, в Шереметьево?" – "Поехали, куда нам деваться…"

       Светлана Николаевна усадила Жанну в третий ряд кресел, явно с тем, чтобы водитель не слышал их разговоров, и деловито спросила: "Ты город знаешь?" – "Так, в разумных пределах…" – "Когда текст экскурсии читала, много было незнакомых вещей?" – "Ну, естественно. Факты, имена, даты…" – "Чтобы больше я от тебя такой откровенности не слышала! Понятно? В любом случае отвечай: да, все знаю!" – "А если не знаю?" – "Придумай что-нибудь. Соври. Мало ли… Скажи, что сейчас у нас нет времени входить в детали и отвлекаться от маршрута экскурсии. Будут настаивать – пообещай ответить в свободное время, завтра…" – "А на завтра?.." – "К завтрему посмотри где-нибудь в справочнике. У старших товарищей спроси. И ответь спрашивавшему наедине, чтобы свидетелей не было – чтобы не поощрять других лезть со всякой хренотою. Понятно?" – "В принципе, да". – "Вот и хорошо, что в принципе. Ты же ведь не беспринципная девочка? Да, кстати: сама-то москвичка?" – "Естественно". – "Хорошо, что для тебя это естественно. Для меня, сретенской уроженки, тоже. Только учти, детка, что в конторе больше половины – не наши земляки, и это их уж куда как задевает… Поэтому правильный ответ на мой вопрос должен звучать так: "Да, родилась в Москве". Слово "москвичка" для них вроде красной тряпки для быка, поэтому вообще исключи его из лексикона. Не говори "москвичи", говори "жители Столицы нашей Родины". Ясно?" – "Жуть какая…" – "Что  делать, детка, такова се ля ви. Жених твой уже с погонами?" – "Нет, нам еще год учиться". – "Тем более привыкай к этой жути. Поедешь через годик в загранку – там, в посольстве, народец еще страшнее. В основном Хохляндия с примесью Нечерноземья. Нас они просто обожают. Ведь для большинства москвич хуже жида…" Светлана Николаевна сделала небольшую паузу и решительно добавила: "А по мне – так лучше Рабинович, чем Пилипенко".

На этом месте разговор прекратился, и какое-то время они ехали молча. Потом Светлана Николаевна как ни в чем не бывало продолжила: "Надеюсь, ты приличная девочка. Потому я с тобой так откровенничаю… Только учти – разговор у нас без свидетелей, и в случае чего я-то отбрехнусь как нечего делать. И вообще – из нас двоих веры больше все-таки мне… Пока что, во всяком случае… А ты молодец, сидишь себе тихоня тихоней, на скользкие темы не высказываешься. Так и дальше держись. Люди-то у нас разные…" И снова в третьем ряду автобусных кресел воцарилось молчание, нарушенное опять же старшим товарищем: "Ладно, чего там о всяких тонких материях… Давай-ка по делу. Ты переводить умеешь?" – "В смысле?" – искренне не поняла вопроса Жанна. – "Ну, приходилось когда-нибудь этим заниматься? Ты учти, одно дело – говорить по-английски, и совсем другое дело пользоваться двумя языками сразу, пусть даже один из них – твой родной". Жанна призадумалась на секунду и согласно закивала головой: "Ой, вы правы. Ведь нам с первого курса твердят: Не смейте переводить с русского, учитесь думать по-английски!" – "Вот-вот. Кстати, и правильно твердят, потому что иначе говорить не выучишься. Но мы сейчас о другом. Перевод – это следующая стадия познания, когда ты уже не только автоматически пользуешься чужим языком, но и также на автомате находишь соответствия в своем языке". – "И наоборот", – понимающим голосом сказала Жанна. – "Соображаешь, – одобряюще сказала Светлана Николаевна. – Давай-ка попробуем. Я буду тебе рассказывать о пейзаже за окном, а ты постарайся переложить это на английский. Ну, поехали?"

Какое-то время они занимались этим полезным делом, потом Светлана Николаевна подвела итоги: "Для начала очень неплохо. Ты только не лезь из шкуры, не пытайся вспомнить все слова и не впадай в отчаяние, если чего-то не знаешь. Переводи описательно и вообще чувствуй себя свободной. А чтобы иметь это ощущение свободы, переводи абзацами. Это и не слишком длинно, чтобы потерять суть разговора, и в то же время ты получаешь какую ни на есть законченную мысль. А уж мыслишку эту ты вольна изложить своими словами – хотя, разумеется, чем ближе к тексту, тем лучше. Значит, такое тебе постоянное задание: сиди все время рядом со мной и про себя переводи все, что будут говорить наши русскоязычные товарищи. И потом сверяйся по моему переводу. Держи при себе блокнотик: обнаружила по ходу дела какое-то важное слово из числа для тебя новых – запиши. Вообще старайся все записывать, на досуге разберешься. И учти – я твои записи буду просматривать. Это не для инспекции, а для твоей же пользы. Договорились?" – "Да, Светлана Николаевна, конечно же".

      "Теперь – о прозе жизни, - продолжила Светлана Николаевна. – У нас по списку двенадцать человек иностранцев. Плюс я – итого чертова дюжина. А ты никакими списками не предусмотрена, так? Но питаться тебе, тем не менее, надо. Значит, делаем вот что: все салаты и прочие закуски подаем не порционно, каждому под нос, а кладем на общее блюдо. А из кучи на тринадцать человек свободно кормиться могут все четырнадцать. Между прочим, как будет по-английски "чертова дюжина"?" – ”Baker's dozen,” – гордая своими познаниями ответила Жанна. – "Ну?" – "А что – ну?" – "Не въезжаешь? Так вот, умный пекарь из теста, предназначенного на двенадцать булочек, свободно выкраивал тринадцать. И мы идем по пути английских хитрованов. А иначе – деваться некуда. Ясно?" – "Ясненько, – пробормотала Жанна. – Ведь если тринадцать порций разделить на четырнадцать едоков, то особо не убудет…" – "С точки зрения математики рассуждаешь верно. Но учти – тебе надо же еще и антрекотик выделить – а это уже сложнее. Не будем же мы у каждого едока по кусочку отрезать. Значит, сообщаем мы метру, что у нас одно лицо кормится за счет группы, и он уже сам считает: один антрекот – это, скажем, трешка. Стало быть, он всей группе недокладывает закусок на пятерку. Почему на пятерку?" – "Наверное, чтобы и ему кое-что досталось?.." – "Умница! Все понимаешь, все на лету схватываешь. Да, детка, вот такая у нас жизнь. Требуются познания не только в английском, но и в более широкой области. Одним словом, соображать надо".

Под аккомпанемент таких полезных и увлекательных разговоров они прибыли, наконец, в Шереметьево. В описываемые времена международный аэропорт находился в странного вида строении, полуконструктивистском, полумодернистском, фактически же  имевшем убоговатый вид времянки, каковой он, по сути дела, и являлся. (Нынешнее, привычное здание было сооружено, как известно, к Московской олимпиаде, то есть в 1980 году.) Таможенные стойки, последняя линия обороны, которую предстояло преодолеть прибывающим, прежде чем оказаться на бескрайних просторах страны Советов, находились буквально в двух шагах от входной двери, то есть места для ожидания практически не существовало – да и особой нужды в этом не прослеживалось. Число рейсов было столь же невелико, как и число встречающих. Интурист, будучи официальным и уполномоченным специальными органами агентом по встречам, имел, разумеется, в этом крошечном пространстве свой столик с соответствующей табличкой; к столику прилагалось (собственно говоря, приставлялось) несколько стульев, и на одном из них сидел блондинистый молодой человек со смутно знакомым (то есть, Жанне смутно знакомым) лицом. "Здравствуй, Сереженька, – сказала Светлана Николаевна, знавшая его, по всей видимости, значительно более коротко. – Познакомьтесь, коллеги. Это Сережа, наш дежурный методист. А Жанна – наша практикантка". – "Очень хорошо, – отозвался блондин, без особых, впрочем, эмоций. – Нам нужна юная смена". И продолжил: "Вы Америку встречаете, Светлана Николаевна? Пятнадцатую группу?" – "Именно. Проведем с тобой сейчас образцовую процедуру встречи, чтобы наша коллега составила себе представление о том, как это делается". – "С вами, Светлана Николаевна, любая рутинная процедура превращается в образцовую", – сказал Сережа, но сказал не подхалимски, а скорее заигрывающе. И они обменялись взглядами, столь же короткими, сколь и многозначительными – что не осталось без Жанниного внимания. "Да не может быть, – подумала она. – Ведь Сережке-то… (и она вспомнила, откуда лицо знакомое – соученик, курса на три-четыре старше!), значит, ему всего лишь… А тете Свете – той, небось, к сорока. Ну, за тридцатник, и причем сильно. Нет, этого просто быть не может".

Тем временем началось заметное шевеление за таможенными стойками: появившиеся из боковых дверей таможенники разошлись по своим боевым постам, и к ним потянулись пассажиры, волоча за собой непривычного вида чемоданы на колесиках. "Наши", – уверенно сказала Светлана Николаевна. – "Ага, клиент пошел", – и с этими словами Сережа, взявши лежавшую на столике табличку (крылатая стрела в кругу, осененная красным знаменем и какой-то непонятной шестеренкой, а внизу разъясняющая надпись "Intourist"), решительно двинулся навстречу классовому врагу. – "Пойдем, Жанна, – подтвердила Светлана Николаевна. – Наш час настал. Пока твое дело телячье – стой смирно и здоровайся". – "А если что спросят?" – тревожно поинтересовалась Жанна. – "Спросят – ответишь". – "А что отвечать?" – "Ой, ты вполне взрослый ребенок. Найдешься. Да и ни о чем тебя спрашивать не будут. Люди после пятнадцатичасового путешествия, обалдевшие. Им не до глупостей".

Измотанные трансатлантическим перелетом американцы обрадовано замахали руками, завидев табличку в Сережиных руках. По крайней мере, в аэропорту встречают, а там – уж как Бог даст. Один за другим они просачивались мимо таможенников, которые, впрочем, не очень-то им и докучали. Оказавшись на свободе, клиенты ("Новое слово, – подумала  Жанна, – надо будет запомнить!") кидались под сень интуристовской таблички и попадали в руки Светланы Николаевны. Вернее сказать, под ее крылышко. Первым подошел румяный джентльмен вполне руководящего вида, и тетя Света заинтересованно спросила его: "Mister Livingstone, I presume?", на что тот расплылся шире ушей и ответил утвердительно. Тогда тетя Света представилась ему как гид группы и сказала Жанне: "Это руководитель группы, господин Ливингстон". А однофамильцу великого путешественника: "Это Жанна, моя коллега и помощница. Она тоже будет сопровождать группу". Мистер Ливингстон высказал восхищение такой перспективой и принялся представлять, одного за другим, вновь прибывших.

     Тем временем Сережа, разместив американские чемоданы в линию по два, деловито спросил мистера: "Всего пятнадцать мест, не считая ручной клади – правильно? Весь багаж получен благополучно? Претензий нет?" Стали разбираться – вроде бы все на месте, без претензий. "Как водителя зовут, не помнишь?" – спросил Сережа у Жанны. – "Николай", – неуверенно ответила она. – "Хорошо. Ну, я пошел организовывать погрузку. А ты не стой без дела, общайся с клиентурой". – "Как общаться?" – растерянно спросила Жанна. – "Спрашивай, как долетели, все ли в порядке, не хотят ли чего-нибудь. Одним словом, оказывай внимание, зарабатывай уважение и все прочее…" – "Слушай, а почему таможенники их не досматривали?" – спросила его Жанна. Спросила не потому, что ее так уж это интересовало, а просто чтобы потянуть время. Почувствовав вдруг слабость в коленках и страх перед неизбежным контактом с представителями другого мира. – "Да кому они сдались! – фыркнул не заметивший всех этих тонкостей Сережа. – Не поляки, все-таки… И не греки какие-нибудь. Вот те, действительно, везут. Разное, но с одной целью – продать, а потом купить. А американы… Серьезные люди. И законопослушные. Ну, ладно. За работу, товарищи!" И он ринулся на улицу.

Жанна же робко двинулась в направлении тети Светы, и тут к ней обратилась бойкая старушонка с синеватыми волосами. Обозвав ее ангелочком, бабка поинтересовалась насчет имени. "А я – Барбара! – радостно заявила она в ответ. –  Значит, мы будем все две недели вместе? Как я рада. Ты похожа на мою внучку. Я бы хотела с тобой сфотографироваться, прямо сейчас, в первые же минуты после прилета". И она полезла в сумку за фотоаппаратом. Появившийся в сопровождении носильщиков Сережа немедленно пресек эти поползновения: "Прошу прощения, но здесь нельзя фотографировать". – "Почему?" – растерялась старушка Барбара. – "Таковы правила. Ни в аэропортах, ни на вокзалах, ни на мостах", – заученно выдал Сережа. – "Дурацкие правила", – фыркнула старушка. – "Не я их придумал", – отозвался Сережа и двинулся прочь, явно не желая вдаваться в скользкую дискуссию. Жанна и ее вновь обретенная подружка растерянно приумолкли. Светлана Николаевна оглянулась и кивком головы подозвала Жанну: "Я поведу группу в автобус, а ты иди замыкающей и следи, чтобы никто не отстал и не потерялся". – "Я тебе помогу, детка, – сказала Жанне Барбара. – Мы с тобой двинемся в арьергарде, и я буду подгонять наших". – "Вот спасибо, – обрадовалась Жанна, – а то я никого в лицо не знаю".

Пока группа рассаживалась, упорная старушка приперла Светлану Николаевну к автобусному боку и стала выяснять, насколько обоснован запрет на фотографирование. "Да ерунда все это", – улыбнулась тетя Света. – "Ну, так снимите нас с Жанной". – "Бога ради!" И, не дав бабке опомниться, она поставила ее с Жанной спиной к автобусу и дважды щелкнула затвором. – "А теперь на фоне аэропорта", – сказала настырная старушка. – "Давайте лучше в автобус, а то все уже сели, и мы только задерживаем группу", – и тетя Света, взяв бабку под руку, потащила ее внутрь.

На их сидении, первом в правом ряду, лежал пластиковый пакет с логотипом "PanAm" – которому лет через десять предстоит уйти, вместе с обозначаемой им авиакомпанией, в то же невозвратное прошлое, что и поглотит через пару годочков старое здание шереметьевского аэропорта. Светлана Николаевна кивнула Жанне ("Садись!") и небрежным движением запихнула пакет ей за спину. А сама пошла по проходу, пересчитывая туристов. Потом она вернулась на свое место и сказала: "Николай, поехали!" Водитель протянул ей микрофон и двинулся в путь. Тетя Света сунула микрофон Жанне ("На, подержи!") и полезла в свою немаленькую сумочку, откуда извлекла плотную сумку типа хозяйственной, на молнии. "Возьми пакет, что у тебя за спиной, спрячь его сюда. И будешь таскать до вечера, пока мы не пойдем домой". – "А что там такое?" – "Не волнуйся, не бомба. Вечером мы с тобой разберемся. Только пока мы в гостинице, нос туда не суй. Ясно? Даже молнию не смей расстегивать. Иначе нам с тобой плохо будет". И, забрав из Жанниных рук микрофон, она приступила к работе. 

Поговорив минут пятнадцать, Светлана Николаевна выключила микрофон и сказала Жанне: "На первый раз достаточно. Хорошенького понемножку. Ну, ты сечешь, что надо говорить, как надо говорить, и вообще?" – "Кое-что понимаю, Кое-что совсем неясно, – честно призналась Жанна. – Ну, например, насчет фотографирования. Сережа говорит одно, а вы…" – "Учись жизни, детка. Да, в самом деле существует инструкция насчет аэропортов и вокзалов. Столетней давности, однако никем не отмененная. Но ведь надо же соображать. Ты заметила, как я вас сняла? На фоне автобуса. И инструкцию не нарушила, и бабка довольна. Так и действуй в дальнейшем. Напрямую ни в чем не отказывай – ну, естественно, по мере сил-возможностей. И старайся как-нибудь вывернуться. Времени, мол, нет, или ты сильно занята". – "А если бы бабулька сама щелкнула здание. Без нашего участия?" – "Если бы никто не заметил – то и хрен бы с ним. Но всякое может случиться. Есть такие энтузиасты из смежных организаций, что ходят, насторожив уши, и вечно норовят кого-нибудь прихватить. В таких случаях лучше всего дурочку играть – ой, я ей говорила, но она такая, никого не слушает… А дальше – по обстоятельствам. Если инцидент рассосется на месте – прекрасно. А если энтузиаст начнет углубляться да расчесывать – тоже не страшно. Даже полезно в некотором смысле, чуток попугать клиентов. И следует вызывать к американскому законопослушанию, настаивать на том, что всякий закон является законом, во всей его суровости или необъяснимости. Главное – даже оборонясь, не уходи в глухую защиту. Наоборот, нападай! Говори что-то в духе: вот если бы я приехала в Америку, то не стала бы делать ничего без спроса…

Расселив и накормив своих клиентов, Светлана Николаевна с Жанной пожелали им спокойной ночи и распрощались до утра, убедившись предварительно, что американцы поставили свои часы по московскому времени. "Теперь на секунду заскочим в контору, – деловито сказала Светлана Николаевна, – и по домам. Ты, кстати, как к джину относишься?" – "Очень люблю", – честно ответила Жанна. – "Вот и молодец. Правильный вкус у ребенка". И, войдя в служебные покои, Светлана Николаевна первым делом открыла мрачный, коричневого цвета, сейф и извлекла две початых бутылки – джина и тоника. "Жаль только, льда нету. Ну, и так славно. Будь здорова, ребенок. Нос кверху!" Сделав хороший глоток, она извлекла из–под молнии пачку американских газет и ярких самолетных проспектов. "Это наши с тобой первые трофеи. Дай Бог, – тут она отхлебнула джину из стакана, – чтобы не последние". Споро разделив пачку на три части, она сунула ту, что побольше, в свою сумку, другую, поменьше, в сейф (со словами "Это для коллектива, это – святое, учти, ребенок!") и третью протянула Жанне. "Есть куда запрятать?" Жанна растерянно покачала головою. "Ладно, сейчас что-нибудь придумаем". Она огляделась по сторонам и, взяв с начальственного стола прочитанные газеты, упаковала сегодняшнюю "Нью-Йорк Таймс" и прочие империалистические мерзости в сегодняшний же номер "Правды". "Вот так, на первое время. А завтра будь добра иметь с собой сумочку вроде моей. А еще лучше – ты с чем в институт ходишь?.." – "С портфелем", – неуверенно сказала Жанна. – "Вот с этим портфелем и приходи. И вид серьезно-солидный, и положить туда можно много. Ведь тут какое дело: про подарки всем известно, а главное – известно, что принимать их категорически запрещено. Поэтому надо, чтобы было тихо. Спрятала в портфель – и концы в воду. Пудреницу там, или шоколадку, или детектив прочитанный. Бери и прячь. И не стесняйся. Смотри только, чтобы не очень на виду. Чтобы водила не приметил, или ресторанная обслуга". – "А если что другое, кроме книжки или сладкого?" – обеспокоено спросила Жанна. – "Не боись, чего другого от них вряд ли дождешься. Ну, по домам?" 

Добравшись до дому, Жанна с нетерпением достала "All the News That's Fit to Print", завернутые в "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!", и принялась изучать добычу, чуть спотыкаясь на лексике и грамматике заголовков. За этим занятием ее застал пришедший с работы отец. "Так, вражеским духом питаемся, – сказал он, погладив дочку по голове. – Ты только смотри, заяц, чтобы никто не видел. А вообще дело полезное. И в смысле языка, и в смысле кругозора. Очень расширяет. Есть, правда, одна заковыка: не запутаться, какую версию ты здесь прочла, а что в "Известиях" напечатано. Вот об этом постоянно помни и отделяй один источник от другого. Кстати, этот навык и на будущее сильно пригодится, когда с Яном будете в загранке сидеть. Там постоянно эти разговоры ведутся, насчет обзора текущих событий, и ты будь готова все оценивать с точки зрения партийной печати, хоть и знакомишься с новостями по ихнему телевизору". – "А с какой бы стати посольским заводить такие разговоры?" – "Во-первых, потому что сами-то они телевизор не смотрят – языка не хватает. А с другой стороны – суки". – "Ну, что суки – это понятно, – взрослым голосом сказала Жанна. – А вот насчет языка?.." – "Насчет языка, так его и главы семейств не знают, штатные работники, то есть. А уж бабы ихние – у них и русский-то со словарем. А тебе общаться все больше с бабами придется. Хохляндия и Чучмекистан". Он поморщился, как от зубной боли, и добавил со вздохом: "Хорошо если азербайджанец подвернется, из интеллигентной семьи – есть среди них такие. Правда, его усы могут Яну не понравится". – "А прибалты?" – Жанна решила воспользоваться нечастой отцовской откровенностью и разузнать побольше. – "Разные бывают. Очень разные. Но в этом самом смысле все одинаковы. Стучат поголовно: одни – чтобы выслужиться, а другие – потому что тишком ненавидят русских. Короче, добра от них не жди". – "А с кем же тогда общаться?" – "С мужем. С того самого момента, как села в машину, чтобы в Шереметьево ехать, и вплоть до возвращения домой. Только с мужем. И никаких задушевных подружек. Обманут и продадут, во всех смыслах. Присоветуют купить платье на два размера меньше, да к тому же в магазине, куда посольским не рекомендуется соваться, а потом еще и доложат комиссару, что жена военного советника нарушает установленные правила".

На следующее утро Жанна (костюмчик из розовой рогожки, лимонная кофточка) вышла из метро без двадцати девять и ровно без восемнадцати (а велено было быть без четверти) подошла к резным дверям "Националя". Пузатый швейцар решительно преградил ей дорогу: "Ты куда? С утра пораньше! Или только из милиции выпустили?" Ему на помощь уже спешил еще один активист международных связей, в ладном сером костюме. Жанна, ахнув про себя, поспешно полезла в портфель за пропуском: "Вот…" – "Что ты мне тут суешь, ****ь малолетняя!" – раздул усы швейцар, отпихивая ее руку. Тут как по волшебству возникшая тетя Света выхватила у Жанны из рук пропуск и буквально ткнула его в нос второму, подошедшему активисту в штатском: "Это наша практикантка, Алексей Михайлович". И пока тот рассматривал документ, она продолжила, ровным и тихим голосом: "А Ардальоныч мне надоел до смерти. Его вечное хамство… Все, хватит. Сегодня же пишу докладную!" – "Постой, постой, Светлана Николаевна. Давай-ка разберемся". – "После докладной и разберемся. Вон ребенок чуть не плачет. Я бы на ее месте обязательно отцу пожаловалась". – "А что, есть кому жаловаться? – деловито поинтересовался Алексей Михайлович. – Ну-ка, Ардальоныч, извиняйся!" – "Извинения само собой, а докладная – само собой!" – твердо ответила тетя Света. – "Я это… недоразобрался… с утра-то… извини, если что не так…" – неохотно промычал швейцар. Светлана Николаевна взяв Жанну за руку, потянула ее в вестибюль. Бросив на ходу: "Такие извинения не принимаем. И потрудись, Алексей Михайлович, чтобы все смены знали практикантку в лицо. У нас пока все!"

"Господи, какая же ты у меня зеленая, – с ласковым вздохом проговорила тетя Света, отведя Жанну в сторонку. – Я же тебя предупредила: держи пропуск наготове за два шага до входа. Ты представить не можешь, что за народ тут водится. Ладно, осмотришься, обтешешься. Ну, что, очень обидно?" – "Да не капельки, Светлана Николаевна. Что малолетняя, так это факт. А насчет чего другого – я свои моральные качества получше его знаю". – "Ну, если ты так ставишь вопрос… Ладно, к делу. Ты стой здесь и встречай клиентуру, а я пока поднимусь в ресторан, посмотрю, все ли в порядке. И вернусь за вами. А отцу – смотри, может, и есть смысл стукнуть. Чтобы тебя в дальнейшем боялись".

И пошла–покатилась новая жизнь Жанны: тесные контакты с иностранцами, равно как и с совгражданами, которые тесно контактируют с иностранцами. Жизнь, ни на миг не позволяющая расслабиться, постоянно напоминающая, что ее течение происходит в условиях боевых или, во всяком случае, в приближенных к боевым. Как внутрисистемные, так и внесистемные Ардальонычи с каждым днем, с каждым контактом становились все круче и все злее – но ведь и Жанна обучалась: сначала самообороне без оружия, затем боевому самбо, а потом штыковому бою и стрельбе. Она в совершенстве освоила искусство написания отчетов и вскоре уже могла одним сказанным как бы вскользь придаточным предложением поставить под угрозу благополучие даже и опытнейших сотрудников. Ее начали бояться, особенно после того, как в результате пары папиных звонков потерял свой сытный пост Ардальоныч. Надобно сказать, что контакты с "Интуристом" не ограничились двумя месяцами практики – ее стали приглашать, не без участия Светланы Николаевны, поработать на субботу–воскресенье и вообще в свободное время. Жанна явственно повзрослела, особенно после того, как безымянный палец правой руки украсился обручальным кольцом, а на левой засиял свадебный подарок свекра – изумруд в окружении мелких бриллиантиков. Во внеслужебных беседах с тетей Светой за стаканчиком джина Жанна, стараясь держаться на равных, заявляла не без гордости: "Я теперь все эти дела знаю. От А до Я. Ведь недаром начала с Андрея, а закончила Яном". – "Детка, ты прелесть", – смеялась Светлана Николаевна своим неслужебным грудным смехом.

Незаметно пролетел год. Дипломы получены, офицерские звания присвоены (Жанна тоже получила свою звездочку – младшего лейтенанта), и под чутким руководством старших товарищей молодая пара стала готовиться к первой своей долгосрочной командировке. Совместными родительскими усилиями в качестве страны пребывания они получили Индию – то есть, удалось избежать Ближнего Востока, а уж в Индии, где розовый джин исконно считается главным лекарственным средством и от лихорадки, и от желудочных заболеваний, и от меланхолии, Жанна жила как в раю. Или почти, потому что помимо джина и неприлично дешевых драгоценных (ладно, пусть – формально говоря – полудрагоценных) камней на местном рынке, существовали еще соседи по русской колонии (преимущественно выпускники исторических факультетов университетов, расположенных в городках очень центрального Нечерноземья, а то и вовсе домохозяйки с–пид Полтавы), жара, буйные тропические насекомые и священные коровы, без комплексов гадящие прямо посредине проезжей части. Год прошел как сон пустой, за ним еще один, не более заполненный. От скуки Жанна и йогой пыталась заняться, и словарик составляла, и в самодеятельность записалась (вот это было, пожалуй, самым трудным: петь в хоре с хохляндскими дамочками – потому что в этой области Жанна чувствовала их объективное превосходство), и даже учила дочерей посольской обслуги английскому языку на общественных началах. 

Только успели они вернуться в Москву (Ян, уже с капитанскими погонами – папино влияние – был пристроен на невредное место, поближе к тестю), как настал 82 год, и умер лично товарищ Леонид Ильич Брежнев. С воцарением Андропова отец Яна был вызван в Москву и, как старый знакомец нового генсека, назначен на очень приличный пост. Что, естественно, способствовало и соответствующему продвижению Яна. Правда, все это никак не отразилось на служебном положении Жанны, никуда, вообще–то, не рвавшейся и вполне довольной своим пребыванием под крылышком тети Светы. Которую она, впрочем, уже называла – сначала про себя, а потом и вслух – Светиком, настолько они сблизились и сдружились, тем более что перевалившая за сороковник Светлана Николаевна находилась в данный момент в устойчивой связи с тридцатилетним коллегой Яна, Стасом, и они вчетвером достаточно регулярно устраивали субботние поддачи, после совместного посещения сауны. Вовсю распивая джин и запивая его пивом, на английский вроде бы манер, тем более что и Ян, и Стасик в настоящее время были ориентированы по производственной линии на Соединенное Королевство. На служебном положении Жанны новейшие политические события, как было отмечено, вовсе не отразились. Они со Светиком как-то привыкли к существующему положению вещей, жили от поездки до поездки, выбирая себе группы и маршруты из числа тех, что почище; кроме того, Жанна лениво–расслабленно ждала, когда англо-ориентированный муж получит, наконец, назначение в страну своей ориентации, а чего ждала Светлана Николаевна – было непонятно, в том числе, похоже, и ей самой. Осознав, что дело идет к тридцатнику, Жанна всерьез стала задумываться о детях, но к большому их с Яном удивлению, ничего у них не получалось даже в ходе активных и целенаправленных усилий.

А тем временем Ян зачастил в свою Великобританию, в том числе и сопровождая молодого, но стремительно растущего секретаря ЦК, обладателя неприличного с виду родимого пятна на лбу и на удивление прилично выглядящей жены. Через пару лет этот подопечный Яна ко всеобщему удивлению очутился на самой верхушке иерархического дерева, предварительно с почестями похоронив, одного за другим, своих предшественников. Для Яна это обернулось второй большой звездой на погоны и значительным расширением круга служебных обязанностей. Помимо всего прочего, новоиспеченный молодой подполковник со своей очаровашкой–женой стали регулярными участниками кремлевских мероприятий и прочих событий советской великосветской жизни, которая закипела-забурлила по-новому, при молодой-то жене генсека.

На одном из этих приемов Жанна познакомилась с ничего-себе мужиком, роскошно одетым, при шелковом галстуке ручной росписи (такие вещи Жанна давно уже научилась распознавать и примечать). Оказалось: с одной стороны, доктор химических наук ("нефтехимических" – как он представился при знакомстве, да только Жанна не сходу оценила шутку), с другой же – племянник одного из членов Политбюро. Выяснив основные биографические вехи собеседницы, этот Миша ("Михаил Николаевич – слишком сложно и длинно, правда ведь, Жанна?") сказал: "Да вы мне просто небом посланы. Красавица, комсомолка, с английским языком, к тому же любящая джин… Бросайте свой "Интурист" и давайте сотрудничать". – "Насчет химии я знаю только аш-два-о и аш-два-эс". – "Я же вас не на пост главного инженера приглашаю. У нас тут организуется совместное предприятие с англичанами и сингапурцами, вот вам мы и поручим внешние связи". – "Да я и насчет внешних связей не очень–то…" – "Ерунда. Освоитесь. Ведь не старшим референтом беру – там действительно надо дела знать досконально. Будете у нас зав отделом. Тем более что кандидатура зама уже имеется. Такой шустрый еврейчик. Я-то даже собирался его завом поставить, но вы на таком посту будете смотреться куда лучше. А он за двоих поработает, им не привыкать. Тем более что я и платить ему за двоих буду". Он отхлебнул из стакана и добавил: "А вам – втрое больше, чем вы сейчас имеете".

На следующий день Миша заехал за Жанной на своем темно–синем Audi и привез ее в активно обустраиваемый особнячок в тихом замоскворецком переулочке, показывать товар лицом. Увиденное понравилось Жанне, и, обсудив ситуацию с родными и близкими, включая Светика, она дала согласие. Больше всех обрадовался предстоящим в ее жизни изменениям Ян. Можно сказать, до неприличия обрадовался. "Не вздумай упустить такой случай! Обязательно! Новые перспективы, новые люди. И деньги – тоже не последняя вещь". – "Да ладно там…" – пожала было плечами Жанна. – "Нет, ты даже не представляешь, какая жизнь скоро начнется. Когда все реформы заработают. И деньги в новом обществе будут играть настоящую роль".

      Ян в последнее время на работе сидел по двенадцать часов, о выходных словно забыл, к Жанне приставал не чаще раза в неделю. И вообще какой-то странноватый стал, отрешенный от всего происходящего. Через пару месяцев после того, как Жанна перебралась с проспекта Маркса на другой берег Москва-реки, Ян отбыл в очередную лондонскую командировку, со словами: "Ненадолго, до конца недели". А где-то после обеда в шикарный ее замоскворецкий кабинет, обставленный финской офисной мебелью, ворвались Светик со Стасиком и буквально поволокли ее домой. То есть, не домой, а к родителям. "Что случилось?" – с ужасом спросила уже начинавшая всхлипывать Жанна. – "Все живы–здоровы… – неуверенно принялась утешать ее Светлана Николаевна, – сейчас приедем, поговорим…" Увидев с порога родителей, Жанна на долю секунды успокоилась – оба в порядке. И тут же поняла, насколько все не в порядке, раз отец дома среди бела дня. – "Что-то с Яном?" – растерянно спросила она. И сердце упало. – "Яничек твой, – хрипло сказал отец, – он когти подорвал". – "Ушел к англичанам, – подтвердил Стасик как информированный сослуживец. – Сразу же после прилета, прямо из Хитроу. Уже выступал по Би-Би-Си".

       Тут Жанна наконец-то заревела в голос, отцу стало плохо с сердцем, вызвали неотложку, мать поехала с ним в больницу, а Стасик, помявшись, предложил Жанне "заскочить на пару минут на работу, там с тобой хотели бы поговорить", и доставил отрешенную Жанну в Управление. Там с ней действительно побеседовали около часу, заявив прямым текстом, что домашний телефон поставлен на прослушку и если будут звонки из Лондона – "что отнюдь не исключено, Жанна Сергеевна, то вам настоятельно рекомендуется сказать только одну фразу: Не будь идиотом и возвращайся". – "А еще что?" – пробормотала Жанна. – "А больше и ничего, потому что мы тут же прекратим связь. И в случае следующего звонка вы говорите ту же фразу. И так столько раз, сколько будет звонков. При этом учтите, что контакты со всеми остальными абонентами мы будем купировать. Ну, и, разумеется, вам лучше посидеть дома пару дней, пока мы все не определимся. Квартира, кстати, будет под наблюдением – ну, вы не маленькая, Жанна Сергеевна, сами понимаете…"  Порасспрашивали ее о том, как вел себя Ян накануне отъезда ("Никак не вел, уходил в восемь и приходил в десять-одиннадцать, и после ужина тут же в кровать – нет, именно что в кровать, а не в постель, если вы об этом!" – "Не надо раздражаться, Жанна Сергеевна, мы вам добра желаем, надеюсь, вы это понимаете…") и что он сказал перед самым отъездом ("Ненадолго, – сказал, – до конца недели". – "Так и сказал, Жанна Сергеевна?" – "Да, так и сказал!" – "Вот и ладно. Может, действительно, затмение нашло, – заявил самый старший из допрашивающих собеседников. – Может, он и в самом деле вернется к воскресенью"). 

На обратном пути Света спросила: "А как у тебя дома с едой и со всем прочим?" – "Вот с этим плохо, – не без резкости сказала Жанна. – На трехдневный домашний арест точно не хватит, а ведь я еще не на казенном обеспечении?" Последняя фраза была адресована Стасику, на что он как ни в чем не бывало ответил: "Заскочим сейчас в магазин, затоваримся. Деньги-то у тебя есть?" – "Деньги пока есть – я теперь высокооплачиваемая девушка. Или с этим тоже покончено?" Стасик пожал плечами: "Это вопрос к твоему новому начальству, а Управлению до твоей личной жизни никакого дела нет. Если ты, конечно, будешь вести себя как следует". – "Мудак ты, Стасик, – резко отозвалась Светлана Николаевна. – И не стыдно тебе с человеком так разговаривать?" И в машине воцарилось молчание. Жанна полезла в сумочку, пересчитала наличные, потом достала двушку и сказала: "Тормозни у автомата – я матери позвоню. Как там отец…" – "Я уже с ней говорила, – отозвалась Светлана Николаевна. – Его на ночь оставили в больнице, а она в порядке". – "Напрасно ты звонила, – сказал Стасик. – Мы бы и сами с нею связались…" – "Мудак ты", – уже ровным голосом повторила Светлана Николаевна. И добавила: "Надеюсь, у тебя в машине нет магнитофона?" Стасик пожал плечами. – "Нет – так нет. Ладно, вези нас в Смоленский". – "Ага", – беззвучно подтвердила Жанна. 

Стасик вышел с ними из машины и, оглядевшись по сторонам, сказал быстрым шепотом: "Идите вдвоем, а я вас тут подожду. И не мудак я, Светочка, и не сука. Он мне, между прочим, тоже корешем был. Учти это, Жанна". А Светлана Николаевна, приобняв Жанну за плечи, быстро проговорила: "Мне уже твой начальник звонил. Мишаня. Велел передать, чтобы ты держалась и чтобы в голову не брала. Это место за тобою, пока ты сама не захочешь уйти. И пусть она, ты, то есть, имеет в виду, что он их всех имел извращенным способом и никого не боится. Ну, еще бы, при таком дяде и я бы никого не боялась. Ладно, пошли сыру-масла купим, а потом рванем на Цветной, за колбасой и карбонадом, и на рынок заскочим. Картошечка, соленья, травка… Выпивка дома есть? Вот будем с тобой сидеть и пить вдвоем. Денька три отсидишься, а там посмотрим. Да, и хлебушка не забудь. Без хлеба, сама знаешь…"

Звонок раздался около полуночи. Слышимость была идеальная. Как и было уговорено, Жанна закричала в голос: "Яничек, милый, вернись…" – "Я все прощу? – безрадостно хохотнул он. – Вряд ли. Да кроме тебя есть и другие, которые не простят… Поэтому забудь про меня, наплюй и разводись. Я даю тебе развод. Наш разговор пишется, и поэтому у тебя есть, считай, официальное мое согласие. Да, подруга, не вышло у нас…" Тут в трубке щелкнуло, и воцарилась ватная тишина. Пооравши "алло, алло", Жанна осознала бессмысленность воплей и тихо положила трубку. Отхлебнула из стакана и сказала: "Вот так, Светик. Он мне, видишь ли, развод дает. Благородно отпускает. Лучше, значит, разводка, чем соломенная вдова. Или разведенка? Как правильнее?" 

Больше звонков не было. Развели Жанну с пугающей быстротой и легкостью. Верная подруга Светик (действительно ставшая близким человеком за эти денечки, тем более что родители явно не рвались к регулярному общению с родной доченькой) сказала в ответ на невысказанный Жаннин вопрос: "Они потому так лошадей гонят, чтобы ты поскорее стала для него формально никем. Чтобы у него оснований не было тебя вытребовать туда". – "Это тебе Стасик сказал?" – "У меня у самой голова на плечах имеется. И опыт кое-какой. А Стасик – шел бы он на три веселых!"

Через неделю Жанна была еще раз призвана в высокий кабинет, где ей намекнули, что уже можно возвращаться на работу и вообще приступать к ведению нормального образа жизни. "При том, Жанна Сергеевна, что все наши договоренности, само собой разумеется, остаются в силе. И телефончик ваш – вы уж поимейте в виду – будет пока что на прослушке. А в остальном вы – свободная женщина. Да, если что – контакты через Станислава".

Жанна тут же попросила разрешения позвонить на работу и сообщила, что будет через часок. И действительно, минут через пятьдесят она уже отворила обитую дорогой кожей дверь. Со словами: "Вот такие дела, Михайла Николаич. Вы, небось, уже обо всем наслышаны? Так что я вовсе не в претензии буду, если вы не посчитаете возможным мое дальнейшее у вас пребывание". Ничего не отвечая на эту речь, заготовленную, ясное дело, в бессонные ночные часы, Миша подошел к скрытому за стенной панелью бару-холодильнику, достал полуторалитровую бутылку "Бифитера" (происхождением явно из дьюти-фри), баночку швепсовского тоника, из заморозки вынул ванночку со льдом и два до изморози охлажденных стакана. И только после всех этих процедур заговорил: "В целом ты права – ну, то, что меня на "вы" именуешь. Все как-то времени у нас не находилось, чтобы оформить простоту отношений. Что будем – просто джин или вермуту добавить?" – "Я вообще-то чистенький предпочитаю. На два пальца. Тоника не слишком много. И кубик льда". – "Отлично". И, наполняя стаканы, продолжил: "Я в людях чуть-чуть разбираюсь. К тому же…" Оборвав себя на полуслове, протянул Жанне стакан: "Ну, на "ты"!" Выпил и продолжил, все тем же ровным голосом: "Я как только прочел твою докладную записку, с который ты к нам пришла… ну, планы твои творческие на будущее, на посту зав международным отделом… Короче: я сразу понял, что нашел не просто смазливую дамочку с английским, а умную бабу. Плюс к тому – как ты поладила со своим замом. Это тоже дело непростое и позволяет тебе кое-что в актив записать. Ну, и по мелочам… Еще выпьем?" – "Давай!" – выдохнула Жанна.

          После второго стакана голова привычно пошла кругом. "Ах, да, орешки, – спохватился Миша. – Ты жуй, жуй, а через полчасика двинем пообедать… Так вот. Как специалист ты меня вполне устраиваешь. Одна только просьба: чтобы я от тебя этих жалких слов больше не слышал. Ты еще заяви, что с моста в Яузу кинешься". – "Разве я специалист, – вздохнула Жанна. – Я сейчас вроде как мотогонщик безногий…" – "Не понял?" – искренне не понял Миша. – "Ну, какой я сейчас зав международным отделом, если для меня граница на замке". – "Паспорт у тебя служебный?" Жанна кивнула. "В ГКЭС в сейфе лежит?" – "Лежал. Сейчас, небось, в другой сейф забрали. Попрочнее". – "Ну и что? Сделаем тебе новый, общенародный". – "Как это?" – "Молча. Что ж ты думаешь, у меня нет нужных людей?" – "Да кто ж мне его даст, с подмоченной репутацией. И фамилией". – "Репутация зависит от того, насколько грамотно анкетка заполнена. А вот фамилия… Ты же ведь разводишься?" – "И что из того?" – "Возьмешь девичью". – "Хрен редьки…" – "Пожалуй, тут ты права. Ладно, возьмешь новомужнюю". – "Меня пока что никто в ЗАГС не зовет. Да я не очень-то и рвусь…" – "Не зовут – так позовут. Это все вопросы технические. За полгодика мы их обкатаем в лучшем виде. В крайнем случае – за меня выйдешь". – "Интересное предложение, тем более что от женатого мужчины". – "Скажу тебе то, чего еще никто в округе не знает. Мы сейчас в процессе развода". – "И ты туда же", – чуть было не вырвалось у Жанны, но она вовремя прикусила язык. – "Ладно, – сказал Миша, убирая спиртное на место. – Поехали обедать. Куда ты хотела бы?" – "Мне как-то все равно". – "Все равно – тогда в "Узбекистан". Редьку маргеланскую пожуем с лепешкой, кебабчик на жаровне возьмем. А потом вернемся и посидим часок-другой-третий. Прикинем планы как стратегические, так и оперативные. И вообще: работа – это идеальное лекарство от меланхолии. Никакой джин не сравнится…"

      И время, лучший в мире лекарь, принялось за дело. Жанна появлялась на работе к десяти, на столе уже лежали пришедшие за ночь факсы и утренняя почта. В половине первого вся верхушка – генеральный, главбух, коммерческий директор, зав отделами – собирались у президента, обсуждали текущие вопросы. Потом все вместе обедали – обычно не выходя из помещения (поскольку фирма веников не вязала, то в штате имелась очень приличная экономка – для кормежки и аналогичных целей), хотя раз-другой в неделю, когда со временем было посвободнее, и отправлялись в какую-нибудь общепитовскую точку. В пять часов в президентском кабинете обязательно пили чай и прикидывали планы на вечер: или расходиться по домам после семи, или – если того требуют интересы дела – посидеть часиков до девяти-десяти, и тогда итоги этого сидения обычно подводились за стаканом чего ни на есть и легкой закуской.  Каждую пятницу подбивались бабки за истекшую неделю и обсуждались планы на ближайшее время; проделывалось это, начиная примерно с половины шестого, за хорошо накрытым столом. Кстати, любителей джина в коллективе было не густо: помимо Жанны, сам президент и еще коммерческий директор.

Примерно полгода спустя, после очередных пятничных посиделок, когда все встали из–за стола, президент сказал Жанне: "А вы, Штирлиц, останьтесь!" И улыбнулся: "Буквально на пару минут". Когда кабинет опустел, Миша, не переставая улыбаться какой-то неуверенной улыбкой, спросил: "Еще джину, на два пальца?" – "На палец, – отозвалась Жанна. – Наливай и к делу: какие там у тебя секреты?" – "Да наши военные тайны – обхохочешься… Ну, выпили за тебя, как за красивую женщину…" Он сделал пару глотков, и кубики льда в стакане глухо звякнули. – "Честно говоря, не знаю, как и приступить к делу". – "А что так?" – "Да вот… Помнишь наш разговор, когда мы на "ты" пили?" – "В целом – да… – неуверенно сказала Жанна. – Насчет того, что я  хорошая работница?" – "Не только". – "И насчет того, что у меня проблемы с загранпоездками. Хочешь сказать, что сейчас самое время настало кататься по свету – судя по тому, о чем сегодня тут шла речь. Ну, так не страшно, пусть мой зам покатается". – "Он, само собой, покатается… Только дело не совсем в этом. Мы с тобой не только насчет загранпаспорта говорили. Но и насчет фамилии новомужней для получения этого паспорта… Короче, Жанна, выходи за меня замуж. Человек я сейчас свободный, с разводом все оформлено… Ой, что-то я не то несу. Пойми, ты мне очень нравишься, во всех смыслах, и как женщина в первую очередь…"

Жанна, отставив стакан, растерянно уставилась на собеседника. "Понимаю, что звучит все это по-идиотски. Вроде бы никаких знаков мужик не подавал – и на тебе, сразу под венец. Знаешь что: ты сейчас ничего не говори. Поезжай домой, подумай. А завтра я тебе часиков в одиннадцать позвоню. Или, еще лучше, заскочу за тобой. Поедем куда-нибудь, посидим и побеседуем. Ты не против?" Жанна помотала головой, но не в отрицательном смысле, а как бы встряхиваясь после сна: "Я-то не против… Я, если хочешь знать, и в более широком смысле не против. Просто как-то все неожиданно. Без предварительных подходов. Без поцелуев, если на то уж пошло… Ой, Господи, что это я!" – "Насчет поцелуев – это мы сейчас", – оживился президент, направляясь к Жанне в обход стола. – "Погоди, погоди, я не в том смысле…" – "А я в том самом!" Обогнув стол, он стал на одно колено и торжественно сказал: "Жанна Сергеевна, я вас люблю и прошу вашей руки". – "Михайла Николаевич, это для меня большая честь, но думаю, что я ее достойна". – "Ты правду так думаешь?" – вполне серьезно спросил президент, вставая с колен. – "Да", – кивнула Жанна и протянула ему руку, для поцелуя. И тут же левой рукой, обхватив его за шею, притянула к себе и пристально посмотрела в глаза. – "Я тебя люблю", – сказал он, прежде чем поцеловать ее. После поцелуя Жанна, положив ему руки на плечи, чуть отстранилась и долго, не отрываясь, смотрела на него. И, наконец, сказала: "И я тебя тоже". А после второго поцелуя Жанна сказала: "Знаешь, давай-ка и в самом деле по домам. А завтра – как договорились. Заедешь за мной. В одиннадцать". – "А куда двинем?" – "На твое усмотрение". – "Поехали в Загорск? Там и пообедаем". – "По Ярославке, стало быть?" – улыбнулась про себя Жанна. И кивнула головой: "Ну, что ж, поедем".

Свадьбу сыграли пышно и красочно. С приглашением деловых партнеров, в том числе и зарубежных, а также разных полезных друзей-приятелей. Из близких была, пожалуй, только Светлана Николаевна, она же Светик. Отец в ресторан пойти отказался, за компанию не пошла и мать. Своих личных подружек Жанна как-то подрастеряла на непростом жизненном пути, а совместно нажитые с Яном семейные друзья отпали сами собой, по их собственной инициативе. Зато торжественный вечер был ознаменован событием высокой значимости. Часам к девяти, когда народ уже прилично поддал и веселье стало вовсю набирать обороты, в дверях ресторанного зала обозначилась некая суета и к главному столику, за которым восседали молодые, двинулся, в сопровождении почтительного метра, коротко стриженый крепыш в скромном сероватом галстуке. Завидев его, новобрачный ахнул ("Дядюшка!") и кинулся им навстречу. Пошептавшись с мордастым молодым человеком, он вернулся к столику, где уже суетились двое официантов, под личным руководством метра расчищающие место рядом с молодыми, и вполголоса сказал Жанне: "Поправь-ка прическу, и пойдем встречать дорогого гостя!". Только они подошли к дверям зала, как обе створки распахнулись и на пороге, в сопровождении еще одного амбала при таком же сером галстуке, появился "портрет" – лично член Политбюро, с милостивой улыбкой на устах. Надо сказать, что присутствующие отреагировали весьма оперативно, и не успел еще почетный гость дойти до своего места, как весь зал огласился приветственными аплодисментами. Гость как должное воспринял знаки народного уважения, одобрительно оглядел Жанну, поощрительно кивнул метру, лично расчистившему место посреди стола и водрузившему туда хрустальную вазу с букетом роз, потом провозгласил здравицу за новобрачных и для порядка чуть поковырялся в тарелке. После чего сказал вполголоса: "А подарок мой вам завтра домой доставят. Целее будет". И на фамильярно–почтительный вопрос племянника "А что за подарок, дядя Боря?" улыбнулся: "Не обижу. Сервиз чайно-столовый на 24 персоны. По индивидуальному заказу. Ну, племянница, довольна будешь?" Жанна не сразу среагировала на такое обращение, но, сообразивши что к чему, радостно поцеловала новоявленного дядюшку. Тот воспринял поцелуй, как и подобает его сану, с чувством глубокого удовлетворения, выпил еще рюмочку ("За будущее новой семьи, достойной ячейки советского общества!") и вскоре покинул торжество, помахав на прощание всем присутствующим, которые вновь огласили своды зала аплодисментами. Проводив его до дверей, молодые вернулись на свои места, и веселье продолжилось как бы на новой, особо высокой ноте, причем деловые партнеры из числа наиболее высокопоставленных слетелись к их столику с такими восторженными поздравлениями, будто не свадьба праздновалась здесь, а происходило торжественное политическое мероприятие.

      Медовый месяц (продолжительностью в десять дней) молодые провели на Кипре – заодно и опробовали новый загранпаспорт, на новую фамилию, в смысле, на фамилию нового мужа. А потом пошли трудовые будни: Лондон, Сингапур, Амстердам, Рим, а также Бухарест с Варшавой. Никаких проблем в Шереметьево, в смысле на паспортном контроле, ни разу не возникло. Да и в деловом смысле все шло гладко. Подписывались договоры, начиналась реализация совместных проектов, завязывались полезные связи по всему миру.

        Жанна жила теперь непростой жизнью – фактически восемнадцать часов ежедневно, включая выходные, приходилось уделять бизнесу. Уже за домашним завтраком возобновлялись деловые разговоры, прерванные вчера  в постели (и это после всего-всего, перед самым сном). Жанна неизменно присутствовала на совещаниях, заседаниях и прочих посиделках – разумеется, в качестве не мужниной жены, а заведующей международным отделом. Всяческая деловая беготня не прекращалась даже в выходные, когда приходилось таскаться на разного рода полуофициальные шашлыки и почти протокольные пикники, во время которых надо было держать ухо особенно востро. Единственной отрадой и отдыхом стала воскресная горкомовская сауна, куда у мужа был постоянный доступ (не столько как у президента СП, сколько как у известное дело чьего племянника) и куда Жанна обычно старалась брать с собой Светлану Николаевну. Присутствие законной супруги президента было достаточной гарантией того, что мероприятие не соскользнет в направлении ****ок, а присутствие лучшей подруги позволяло Жанне сидеть с ней рядышком, избегая чрезмерно пьяного усердия: порция джина для настроения до и банка пива для поддержания водного баланса после. Затем супруги ехали домой, и Жанна заваливалась спать чуть ли не до вечера, прихватывая недобранные за трудовую неделю часы.

           Так летело время, месяц за месяцем, не считая недель, проведенных в загранкомандировках, где президент и зав международным отделом наводили мосты и набрасывали черновики договоров, к вящей пользе всего СП, банковский счет которого непрерывно рос и округлялся. Наивная Жанна не без удивления заметила, что у СП имеются счета в зарубежных банках – причем не СП, как юридическое лицо, открывало эти счета, а лично господин президент, как лицо физическое. Более того: на эти зарубежные счета клались солидные суммы, непонятно как провозимые через шереметьевскую таможню. Как-то раз в столичном городе Париже, барахтаясь с супругом и повелителем в непристойно громадной кровати номера "люкс", Жанна ни с того ни с сего спросила напрямую о путях проникновения денег за государственную границу (оба они находились в состоянии блаженной алкогольной размягченности, после хорошего загула с участием шустрых ребяток из советского торгпредства). И получила прямой ответ: "Дядины люди летят в принципе без досмотра, через депутатский зал, вот они и привозят". – "А чьи это деньги? Наши?" – поинтересовалась Жанна. – "Наши, наши", – пьяно ухмыльнулся президент. А утром, после алко–зельцера и поданного в постель кофе, он притянул Жанну к себе и жарким шепотом сказал ей на ухо: "Ни о каких деньгах мы с тобой вчера не говорили. Забудь и не вспоминай. Если не хочешь, чтобы мы безвременно погибли в автомобильной катастрофе". Очень искренне он это сказал, и Жанна, прижавшись к нему, испуганно прошептала: "Да, милый…" И больше у них разговоров на эту тему не возникало. 

      Их семейное счастье было вполне безоблачным и, казалось, ему не будет конца. Новый девяносто первый год они встречали  в компании с новыми же киношными приятелями – Светкины, собственно говоря, дружки, поскольку на данном историческом отрезке времени Светик крутила любовь с известным режиссером. Домой вернулись часов в пять.  Жанна тут же полезла под елочку и, найдя там большой флакон "Черной магии", сказала мужу по ассоциации: "Да ты у меня просто волшебник!" На что волшебный президент ответил: "Это – Дедушка Мороз, я здесь не при чем. А у меня, вообще–то, на повестке дня одна серьезная проблема. Тут кое-кому тридцать пять исполняется в наступившем году – вполне уже взрослая девочка, так надо бы продумать какую-то достойную форму празднования. Я, знаешь, что предложил бы? Давай удерем на недельку в круиз. Ты как? Или хочешь здесь, с ребятами, отметить?" – "Ура! На Гавайи!" – завопила Жанна. – "Или в Карибское море. В общем, разберемся, время пока есть".

       Январские морозы, февральские вьюги и мартовская пронзительно холодная слякоть прошли незаметно, озаренные в перспективе жаром тропического солнца. Наконец, наступила весна, плавно переползшая в лето. А в конце июля господин президент как бы между делом сказал Жанне: "Тут мне надо бы смотаться на недельку в Женеву. Дела разные, с нами не связанные, ну, ты понимаешь…" – "Дядюшкины делишки", – про себя сказала Жанна. И вслух: "Да, конечно же, я понимаю. Лети один, что я – Женевы не видала, что ли? Тем более, у нас круиз впереди".

        Он улетел в первых числах августа, сказав накануне: "Может, задержусь на недельку–другую, не скучай". И действительно задержался. Во всяком случае, до 19 числа не вернулся. С вечера девятнадцатого Жанна была там, где были – по ее мнению – все. То есть, настолько "все", что встретила – вот-уж-кого-не-ожидала – Стасика. В камуфляжной куртке с капюшоном, на груди непривычного вида короткоствольный автомат. "Ты? – спросила она растерянно. – Ты – здесь?" – "А где бы мне еще быть? Тут, кстати, много наших. Между прочим – если хочешь знать: не просто с ведома начальства, но и по указанию, пусть и  не прямому. Вот такие дела".

         Муж не вернулся и после того, как все кончилось. Жанна, не столько потерянная, сколько растерянная, в понедельник, вместе со всей страной, вышла на работу. Персонал СП сидел в недоумении на рабочих местах, никто ничего не делал, все ждали. Ждала и Жанна – тем более, что сентябрь, то есть день рождения, был уже просто на носу. Через три дня дождалась – вечером, часов в девять, к ней заявились Светик со Стасиком. На пару, как в тот достопамятный день. Увидев их, Жанна нервно хихикнула: "Только не говорите мне, что и Мишка удрал". Стасик растерянно пожал плечами: "Ты будешь смеяться, но так оно и есть". – "Что, снова повезешь к начальству?" – "Боюсь, что да…" И тут с Жанной приключилась настоящая истерика. Полномасштабная. В сто раз хуже,  чем пять лет тому назад. Слава Богу, что верный Светик опять оказалась под боком. Впрочем, отревевшись, Жанна умылась холодной водой, попудрилась и сказала: "Поехали! Раньше сядешь – раньше выйдешь". – "Я с вами, – заявила Светлана Николаевна. – Подожду в машине. Надеюсь, не долго?" – "Ну, меня полковник вроде бы неофициально попросил, так сказать, доставить на беседу. Значит, будем надеяться, и впрямь недолго".

         В качестве собеседников на этот раз выступали двое – знакомый полковник, бывший начальник бывшего первого мужа, и мужик, чем-то неуловимо напоминавший первого тестя. Собственно, понятное дело, чем – такой же классический английский вид, подстриженные усики, твидовый пиджак при серых фланелевых брюках, неизбежная трубка. Распорядившись насчет чаю и извинившись за позднее время ("Но, Жанна Сергеевна, в наших общих интересах как можно скорее во всем разобраться, не правда ли?"), полковник начал беседу довольно  неожиданным образом: "Вот Стас говорит, что встречал вас возле Белого дома, в те дни". – "Да, и не скрываю этого!" – ответила Жанна резче, чем самой хотелось бы. – "Боюсь, что вы нас не совсем правильно понимаете, Жанна Сергеевна, – вмешался твидовый мужик. – По нынешним временам – и, кстати, по мнению всех присутствующих в этой комнате – это для вас самая лучшая рекомендация. Вот Стас пошел туда отчасти по приказу, а вы ведь – по зову сердца, извините за штамп?" – "Да, представьте себе!" – "А почему вы полагаете, что я не в состоянии этого представить? Я, может быть, и есть тот человек, который такой приказ отдал. Тоже, кстати, по зову сердца". – "Рискуя при этом головой", – вмешался полковник. – "Ладно тебе, Константиныч. У нас с тобой профессия такая – голову подставлять. Как у и Жанниного отца, кстати. Царствие ему небесное. Девка-то ведь наша, и этого мы никогда из виду не упустим".

После такого, прямо скажем, нестандартного зачина старшие офицеры перешли к конкретным вопросам. Младший офицер скромно сидел в сторонке, прихлебывая чай, в беседе не участвовал. Разговор пошел о счетах, открытых в зарубежных банках, и Жанна вполне искренне заявила, что об этих делах она ни слухом, ни духом. Поговорили также об общих направлениях деятельности СП, и твидовый мужик подытожил эту часть беседы словами: "Нет, полковник, ясно же, что она – чисто технический исполнитель, причем совершенно в другой области". На что хозяин кабинета с плохо скрытым недовольством отозвался: "Вы начальство – вам виднее". И приступил к заключительному монологу, явно подготовленному заранее: "В отличие от предыдущего случая и предыдущего супруга, на этот раз ваш новый супруг, Жанна Сергеевна, вас свободно мог взять с собой. Но не взял – и тут два объяснения. Или вы действительно ни в курсе его дел, или вам дано указание выждать полгодика и ехать к нему как ни в чем не бывало. Ну, мы посмотрим, как будут развиваться события. Хотелось бы, однако, сказать вам напрямую, чтобы у вас не оставалось никаких иллюзий: на этот раз для вас граница закрыта надолго. Не хочу говорить "навсегда" – сейчас и мы уже живем по этой английской мудрости, дескать, "never say never". Но надолго. Да ведь вы и покатались за эту пятилеточку, не так ли? Другому бы на всю жизнь хватило. Причем заметьте: мы себя вели вполне благородно, ни намеком не дали понять в Шереметьево или там где еще… ("Ха, – скорчила гримасу – про себя, разумеется – Жанна. – Посмели бы вы не выпустить жену племянника такого дядюшки…") Словом, катались вы и катались, а мы ничего. Ну, правда, и вы лично вроде бы тоже ничего. Никаких намеков на контакты с бывшим супругом, в частности". И он пристально, в лучших детективных традициях, посмотрел на Жанну. Та, прямо-таки как истинная Мата Хари, даже глазом не моргнула – потому что это было голой правдой. Ни у нее не возникало таких мыслей, ни, судя по всему, у Яника. Выдержав паузу в лучшем стиле "Сетей шпионажа" или "Семнадцати мгновений", полковник продолжил: "И еще одна вещь, Жанна Сергеевна. Хочу прямо предупредить, насчет вашей работы: мы начинаем там расследование, имея в виду, в ближайшей причем перспективе, прикрыть эту лавочку. Не хочу вас запугивать и не стану говорить, что все поголовно пойдут под суд – хотя кое-кому, конечно же, не поздоровится. Но то, что вы лично остались без работы – это факт. Говорю вам это напрямую, в уважение памяти вашего отца, с которым мы… ну, словом, вместе работали. Так что идите, Жанна Сергеевна, домой, ищите себе новое место работы и… И не удивляйтесь, когда получите повестку к следователю. Пока в качестве свидетеля. Очень хочу надеяться, что этим дело и ограничится".

Когда, оставив хозяина за письменным столом, трое гостей вышли из кабинета, твидовый мужичок сказал: "Вы, майор, спускайтесь к машине, а Жанну Сергеевну я попрошу буквально на минуту зайти ко мне". И, едва переступив порог своего кабинета, он поплотнее закрыл дверь и сказал, негромко, но внятно: "Я Сережу знал еще до твоего рождения…" Жанна вздрогнула от неожиданности и не сразу сообразила, что речь идет об ее отце. "И за мной должок остался. В свое время он мне – ну, не то, чтобы жизнь спас, но карьеру – это точно. А сейчас ты очень кстати подвернулась, и вот, что называется, I'll repay. Читала эту книжку?" – "Библию–то? Читала". – "Ну и молодец. Сразу видно, чья дочка. Значит, такой тебе совет: с этой работы поскорее уходи. Там-то, разумеется, почти все чисто, твой Мишаня работал через другие каналы, через дядюшкины. Но все равно уходи, потому что сейчас начнется всякая тряска и нервотрепка. Зачем тебе душу мотать. Ты со Светланой по-прежнему дружишь?" Жанна, не удивляясь вопросу, кивнула головой.  – "Молодец, потому что она – девка правильная. Кстати, вот к ней и уходи, на старое, так сказать, место". – "А возьмут?" – против воли спросила Жанна. – "Если ты захочешь, то она за тебя попросит. А если кто-то воспротивится – так я заставлю. Погоди-ка, ведь она наверняка с вами приехала, сидит, небось, в машине, ждет? А ну, пойдем, я поздороваюсь и скажу ей пару слов".

Они спустились к машине, и твидовый, открыв дверцу, сказал: "Всего наилучшего, Жанна Сергеевна, и не о чем не беспокойтесь. А вас, Светлана Николаевна, я попрошу выйти на минутку…" Светик ступила на асфальт, будто у нее подвернулся каблук, и сказала растерянно: "Господи, Леонид Леонидович, неужели вы?" – "Я, я, кому бы еще. Пойдем-ка, почирикаем секунд сто пятьдесят. Ничего, майор, подождете? Вас не затруднит?" И не дожидаясь ответа от растерянного Стаса, повел Светлану подальше от машины. Они действительно говорили не больше трех минут, после чего твидовый открыл собеседнице дверцу и сказал: "Все, ребята, по домам. И считайте, что у вас начинается новая, вполне счастливая жизнь".

"Сейчас ко мне, – сказала Жанна, когда машина тронулась с места, – и начнем новую жизнь традиционно, стаканчиком "Палаты лордов"". – "Я вроде бы за рулем", – отозвался Стас, на что Светлана Николаевна сказала резковато: "А тебя, между прочим, никто и не приглашает". Стасик было надулся, тогда Светлана добавила: "И учти на будущее: сейчас у вас там Леонид всем командовать будет – так вот, поимей в виду, он мой очень хороший друг. Ясно?"

Жанна со Светланой расположились на кухне, соорудив стол на скорую руку: бутылка джина, бутылка тоника и банка соленых орешков. – "Ну, – сказала Жанна, кривовато улыбаясь, – за меня как за дважды вдову". И, быстро налив по второй, продолжила: "А сейчас, Светик, за тебя. За верную подругу, которых в наши денечки и на свете-то не водится". Какое-то время дамы сидели молча, думая каждая о своем. Потом Жанна встряхнулась и налила по новой: "Ну, за упокой души моего супруга. Как говорят классики, в этом мире разлука – лишь прообраз иной…" И выпила до дна третий стакан. Хрустальный, резной, с толстым дном, немалой вместительности. Светлана, пившая мелкими глоточками, сказала ровным голосом: "Давай-ка, подруга, я чего-нибудь приготовлю на скорую руку. А то ты в два счета от сети отключишься". – "К тому и стремимся". – "В принципе, да, но не с такой скоростью. Давай-давай, я все сама сделаю, ты расслабляйся…" – "Да не хочу я!" – "Зато я хочу. С обеда ничего не ела, да и обедать-то толком не обедала". – "Ну, ладно. Где что лежит, ты превосходно знаешь. Так что полный вперед!"

И пока Светлана варила рис и мариновала лук для крабового салата, Жанна сидела, уставившись в одну точку и позванивая кубиками льда в пустом стакане. Потом, как бы продолжая давно начатый разговор, сказала: "Яничек – тот не пропадет. Были бы у него проблемы. давно бы на связь вышел. Коли помалкивает – значит, получил чин и должность в Эм-Ай-пять. Или шесть, какая разница. Работает и вполне счастлив. А вот Мишку жалко. Он такой, знаешь… русский барин. Если мужичок провинился – на конюшню! И влепить десяток горячих. А если соответствует требованиям и нормам поведения – так рюмку водки и целковый. Ох, трудно ему там будет…" – "Ничего, перебьется. Знал, на что шел". – "Да чего он там знал. Дядюшка-то уверен был, что победят они, а не другие. И Мишка, небось, должен был вернуться в Москву не позднее двадцать пятого августа. На очень приличный пост в новой администрации". – "Тебя бы это обрадовало?" – "В смысле?" – "Да в том самом смысле! Ты же ведь не просто так возле Белого дома дневала-ночевала. Как и я, кстати. Выходит, вряд ли бы нам понравилась новая администрация и новый порядок". – "А может, и притерпелись бы. Человек, как известно, не вошь – ко всему привыкает". – "А может, и притерпелись бы. Муженек твой стал бы замминистра внешней торговли, как минимум. И меня бы вы не забыли". – "Это уж точно. Посадили бы тебя в директорский кабинет, за полированный стол". – "Я бы и села. Забыв на хрен наши ночи под дождем, в ожидании атаки спецназа. Вот такое мы говно, подруга". – "Говно-то говно, но все-таки мокли там, вместе со всеми…"

"Ладно, подруга, кочумай. Хорош политики, давай к делу", – сказала Светлана, поставив на стол миску с салатом. – "Ни-ни-ни, рис еще теплый, – как бы очнулась Жанна. – Так невкусно". Она положила салат на две тарелки и убрала их в холодильник вместе с миской: "Пусть остывает, а мы пока бутербродиков наделаем". И с этими словами стала выгружать на стол коробочки и свертки. Увидев, что Жанна чуть-чуть отошла, Светлана деловито принялась резать хлеб, продолжая свой монолог, как бы между прочим: "Хрен с ней, с политикой, говорю. Ты, подруга, лучше о себе подумай. Тебе сейчас тридцать пять? Самое оно, чтобы принимать срочные меры. Потому что не успеешь оглянуться, как уже и сороковник. Конечно, потом будет сорок пять – баба ягодка опять. Как в моем случае, например. Но на моем же примере я тебе скажу, подруга: не тяни. В сорок пять лучше завести себе молодого любовника, а сейчас думай о муже. И учти, я не шучу". – "Уж какие тут шутки".

С этими бодрыми словами Жанна снова наполнила стаканы: "Ну, так за мужей с любовниками!" Выпили. Прожевывая бутерброд с бужениной, Жанна невнятно продолжила: "Только ты заметь: все мои мужья, что потенциальные, что реальные, вскорости оказываются за рубежами нашей родины. Причем с концами. Такая уж тенденция нарисовалась. Так что же девушке делать?" – "Перехитри судьбу, только и всего, – деловито ответила Светлана, будто весь вечер лишь об этом и думала. – Работай на встречном курсе". – "То есть?" – "Сама ищи себе иностранца, чтобы он тебя и увез за эту самую границу". – "Тоже скажешь…" – "И скажу! Мы тут с тобой вдвоем, с глазу на глаз… Да и времена вроде бы сильно переменились… Короче, вот что я тебе скажу, птичка: с первых дней, как только пришла в "Интурист", я неотрывно мечтала о муже-американце. Чтобы удрать отсюда к трепаной матери. Да чего-то никак не выходит. Я потому и замуж не шла за советских. Все ждала и ждала. Кстати, в процессе ожидания с этим Леней познакомилась. Сейчас еще выпьем, и я тебе изложу. Такой сюжет – Дейтон удавился бы от зависти".

      Светлана достала из холодильника салат. Выпили. "Ты давай, лопай салатик-то. Ничего вроде получился". – "А ты рассказывай!" – "Не будешь есть – не будет сказок! Ну, то-то же". Опорожнив тарелки, подруги разложили остатки из салатницы, и Светлана продолжила: "Так вот. Ты всю эту нашу интуристовскую бодягу насчет бдительности и шпионских намерений каждого второго туриста не хуже моего знаешь. Теперь представь себе картиночку: прибывает группа из Англии, и в ее составе этот самый Леня. Ну, было все тому назад… лет несколько. Ты, небось, еще в школе училась. Я тогда моложе и лучше качеством была. Да и он был очень и очень. И вот он ко мне, а я не противлюсь. Причем, заметь, имею я с ним дело как с иностранцем – насчет того, что он наш человек в Лондоне, я же ведь ни сном, ни духом. Откуда мне знать, что он специально сюда прибыл, чтобы следить за одним типом из группы, который точно был плохим мальчиком. И приехал не для знакомства с сокровищницей русской культуры, а чтобы заняться некрасивыми делами, ни в коей мере не совместимыми с благородной идеей международного туризма. Который – туризм, то есть – сближает, как известно, народы мира.  И, ясное дело, они его загребли. На жареном, с поличным. Во всяком случае, домой группа отбыла в составе "минус один". Клиентам, разумеется, наплели, что товарищ заболел и все такое.

       А через полгодика вызывают меня в Большой дом, в качестве свидетельницы. Ну, рассказала я, что могла. А потом следователь приводит меня в другой кабинет, а там этот Леня и сидит. За столом, в смысле, а не перед столом. Я – с копыт. Причем буквально, поплыла, чуть не упала. Ну, думаю, вот тебе и шашни с чужестранцами. Леня этот меня откачал и говорит: "Такие дела, детка". А ведь мы с ним чего только не выделывали – в смысле, я чего только не выделывала в койке с британским подданным. Короче, думаю: абзац вам, Светлана Николаевна. С работы погонят – это в лучшем случае. А то и вообще отсюда не выйдешь. А он всякую туфту несет, якобы насчет моего – видит Бог, вовсе не имевшего места – героического участия в деле поимки английского шпиона. И бумажку мне сует. А на бумажке – адрес и приписочка: "Приходи сегодня в 20:30". Так и написано: двадцать тридцать, по-военному". – "Ну, и?" – раскрыла глаза Жанна. – "Что – ну. Пришла, конечно. Как кошка на валерьяновый запах. Чья-то квартира, вряд ли даже его. А может, и его. Стол накрыт, все такое. Через полчаса мы уже в постели, можно сказать, в двадцать один ноль-ноль. А где-то ближе к двадцати двум он мне и говорит: "Детка, ничего не бойся, все будет прекрасно". А я, полупьяная морда, вся желеобразная после супероргазма, и отвечаю: А все уже и так прекрасно. А он: "Ну, я рад, если ты взаправду так думаешь". – "А потом?" – "Что потом. Суп с котом. Он, кстати, и в самом деле сделал суп – луковый, из французского пакетика. Поели, снова выпили, снова он меня довел до воплей. И распрощались". – "И с тех пор не виделись?" – "Не-а. Сегодня впервые. После наших пяти разочков во время поездки, как с английским туристом, и того вечера последопросного, уже как с сотрудником соответствующих советских органов. И кстати об органах – я мужика с таким прибором сроду не знавала. Слушай, что-то я совсем захорошела…" – "С чего ты взяла?" – "Да потому что мы с тобой никогда на такие половые темы не беседовали. Ты ведь для меня все еще та самая девочка в беленьком костюмчике, которую я за ручку водила по зловонным коридорам Интуриста. Знаешь, подруга, давай-ка спать, а то добром все это не кончится. Если я начала так возвышенно высказываться, значит, дошла до третьей стадии опьянения. Стало быть, через полчаса непременно будет четвертая стадия – истерика. Уж я-то себя знаю. И постели мне здесь, на диванчике, потому что если мы ляжем в одной комнате, то не угомонимся до утра, и все кончится коллективной истерикой".

Утром Светлана встала первой, сварила кофе, пожарила гренки. На притягательные запахи выползла из спальни Жанна. Подруги позавтракали, и Жанна сказала, как бы между прочим: "Ну, что, поехали к тебе на работу устраиваться?" – "Мне в голову пришла значительно более удачная мысль. Дима – ну, мой кинохахаль – что-то рассуждал насчет совместного проекта с американцами. Вроде бы им нужен человек с языком и с административным опытом. Не кажется ли тебе, что бывший зав международным отделом крупной коммерческой структуры – это прямо-таки идеальная кандидатура на этот пост?" – "Слушай, Светик, это гениальная мысль!" – "Тогда жди звонка в течение дня. Вечером соберемся у меня и обсудим детали". 

Во второй половине сентября (после скромно, в очень узком кругу отмеченного дня рождения) Жанна, уже в новом качестве координатора совместного американо-российского кинопроекта, нежилась под нежарким солнышком на закрытом для посторонних пляже сочинской гостиницы "Жемчужина". То есть, не то, чтобы она бездельничала – напротив, рабочий день был в самом разгаре. Творческий коллектив сидел за столиком, подальше от праздных гуляк, перед каждым лежал желтый линованный блокнот, ручки, фломастеры, маркеры; кроме того, на столе лежало несколько папок с документацией, а также стояли пивные кружки и высокие стаканы с пепси – в зависимости от конкретных вкусов участников совещания. Планировались съемки южных эпизодов фильма, в которых главный герой, американский адвокат либеральных убеждений, ищет русскую переводчицу Наташу, причем поиски идут по всем достопамятным злачным местам региона, включая ту же "Жемчужину", равно как и Дагомыс, и Пицунду, и озеро Рица, и бывшие дворцы российской знати, превращенные советской властью в общенародные здравницы. Джек, этот самый адвокат, познакомился с Наташей несколько лет тому назад, когда участвовал в московском конгрессе прогрессивных сил (примерно четверть фильма – ретроспектива этого конгресса в Кремлевском дворце съездов), потом они состояли в переписке, а после августовских событий он твердо решил найти ее и увезти в Америку. По прилете в Москву Джек узнает, что Наташа улетела на юг с какой-то делегацией, и он кидается за ней в погоню. В кавказских поисках Джеку помогает местный житель Резо, отец его американского приятеля, (в роли Резо – известный грузинский комик). Зрителю дается понять, что этот приятель, сын кавказского следопыта, давно уже иммигрировал в Штаты, куда к концу фильма должна отбыть и Наташа, а Резо будет провожать счастливую пару в аэропорту, после чего вернется в "Арагви" и там, за роскошно накрытым столом, провозгласит тост типа "Молодежь – это молодежь, они как хотят, а я остаюся с тобою, родная навеки страна…" Такая вот клюква.

Жанна не вдавалась ни в идеологическую концепцию фильма, ни в тексты диалогов; ее дело было – телячье: обеспечить контакты между членами съемочной группы (не в одиночку, разумеется, а через посредство находящейся в ее подчинении пары разнополых переводчиков), а также следить за общим развитием событий, и еще выступать в качестве консультанта по чисто интуристовским вопросам, чтобы технологический процесс приема иностранцев выглядел на экране более-менее правдоподобно. Работенка была, прямо сказать, не пыльная – особенно по сравнению с ее прежней. Здесь, правда, рабочий день также длился двенадцать часов, но в нынешней ситуации для Жанны это было спасением, поскольку практически не оставляло времени для невеселых размышлений. Контакты с местной администрацией и официальными лицами осуществлял Гоги, сорокалетний красавчик, владеющий всеми языками региона – и абхазским, и грузинским, и русским, и греческим, а также знакомый со всеми в округе, от кого зависит принятие мало-мальски серьезных решений. Этот Гоги и английским владел, хотя и придуривался – но, как казалось Жанне, только для того, чтобы иметь возможность по любому поводу обращаться к ней за помощью. Естественно, в первый же вечер он вознамерился заявиться к ней в номер, на что Жанна сказала прямо и по-свойски: "Ты знаешь, дорогой, за все интуристовские годы у меня прямо-таки рефлекс выработался: на рабочем месте – ни-ни. А гостиница, хочешь-не хочешь, это и есть наше рабочее место". – "Можем пойти к моим друзьям. У меня их здесь много", – выступил Гоги со свежим предложением. – "Не сомневаюсь, что у тебя по всему свету друзей много. Но все равно: я в командировке, и значит – ни-ни". – "А что же мы делать будем?" – с искренней растерянностью спросил Гоги. – "Вот закончим съемки, приезжай в Москву, там поговорим". – "Или ты ко мне приедешь, а?" – "Ты меня куда зовешь – в гости или замуж?" – спросила Жанна самым серьезным тоном, на который была только способна в такой ситуации (вестибюль разнузданного ресторана, почти полночь, позади шумный банкет). – "Ты надо мной смеешься, но я не обижаюсь, – ответил Гоги. – Тем более, что ты, наверное, замужем". – "Разумеется, – кивнула головой Жанна. – Ну, спокойной ночи. Завтра у нас масса дел, поэтому давай-ка встретимся за завтраком пораньше. Часиков в восемь". – "Как скажешь. Хотя я бы предпочел все дела обсудить сейчас". – "Вместо?" – подначила Жанна. – "Нет, в промежутках. А впрочем – как скажешь. Значит, в восемь. Смотри, не опаздывай". Хотела Жанна сказать, что по ней можно проверять часы, но решила: пусть потешится мальчик тем, что за ним осталось последнее слово.

На следующий день Гоги продолжил свои пассы и игры, буквально с каждым часом все наращивая натиск. Чтобы отшить его повернее, вроде бы исключительно с этой целью и не более того, Жанна стала отчасти демонстративно уделять особое внимание продюсеру фильма, элегантному американу с лошадиной челюстью по имени Тедди. В Москве Тедди (собственно говоря, Теодор) ничем таким ей даже и не запомнился: скромный мужик, всегда при галстуке (никаких шейных платочков или дизайнерских рубах нараспашку), говорит тихим голосом, и такое впечатление, что обдумывает не просто каждую фразу – каждое слово. На всех переговорах – в Госкино, на студии, в Союзе кинематографистов – держался твердо и стойко, выгадывая для себя тут копейку, там полкопейки, а там, глядишь, и рублик. В Сочи летели первым аэрофлотовским классом – по два кресла в ряду вместо привычных советских трех, и Тедди предложил Жанне сесть с ним рядышком. Едва набрали высоту, он попросил стюардессу принести коньяку. Самого лучшего и целую бутылку, уточнил он. Поскольку он платил долларами, вопросов не возникало – более того, стюардесса по собственному почину поставила на тот же подносик боржоми с экспортной этикеткой и не пластмассовые стаканчики, а стеклянные рюмки. Тедди, выпив три порции без особой передышки, налил четвертую и принялся знакомить коллегу по проекту со своей биографией. Жанна лишь время от времени понемножку лизала янтарную жидкость, этим и ограничивая свое участие в пьянке, но слушала продюсера очень внимательно. Оказалось, что по его жизни можно снимать фильм. Сын преуспевающего вашингтонского юриста, близкого к правительственным кругам, кончил юридический факультет Гарварда – и отправился воевать во Вьетнам. "Знаешь, как-то неудобно было отсиживаться дома, когда такое творится…" Более полугода участвовал в страшных боях – и хоть бы одна царапина. И вдруг угодил в плен – самым идиотским образом: вьетконговцы напали ночью на их лагерь и всех оставшихся в живых после атаки увели с собой. "Нас там было около полусотни, а в плен попало шесть человек. Так что как не верти, а мне, выходит, очень повезло". Про плен он не рассказывал никогда и никому. Но пережил тогда… К этому моменту бутылка "Греми" была опорожнена практически наполовину, причем без особого участия Жанны.

        "Нет, про плен я – молчок. Не встретил еще такого человека, которому можно было рассказать всю правду. Ты пей, пей, а то что же я все один да один… Но тогда, в плену, мне было видение. Или откровение. Если я выйду отсюда целым и невредимым, то лишь Божьим промыслом. Вернувшись домой, я стал ходить в церковь. Естественно, появились новые друзья, и все такое. При этом в первый же год я ухитрился окончательно испортить отношения со всеми родственниками. Включая папочку, который к тому времени стал вхож в Белый дом – не в последнюю очередь, кстати, благодаря моей репутации отважного офицера, пережившего ужасы войны и плена. Ведь добрую пару месяцев я красовался на первых страницах газет всего Атлантического побережья. Короче, пересобачился со всеми, кроме дядюшки Тома. Такой типичный чудак–миллионер, холостой и эксцентричный, любимый персонаж второго плана в каждой третьей английской комедии из американской жизни.

      И вот дядя скоропостижно умирает. И оставляет все свое состояние мне одному. А надо сказать, что это очень неплохая сумма. И нулей хватает, да и перед нулями не какая-нибудь жалкая единичка. Но все это при одном условии: я должен стать кинопродюсером.  Кстати, условие вовсе не идиотское, как сразу же завопили мои родственнички. Во–первых, он видел, в каком состоянии была моя психика после возвращения домой, и разумно предположил, что такая встряска может переменить мою жизнь к лучшему. Ну, и я все-таки юрист – значит, обучен мыслить категориями целесообразности, и просто так меня на кривой не объедешь. А главное – он вовсе не бросал меня в киноомут. У него в друзьях была лихая голливудская парочка – он продюсер, она кинокритик. Ведет колонку в крупной газете. И он поручил меня этой семейке. Детей у них, кстати, не было, и приняли они меня как родного. Ширли – это критикесса – сказала даже что-то насчет Провидения, подарившего им ребенка на старости лет.

         Я тут же бросил Нью-Йорк и перебрался в Голливуд. На первых порах жил у дядиных друзей – у них особняк такой огромный, что с непривычки можно заблудиться. Ввели они меня в курс дела, и я понял, что ничего хитрого тут нет. Главное – с первого взгляда распознавать жуликов и держаться подальше от актрис, которым вздумалось на тебя поохотиться. Сделали мы с дядиным другом пару фильмов – то есть что значит, сделали: он держал меня при себе восемнадцать часов в сутки, с перерывами на сон, и ведь лучшей школы не придумаешь. Потом он дал мне возможность снять малобюджетный фильм под его патронажем. Ну, и все. А дальше я уже сам плаваю в этом море, отбиваюсь от акул. Правда, если по-честному, то бояться мне нечего: окажись я в окружении хоть целой стаи шакалов, меня тут же выручат – причем не столько даже мудрый Балу, сколько тетушка Багира-Ширли.

К тому времени, когда принесли аэрофлотовский обед – ложку картофельного салата и цыплячью ножку, в бутылке оставалась едва ли треть содержимого. "Через часок будем на месте, – как бы невзначай сказала Жанна, разбирая завернутые в аэрофлотовские бумажные салфеточки столовые приборы. – Может, есть смысл оставшееся спиртное разделить с коллективом и выпить за успех проекта?" – "Хочешь сказать, что с меня хватит? Пожалуй, ты права. И надо заметить, что ты очень тактична". Он внимательно осмотрел Жанну, будто видя ее впервые, и как бы между прочим добавил: "И очень мила. С тобой будет хорошо работать".

Работалось им действительно хорошо, несмотря даже на то, что Тедди усердно дегустировал грузинские вина, а Гоги с каждым днем все больше сатанел, буквально не давая Жанне проходу. В течение недели на двух машинах они вместе с режиссером и оператором объехали все основные места съемок, после чего Тедди дал добро на привоз актеров. Накануне их прибытия Тедди зазвал Жанну к себе в номер и обратился к ней с явно заготовленным монологом: "Я тебя очень прошу, как самого разумного человека в коллективе: внимательно следи за мной и не давай мне пить. Ну, во всяком случае, всячески ограничивай. Потому что начались горячие денечки, а я в последнее время как-то подраспустился. Короче говоря, как только ты замечаешь мое несоответствие, сразу же говори мне "Дьенбьенфу!", такое волшебное слово". – "А что это значит?" – не преминула спросить любознательная Жанна. – "Это место такое, где в свое время вьетники врезали лягушатникам от всей души. После чего те убрались из Вьетнама, а нас туда черт принес". – "Очень хорошее слово, – согласилась Жанна. – Тем более что "фу!" у нас говорят собаке, когда она тащит в пасть всякую гадость".

После позднего завтрака они отправились встречать прибывающих кинозвезд и прочий персонал. На подступах к аэропорту их перехватил Гоги, ошивавшийся здесь с самого утра, в белом костюме и красной шелковой рубашке ("Господи, вылитый мафиози", – пробормотал Тедди). Гоги влез на переднее сидение и велел водителю ехать через служебные ворота. – "Там, – он кивнул головой в направлении здания аэропорта, – уже наряд милиции, все в порядке…" – Услышав перевод, Тедди простонал: "Зачем милиция?" – "А как же! Толпа с утра собралась. У нас кино очень любят". Жанна, сообразив, что к чему, торопливо пояснила Тедди, что и впрямь, прибытие одного только американского актера – живого, настоящего голливудского идола – достаточно для того, чтобы вызвать смятение в душах местного женского населения; а тут еще и красотка Людмила, советский секс–символ, играющая роль переводчицы Наташи. Да ради этой Людмилы сюда половина Абхазии прискачет. – "Так оно и есть", – подтвердил Гоги, в ажитации упустивший из виду, что ему вроде бы не стоит афишировать свое знание английского. Они въехали прямо на летное поле, где уже были запаркован заранее пригнанный киношный транспорт, а также находилась группка граждан с фотоаппаратами и стояла телекамера на треноге. 

"Самолет отбуксируют прямо сюда, – горячо говорил между тем Гоги, – ребята уже дали указание. Здесь наших гостей проинтервьюируют, и потом поедем в гостиницу". К машине подошли двое – по всей видимости, тех самые "ребята, что дали указание". Один в аэрофлотовской, другой в милицейской форме. Синхронно отдали честь, отрапортовали о готовности номер один. Жанна, делая над собой страшные усилия, чтобы не расхохотаться в голос, перевела рапорт. Растерянный Тедди также отдал честь ("Ну, да, – смутно вспомнилось Жанне, – в американской армии российский принцип "к пустой голове руку не прикладывают" не существует. Им все можно".) и поблагодарил за содействие. Действительно, минут через пятнадцать "ИЛ-62", послушно следуя за машиной РП, подрулил прямо к этому месту, и по носовому трапу спустились сначала какой-то мужик в форме – видать, летчик, вознамерившийся попасть в кадр, – потом оставленная в Москве на хозяйстве Аллочка-переводчица, которая, увидев Жанну, радостно замахала рукой, а потом затрещали затворы фотокамер, и на первой ступеньке трапа появилась Людмила. Грянул оркестр, перекрывая восторженные вопли встречающих ("Ну, Гоги!" – подумала Жанна), и тут вслед за Людмилой, поддерживая ее под локоток, появился Джек, исполнитель роли Джека (так уж сложилось – видать, судьба, что героя будет играть его тезка). Звезды какое-то время с достоинством попозировали фоторепортерам, после чего Тедди с Жанной направились к самолету, здороваться и разбираться с происходящим. Обнявшись с Джеком, Тедди познакомил его с Жанной, не без удовольствия поцеловался с Людмилой, а тем временем из самолетного чрева стали появляться и другие актеры, равно как и административный состав.   

Пока длился процесс выгрузки, Жанна строго сказала Гоги: "Десять минут на интервью – и мы уезжаем!" Потом она по старой доброй гидовской привычке убедилась, что весь коллектив и принадлежащий ему багаж прибыли без потерь, и дала команду: "По машинам!". Людмила, прижимая к своей роскошной груди не менее роскошный букет алых роз, ринулась к ней: "Слушай, подруга, ты с продюсером и Джеком? Тогда можно мне в другую тачку?" – Без проблем", – ответила Жанна (обрадовавшись про себя: две звезды и Тедди, плюс она для перевода – это тесновато было бы, а тут проблема вроде решается сама собой). Однако рано она возрадовалась, потому что прозвучавшее объяснение ситуации ничего хорошего в перспективе не сулило: "Задолбал меня этот пидор стебанный. Уже в самолете успел затрахать – а как же нам всю остальную киношку-то крутить?" Ладно, не впервой с конфликтами разбираться, подумала Жанна и пальцем поманила Гоги: "Вот, поручаю тебе нашу звезду. Отвечаешь за ее сохранность! Вы, кстати, знакомы? Это наш местный главный человек, Гоги". – "Конечно, знакомы, – кокетливо отозвалась Людмила. – А кто бы, по-твоему, мне эти цветики подарил?" – "Администрация совместного американо-российского проекта, – хмуро уточнила Жанна. – А местный администратор их только вручил". – "Ну, я ничего такого и не говорю, – бесконфликтно отозвалась Людмила и чмокнула Жанну в щечку. – "Тебе, солнышко, персональное спасибо. И еще Тедди, разумеется".

Усадив Джека на главное место, за водителем, Жанна чуть придержала Тедди и спросила его быстрым шепотом: "Слушай, этот Джек – он и взаправду того?" – "Зато я нормальный мужик! – бодро отозвался продюсер, будто давно уже ждал случая сделать такое заявление, – так что не волнуйся". – "За тебя я не волнуюсь, –  сказала Жанна. – Поэтому садись с ним, а я с водителем. И мне просторнее, и вам удобнее посекретничать". – "Да какие у меня секреты, тем более от тебя", – с неожиданной искренностью сказал Тедди и полез в машину. До гостиницы добрались быстро – еще и потому, что неугомонный Гоги обеспечил колонну милицейской машиной с сиреной, и они неслись не хуже правительственного кортежа. По окончании размещения Жанна сказала переводчикам: "Перед ужином заскочите ко мне на четверть часика, разберемся и сгруппируемся".

Аллочка пришла первой, минут за десять до срока, чтобы передать подарочки и заодно кое-что пошептать начальству на ушко. Аллочка была очередной протеже Светланы Николаевны, представительницей юного поколения, как бы духовной внучкой, и потому буквально с первой встречи стала относиться к Жанне как к духовной же матери. Ей, в частности, было поручено слетать в Штаты и привезти в Москву Джека и остальных американских участников проекта, поскольку Жанна-то была в настоящее время невыездной. Что до подарков, то, по явному наущению Светика, она вручила Жанне бутылку джина и пачку американских газет всего лишь двухдневной давности. "Спасибо, детка, – растроганно сказала Жанна. – Сама-то к джину как?" – "Обожжжаю!" – прожужжала Аллочка. – "Вот и отлично. Вечерком будет разбирать полеты и понемножечку прихлебывать".

Поскольку с утра был назначен первый выезд на натуру, то пили за ужином чисто символически, исключительно "со свиданьицем", и решили допоздна не засиживаться. В одиннадцать Жанна вернулась к себе и на сон грядущий взяла привезенные газеты – посмотреть, как отражает происходящее в мире американская пресса. И на первой полосе "Нью-Йорк Таймс" ей бросился в глаза заголовок "Золото КПСС: очередная трагедия". Сама статья, впрочем, не имела первополосной значимости, и читателя отсылали за подробностями на пятую страницу. Вот на пятой странице эта новость получила адекватное освещение. Заголовок крупным кеглем: "Деньги коммунистов: еще одна загадочная смерть". И фотография Мишкиного дядюшки. Вчиталась – фото для общего антуража, автор так и пишет: "Изображенный на фотографии человек, в отличие от его погибшего вчера племянника – это не рядовой коммунистический валютный курьер, а один из тех боссов, в чьих руках были все нити реальной власти в СССР. Он принадлежал к тому десятку последователей Карла Маркса, которые еще совсем недавно всерьез претендовали на мировое господство". И дальше: "Сорокалетний племянник коммунистического лидера, известный московский бизнесмен и нефтяной делец, покинувший Россию незадолго до путча при загадочных обстоятельствах, погиб вчера в автомобильной катастрофе при обстоятельствах не менее загадочных".

       Нет, Жанна не потеряла сознание, не зарыдала. Она до конца дочитала статью, в которой утверждалось, что "племянник, имея возможность регулярно бывать за рубежом, занимался тем, что, как утверждают надежные источники, переправил в ведущие банки ряда европейских государств огромные суммы денег, принадлежавших советским коммунистам и предназначенных для подрыва основ западного строя, равно как и для обеспечения безбедного существования тех, кому удалось бежать из постсоветской России". Много там еще было написано, в том числе и то, что "вдова нефтебарона и валютного курьера, одна из красивейших женщин московского высшего света, в настоящее время находится в подвалах Лубянки, куда одержавшие в августе победу демократы поспешили упрятать своих идеологических противников".

"Мысль интересная, – пробормотала Жанна. – А ведь как бы и в самом деле не угодить туда, в подвалы-то". Она схватила телефон и набрала номер Светика. Разговор с верной подругой немного облегчил душу. Они поплакали вдвоем за упокой души, после чего Света сказала, что имела сегодня разговор со Стасом, который просил ей передать следующее: "Все события к нашей конторе никакого отношения не имеют. Это их внутренние разборки. А Жанна пусть не берет в голову, хотя Мишку, конечно, и жаль чисто по-человечески". – "Чего же ты мне раньше не сообщила, подруга? – спросила (про себя) Жанна. – Да вот и Стасик не позвонил. Не хотят со мной валандаться? Или неохота с рыдающей вдовой по телефону общаться?" – "Жанна, детка, ты чего молчишь?" – тревожно сказала Света. – "Да так, Светик, ничего. Будем жить дальше". И, обменявшись парой пустых фраз, они распрощались. 

Положив трубку, Жанна долго сидела в кресле, не в силах двинуться и глядя в одну точку. Потом пробормотала и самой-то себе едва слышным шепотом: "Вряд ли новая власть будет заниматься пересылкой останков нефтебарона на родину, которой он изменил. Похоронят где-нибудь на месте происшествия, втихаря. И уж точно вдову нефтебарона никто не пустит на похороны". И заплакала навзрыд. А отревевшись, сунулась было в холодильник, где стояла непочатая бутылочка джина, но тут раздался телефонный звонок. Оказалось – Тедди. С извинениями, что не разбудил ли, не приведи Господь, но что беспокоит исключительно по важному делу… "Выпивка у тебя имеется?" – перебила его Жанна. – "Все, что угодно. Джин, виски, и это… красное вино… ну, королевское…" – "Не кингз, а киндз, – догадалась Жанна. – В смысле, киндзмараули. Не важно. Жди, я сейчас".

Когда Жанна подошла к продюсерскому люксу, дверь распахнулась, и оттуда появился Джек с каким-то мужичком. Церемонно пожелав "спокойной ночи" и Жанне, и Тедди, они удалились. "Заходи", – сказал он с кривоватой усмешкой. Тщательно закрыл дверь и перевел дух: "Я тут за тебя вынужден работать. Улаживать конфликты". – "Что случилось?" – взвилась Жанна. – "Шучу, шучу. Что ты будешь пить – свой джин любимый?" Жанна кивнула и села в кресло, а Тедди, достав  из бара все необходимое, начал рассказ: "Твой Гоги – он только с виду шустряк, а на деле невинный младенец. Ему Джек и так, и этак намекал, что ему с его дружком…" – "С каким–таким дружком?" – вытаращилась Жанна. – "Ну, с этим, с костюмером, которого ты сейчас видела… Что им надо бы вместе поселиться. А этот Гоги ему все твердит: "Да как же так! Такому великому актеру полагается отдельный номер. Хорошо, что он пришел ко мне с переводчицей, и твоя эта блондиночка…" – "Алла?" – "Да, она самая. Вот она оказалась девицей разумной и все устроила в два счета. Так что ты, собственно, и не понадобилась, и зря я тебя вызвал. Но раз ты пришла, то очень кстати. Давай выпьем, потому что без тебя я ни-ни, а при тебе можно. А чего у тебя такой вид грустный?" Жанна было открыла рот, и тут же сообразила, как нелепо прозвучит ее история: убитый в Америке муж-мафиози, на похороны которого ее не пускают… "Да так, ничего", – ответила она. Тут в дверь постучали, и объявилась Аллочка-спасительница. Ей немедленно налили и стали на два голоса ее нахваливать. Она с готовностью взяла стакан и принялась отговариваться: "Да что тут такого, да что особенного, что я такого сотворила…" – "Как–никак, – игриво сказал Тедди, –  а двух геев за раз ублажить – это…" – "Ну, не допускать же было Гоги в это дело. Он бы увязался с ними третьим и все бы испортил".

Тедди долил всем присутствующим еще понемножку, и начались долгоиграющие разговоры на благоприятную тему относительно сексуальной ориентации кинозвезд вообще и занятых в их проекте в частности. Аллочка, как представительница нового, ищущего поколения, довела до сведения присутствующих, что ничего такого в этом не видит и в принципе ей даже не западло проверить, насколько тверд Джек в своих нетрадиционных убеждениях. На это Тедди поведал жуткую историю о том, как дружок – не Джека, а другой равновеликой кинозвезды – сильно попортил внешний вид и карьеру одной старлеточки, которая по наивности решила начать строительство своей карьеры через постель этой самой звезды. Выпили еще, и Тедди изложил симметричную историю про то, как лесбийская подружка еще одной, совсем уж выдающейся кинозвезды убила красавчика-осветителя, пытавшегося делать пассы в ненужном и опасном для него направлении. "И присяжные признали, что это было убийство в состоянии аффекта", – закончил он.

          В ответ Аллочка рассказала асимметричную историю о том, как она недавно каталась с американцами ("Группа большая, и поэтому мы были с коллегой, противоположного пола") и как одна туристка всячески липла к этому коллеге, а тот никак не реагировал, потому что вообразил себе, что у него на данном отрезке времени расцветает роман с ней, с Аллочкой ("Вот уж ничего подобного, ни при каком раскладе он мне не сдался!"), и что эта туристка приметила, как он неровно дышит к Аллочке и вызвала ее на откровенный тет-а-тет, в ходе которого предложила отступного – триста долларов США, а когда обалдевшая Аллочка отказалась, то распаленная американка увеличила сумму до полутысячи, заметив, однако, что наличными у нее таких денег нет, и поинтересовавшись, как насчет чека. На это Аллочка объяснила, что чек в российских условиях – не более чем бумажка, на которой неизвестно что написано, и расстроенная американка удалилась, а на утро подошла к ней ("Морда страшная, вытянутая, видно, что всю ночь не спала, думала") и сказала, что провела бессонную ночь в размышлениях и надумала: она купит Аллочке шубу в "Березке", на означенную сумму, или даже на несколько большую, если к тому ее вынудят обстоятельства. "А я ей говорю: Мэри–Энн, знай наших и нашу широкую русскую натуру, ничего мне не надо, а ты лучше купи своему предмету страсти дубленку", а она: "Что, прямо так и предложить?", а я: "А что такого? Мне же ты предложила". – "Ну, и?.." – ахнул Тедди. – "Ну, и все в порядке. На следующее утро подходит ко мне, морда довольная, под глазами черные круги, и говорит: "Твой дружок – это фантастический любовник!", а я ей на это, хлопая глазками: "В самом деле? Надо будет и мне попробовать", а она: "Так у вас ничего не было? Зачем же я тебе отступного предлагала?", а я ей: "Заметь, я никаких денег у тебя брать не собиралась", а она: "Что же ты тогда насчет широкой русской души рассуждала?", а я: "Душа – это мое личное дело, а вот ему ты все-таки дубленочку-то подари". – "Подарила?" – деловито поинтересовался Тедди. – "Как же! Шапку–ушанку из кролика подарила. Вот и верь после этого людям…"

Жанна в этой бредовой беседе отвела себе роль бессловесной слушательницы, понимая, что скажи она сейчас хоть одно слово – и тут же разревется, а проявлять чувства в такой компании ей вовсе не хотелось. Наконец, стало проявляться привычное действие джина-утешителя, и, дождавшись первой паузы, она встала. Аллочка тут же вскочила вслед за нею, со словами: "Ну, Тедди, я думаю, нам будет что порассказать друг другу, впереди еще столько времени". В коридоре она спросила Жанну: "Слушай, насчет этого Гоги – ну, нет слов! Прямо в разгар делового разговора чуть ли не под юбку лезет. Он что, больной на голову?" – "Скорее, непосредственный". – "А, дитя природы! Ну, если я его пошлю куда следует – он поймет?" – "Попробуй, – против воли усмехнулась Жанна. – Только будь осторожна". – "Ну, ясный перец. Я пошлю на три веселых, чтобы никаких иллюзий у него не возникало, насчет пяти-то букв".

Добравшись, наконец, до своего номера, Жанна подумала: "Какой там сон. Сейчас реветь буду". Но едва коснувшись подушки, тут же отключилась (ну, и джин, конечно, оказал свое действие) и проснулась в шесть с небольшим: голова на удивление ясная, только непонятно, что делать – то ли надевать траур, то ли никому ни слова и продолжать как ни в чем не бывало координировать свой проект. Пока суть да дело, решила выскочить на пляж и сделать минимальную зарядочку, раз уж есть время до завтрака. По возвращении ее ожидал сюрприз – возле дежурной по этажу сидел молодой человек малоприметной внешности, которой (после слов "этажерки": "А вот и она") представился как капитан Соловьев и сказал: "Жанна Сергеевна, Леонид Леонидович просил вас подвезти в Управление – он хочет с вами по спецсвязи поговорить". – "Хорошо, – растерянно отозвалась Жанна, – я сейчас только…" – "Да–да, разумеется. Я подожду". – "Это надолго? Я почему спрашиваю – на мне столько дел, сегодня первый день съемок…" – "Да в час уложимся. Я на машине с мигалкой, туда–сюда и пять минут на разговор".    

И действительно, Жанна даже к завтраку не опоздала. А разговор в комнате спецсвязи был совсем короткий. Леонид Леонидович, после необходимых соболезнований, сказал ей: "Слушай меня внимательно, девочка. Все, что случилось, с нашей конторой никак не связано. Видать, кому-то из своих перешли дорогу. Или он сам, или дядюшка. Ты же все-таки наша, и поэтому хотим быть с тобой откровенными. И еще: сейчас тебе, конечно, не до того, но вообще-то поимей в виду, что через годик тебе, возможно, и светит загранпаспорт". 

"Ну, что ж, Леонид Леонидович, – размышляла Жанна на обратном пути, – от своего теоретического наследия вы не отказываетесь. Ведь тут какая концепция: был человек – была проблема. А нэт чэловэка – нэт проблэмы, как учил ваш великий наставник товарищ Сталин". Черная "Волга" с форсированным движком летела на красный, хозяйственно распугивая утренних соучастников движения и пешеходов воплями сирены – капитан Соловьев явно наслаждался быстрой ездой без правил. Лихо тормознув у гостиничного входа, он почтительно распрощался и протянул Жанне свою карточку: "Вот, в случае чего и вообще не дай Бог что… Не стесняйтесь, звоните хоть ночью, хоть когда". Первым импульсом Жанны было разорвать карточку в клочки и вышвырнуть в урну прямо при входе. Но тут же подумалось: а ведь и впрямь не приведи Господь, что… Ну и позвоню, если припрет. В конце-то концов, этот Леня-генерал не зря разливался насчет того, что он у отца в долгу. А он сейчас, по всему судя, в большие хозяева выбился. По тому хотя бы видно, как он местных ребяток напугал, прямо-таки до икоты. И она тщательно упрятала карточку в одно из бесчисленных отделений своего крокодиловой кожи бумажника.

До сегодняшнего дня Жанна была знакома с технологическим процессом кинопроизводства скорее по художественной литературе, и вот теперь ей представилась возможность убедиться, насколько точно писатели – во всяком случае, лучшие из них – умеют отражать действительность. Световой день пролетел как один вздох, и перевести дух удалось лишь когда начало смеркаться. После ужина верхушка съемочной группы собралась на производственное совещание, которое могло бы плавно переползти в коллективную пьянку, если бы Тедди лично и всей силой своей власти не свел начинание к легкой выпивке. И так пошло дело, день за днем, и каждый день настолько битком набит самыми неотложными делами, что у Жанны не оставалось буквально ни секунды заняться своими грустными мыслями. По ночам она иногда поскуливала в кровати, но по возможности старалась не задумываться о своем будущем, сказавши самой себе: "Вот вернемся в Москву, тогда…" Что – "тогда", было, впрочем, совсем не понятно.

А еще менее понятным было поведение Тедди. Вернее сказать, оно было вполне объяснимым, если смотреть на вещи под определенным углом зрения. Похоже, что мужик пошел в наступление. Если не сказать – в атаку. До рукопашной, правда, дело вроде бы не доходило, но велась регулярная и массированная артподготовка по всему фронту, и тяжелые бомбардировщики стратегической авиации с достаточной регулярностью наносили удары по расчетливо выбранным целям. Если подходить к анализу его действий со всей серьезностью, то непохоже было, что речь идет всего лишь о стремлении по-быстрому затащить телку в постель. Создавалось впечатление, что он мыслил более глобальными категориями – например, когда повествовал о бытовых подробностях повседневной жизни под голубым калифорнийским небом или пел о сладких возможностях свойственного джет-сету  времяпрепровождения в свободное от работы время. Во всяком случае, он резко сократил потребление алкогольных напитков – до такой степени, что Жанне иногда приходилось затаскивать к себе в номер Аллочку для компании, потому что она твердо усвоила почерпнутую из английской классической литературы установку насчет того, что джин в одиночку – это верный путь к алкоголизму и всяким хогартовским ужасам.

А эта смешливая девчонка в один из таких вечеров возьми и заведи с ней куда как серьезный разговор: "Не мое, конечно, собачье дело, и вообще можешь сразу же послать меня куда следует, но мне кажется, что Тедди на тебя имеет серьезные планы. Не просто неровно дышит или там, допустим, у него на тебя маячит.  Он к тебе со всем уважением. А мужик вроде ничего себе. К тому же для среднего американа – просто мудрец. Ну, и бабки водятся – это уж вовсе не мое дело, но вещь-то немаловажная". – "Ты чего, ребенок, сватать меня пришла?" – изумилась Жанна. – "Считай как хочешь, а на свадьбу пригласить не забудь". Такой вот у них вышел разговор, и этой ночью Жанна проворочалась с боку на бок чуть ли ни до рассвета: пришлось приступить к обдумыванию того, что она до сих пор не решалась сказать самой себе даже в самых затаенных мыслях. К своему удивлению, в голову полезли вещи чисто практические. Ведь Тедди этот – человек верующий. Значит, гражданским обрядом не отделаешься. Кстати о птичках – какого он все-таки вероисповедания? А ну как иудаистского или католического? У них дело строго обстоит – надо будет принимать соответствующую веру. Как Мерилин Монро с Миллером. Или Рекс в "Брайдсхеде". А что у вас, девушка? Как ваши-то делишки? Ну, вдова – нормально. Даже этот, как его, придурок, Брайдсхед-старший, и тот женился на вдове. А вот насчет первого развода? Не повредит ли? Да, ни черта мы не знаем, серее серого.

Утром она долго и с омерзением разглядывала круги под глазами, а потом с остервенением пудрилась, бормоча: "И кому же ты мозги пудришь, старая идиотка? Замуж собралась? Прямо в Калифорнию? Ну, как же: Сакраменто – край богатый, золото гребут лопатой… Пить надо меньше, спать надо больше. И зарядочка по утрам. А то вон на три этажа спуститься в ресторан – и то на лифте едем!" Но, осмотрев себя в последний раз перед выходом, осталась в целом довольной. И даже сказала: "А зарядочку – ее как-то сподручнее делать на личном пляже личной виллы. Глядя в воды Тихого, он же Великий". 

Не зря начала Жанна день с гимнастических упражнений, по возможности запасшись таким образом силой-бодростью – поскольку всего этого ей понадобилось в полной мере, на всю катушку и еще чуток в придачу. Солнце постоянно уходило за тучки, режим рушился к чертовой матери, Джек забывал реплики и режиссер орал на него в голос, Людмила прищемила палец и весь день угрюмо сосала его, не слушая ничьих слов и увещеваний. За ужином как-то сама собой началась пьянка, явно имевшая тенденцию превысить разумные пределы. Тедди же, вместо того, чтобы прекратить безобразие на корню, сам принялся пить как заводная лошадь. Терпение Жанны,  и без того подорванное дневными приключениями, иссякло. Увидев, как Тедди нацедил себе очередной стакан, она заметила саркастически: "Прекрасный пример для творческого коллектива". Тот как ни в чем не бывало поднес стакан ко рту, и вот тут Жанна сказала волшебное слово: "Дьенбьенфу!" Со всей резкостью и с таким ударением на последний слог, что окружающие вздрогнули. Тедди дернулся, чуть не пролив вино на скатерть, но все-таки отставил стакан и долгим взглядом уставился на Жанну. Будто видя ее в первый раз. Потом встал из–за стола со словами: "Пошли, поговорить надо". И, обращаясь к окружающим: "Просьба нам не мешать. Не менее получаса".

Когда они поднялись на этаж, Жанна решительно направилась в свой номер, исходя из очевидной максимы насчет родных стен. Тедди вроде бы никак не отреагировал на этот маневр. По приходе в номер Жанна расположилась в кресле, изготовившись к получасовой – как минимум, судя по заявке – беседе. Тедди начал разговор издалека. Вкратце описал свою жизнь, в основном на последнем этапе, уже в качестве начавшего преуспевать продюсера. Остановился более детально на обстоятельствах съемки последнего – то есть, текущего – фильма. Особо отметил существующую у него настоятельную потребность в опеке – как родственной, так и дружественной, поскольку, будучи человеком, прямо скажем, слабохарактерным, он не может идти прямой дорогой к достойным целям, не отвлекаясь на разные соблазны, вроде вина и не вполне достойных женщин. Подчеркнул ту роль, которую сыграл в его жизни любимый дядюшка Том, а также семейство голливудских хищников, ставшее для него родным домом. И ненавязчиво перешел к тому, что годы уже давно говорят о необходимости отдыха в семейной гавани, да вот все мотает его по волнам, как киноморя, так и моря житейского. И на этом месте он замолк, уставившись пристально на внимательно слушающую Жанну. А потом сказал, скороговоркой, глядя как-то в сторону: "Что у вас сейчас в России насчет браков с иностранцами? По-прежнему под запретом?" – "Отчего же, – ответила Жанна, все еще как бы не осознавая, к чему клонится весь этот разговор. – Строго говоря, в плане чисто юридическом они никогда не были запрещены. Я сама знала немало девок – да и парней, если уж на то пошло – которые вступили в брак, причем даже без особых препятствий со стороны властей". И тут она осеклась, наконец-то осознав в высшей степени неабстрактный характер разговора.   

А Тедди продолжал: "Вот ты – умная. И характер у тебя твердый, ты мне заплутаться не дашь. И к тому же ты очень красивая. И добрая. Хочешь выйти замуж за потенциального алкоголика и тем самым спасти его душу?" – "Только ради спасения души?" – машинально переспросила Жанна. И встряхнула волосами, как бы собираясь с мыслями. – "Не хочешь?" – с тревогой спросил Тедди. – "Почему это не хочу?" – "Ну, ты вот покачала головой… отрицательно…" – "Вовсе нет, Тедди. Это я в раздумии". – "А о чем?" – "Ну, все–таки…  Вот ты меня замуж зовешь, а даже не поинтересовался – может, я уже…" – "Что – уже?" – Да замужем. Мне ведь не семнадцать, и я вроде бы не такая уж кривобокая". – "Ты замечательная. Ты чудо. И ты не замужем – это я специально выяснял". – "Сейчас – и впрямь незамужняя. А вообще у меня было уже двое мужей…" – как бы вскользь упомянула Жанна. – "Нам, протестантам, это все равно", – обозначил свое вероисповедание Тедди, делая тем самым свою позицию в прагматическом плане вполне однозначной. Почувствовав, что дело и впрямь зашло достаточно далеко, Жанна полезла в тумбочку и вытащила помятую "Нью-Йорк Таймс": "На, ознакомься!" – "К чему ты все это?" – пробормотал Тедди, отпихивая газету. – "Нет, ты читай, читай".

Тедди просмотрел статейку и уставился на Жанну с удивлением: "Ну, и что? Зачем ты мне всякие страсти показываешь?" – "Затем, что вдова нефтебарона, томящаяся  в подвалах Лубянки – это я". Тедди опешил. – "Да, вот так! – напористо подтвердила Жанна. – То есть, нигде я не томлюсь, но все остальное – чистая правда. Так что иди-ка, голубчик, к себе и подумай как следует. И учти, что я тебя на слове ловить не собираюсь". – "Вот и я от своих слов отказываться не собираюсь". И при этом он вознамерился (впервые, честно скажем, за все время знакомства) сграбастать Жанну – похоже, чтобы подтвердить свое заявление самым недвусмысленным образом. Жанна легонько уперлась ему локтями в грудь и сказала очень внятно: "В кровать ты меня, может, и затащишь. Я, может, и отбиваться особо не буду. Но насчет всего остального – остынь и подожди".  Растерянный Тедди ослабил хватку, Жанна высвободилась, и первым ее порывом было кинуться к двери. Но она тут же сообразила, что это будет слишком похоже на беспорядочное бегство, а удирать – не в ее натуре. Не ее стиль, если уж на то пошло. Тем более что в этой комнате она – хозяйка. Но и возвращаться в кресло она не рискнула, чтобы Тедди не вообразил, будто она намерена возобновить беседу как ни в чем не бывало. Был тут и второй смысл, более подспудный: если хозяйка демонстративно не садится, то для гостя это куда как красноречивый намек. Но Тедди, похоже, никаких намеков воспринимать не собирался. И с полной непринужденностью – будто ни о каких судьбоносных вещах и речи не шло – он сказал: "А не выйти ли нам на свежий воздух. Морской прибой и все такое – очень полезная музыка для измученной души".

Отвечать вроде: "Если у тебя душа в таком состоянии – так ты и вали отсюда" Жанне не хотелось, потому она пожала плечами, достала из шкафа легкую кофточку на случай морских ветров и молча направилась к двери. Сказав себе убежденно: "Никаких скамеечек, никаких разговорчиков и уж тем более никаких целований! Полчасика подышать морским йодом, односложно отвечая на всякие закидоны – и баиньки". – "Подожди меня секунду, – сказал Тедди в коридоре, – я тоже возьму куртку". На протяжении этой долгой секунды (видать, малый еще и отлить зашел, впрок) Жанна вдруг приняла решение: ни на что не нарываться, но и не упираться рогом: пусть голубчик внятно обозначит свою партийную позицию, а там, в период ночного сна, можно будет все обдумать и переварить. Вообще-то Жанна очень серьезно относилась к идее насчет того, что утро, безусловно, мудренее вечера. И еще она добавила: "А вот насчет той самой оригинальной мысли, что, дескать, "замуж поздно, сдохнуть – рано", так здесь, подруга, все отнюдь не однозначно. Сдохнуть и впрямь всегда рано, а вот замуж – пожалуй, никогда не поздно".

Появился Тедди, надевая на ходу ветровку. По выходе из гостиницы Жанна решительно направилась направо, в сторону хоть как-то освещенной набережной, чтобы по определению удержать Тедди от намерений занять какую ни на есть интимную скамеечку в тени кипарисов. И когда вышли на дорожку, сказала: "Давай-ка просто походим. И помолчим". – "Пусть морской прибой говорит за нас", – не удержался все-таки от красивости Тедди, но больше ничего такого себе не позволил и покорно поплелся рядышком, в тишине и полумраке. Время от времени, впрочем, он многозначительно вздыхал и тем как бы вторил волнам, которые, шипя, совершали наскок за наскоком на берег, чтобы тотчас же со вздохом лениво откатиться восвояси.

Пройдя так с четверть часика, Жанна, наконец, нарушила молчание, сказав вполне императивным тоном: "Ну, возвращаемся". И Тедди, поняв, что у него осталось не более десяти минут на все про все, решительно начал: "Дело твое – можешь меня и не слушать, но я все равно скажу, что собирался". – "И пожалуйста, – отозвалась Жанна. – Я просто отвечать тебе не буду, а говорить – говори, что хочешь. Выслушать человека я всегда готова". И осеклась на последней фразе, подумав: не слишком ли уж она поощрительная. Тедди же, вроде бы не ощутив никакого поощрения, приступил к изложению того, что накопилось в душе за последние без малого полчаса вынужденной тишины: "Я думаю, тебе прямой смысл выйти за меня. Во-первых, получишь американское гражданство, и тогда уже никакие подвалы Лубянки тебе не страшны. Но не это главное. Наверное, я не оттуда начал. Самое главное – что я к тебе очень привязался. Мне без тебя не обойтись – ни сейчас, ни… в общем, никогда". И лился, и лился  этой голливудский по форме и вполне общечеловеческий по содержанию монолог. Всю оставшуюся до гостиницы дорогу. И соответствующие нежности были донесены до собеседницы – насчет улыбки и глазок, и другие части тела не были забыты. Много чего еще было сказано, в том числе и открытым текстом: в частности, насчет имеющейся недвижимости и счета, в основе которого лежит дядюшкино наследство, а также уровня существующих доходов и всевозможных перспектив, включая ("Я знаю, у вас об этом не принято говорить вслух") потенциальное наследство дядиных дружков-голливудских бандитов ("Я уверен, ты им понравишься – да что там "понравишься", тетя Ширли без ума от тебя будет. Совсем как я"). 

Тетушка была упомянута уже буквально на пороге гостиницы, после чего Тедди приумолк. Чтобы не идти через вестибюль в неловком молчании, Жанна вернулась к самому началу теддиной беседы и кратко изложила историю Зои Федоровой – "Киноактриса такая была, очень популярная, кстати. Тоже за американца вышла. Из посольства, в приличных чинах, между прочим. Не от чего этот чин ее не оградил. Американца домой погнали, по месту жительства. А ее – в лагерь". Насчет лагеря было сказано, когда они приехали на свой этаж. "Правда, – слабо улыбнулась Жанна, – времена сейчас вроде бы другие… Ладно, на сегодняшний вечер с нас хватит. Спокойной ночи". – "Ты что – спать?" – робко спросил Тедди. – "Какое там спать, после таких разговоров-то! Думать буду всю ночь". – "А утром ответишь?" – "Отвечу, когда приму решение". При этих словах Тедди потянулся к ней насчет поцелуя, но Жанна продолжила прохладным тоном: "Приму решение – а какое, это мы еще посмотрим. Потому что я сама ничего не знаю. Ладно, спокойной ночи. По возможности спокойной…" И решительно захлопнула дверь (при этом мелькнула мысль: "Если бы Тедди сейчас ломанулся – открыла бы, и будь что будет! Вплоть до койки".) Но Тедди покорно побрел к себе в номер, и на этом вечер закончился.

И началась ночь. Для начала Жанна позвонила Светику – а с кем еще прикажите советоваться, ведь и впрямь у нее больше ни единой близкой души в жизни не осталось. Проболтали полчаса, но ни к какому согласованному решению так и не пришли. Светик с первых же слов начала орать: "И не будь идиоткой, соглашайся!", но что Жанна пыталась привести систему аргументаций, весьма слабо, впрочем, обоснованных. Прощаясь, Света сказала: "Сама же чувствуешь, что несешь хреноту. И что не права по всем статьям. Я тебя об одном прошу: не отказывай напрочь. Не отрезай себе всех путей. Скажи, что подумаешь. Вплоть до возвращения в Москву. Ну, я тебя очень прошу, деточка".

Потрясенная "деточкой" (сто лет уже Светик к ней так не обращалась, давно уже были абсолютно на равных), Жанна решила и впрямь не пороть горячку и не рубить все концы. Приняв такое решение, она – неожиданно для самой себя – крепко заснула. Проснувшись за пять минут до будильника, прокрутила в уме все вчерашние беседы и по итогам подготовила краткое заявление следующего содержания: "Тедди, спасибо тебе за все сказанное. Я буду думать. Как долго? Сама не знаю. Время у нас еще есть – во всяком случае, до конца съемок. А пока давай к этому вопросу не возвращаться".

Этот монолог она решительно выдала адресату, явно дожидавшемуся ее вблизи лифта. И с той же решительностью ринулась в лифт. И поскольку они оказались в кабине вдвоем, истово повторила: "Очень тебя прошу: не будем возвращаться к этому разговору". – "А до каких пор?" – с явной робостью спросил Тедди. – "Я тебе обещаю: когда мне будет, что сказать, ты услышишь об этом тут же". – "Хоть посреди ночи?" – бледно улыбнулся Тедди. – "Именно так", – без улыбки подтвердила Жанна. Добавив про себя: "И в храме, средь боя, и где я ни  буду…"

Оставшийся до отбытия в Москву неполный месяц съемок Тедди вел себя как истинный джентльмен – более того, как рыцарь, ни словом, ни намеком, ни сном, ни духом не отвлекая координатора кинопроекта от выполнения производственных обязанностей. Дней через десять Жанна стала внятно ощущать, что не возражала бы против менее идеального поведения продюсера. Ровно через три недели после их предварительно-окончательной беседы, когда они после ужина вышли из лифта на своем этаже, Жанна решительно кивнула Тедди в направлении своего номера: "Зайди-ка!". Хозяйственно пропустив его вперед и защелкнув замок, она – неожиданно для самой себя – сильно стукнула его кулаком по спине. "За что?" – спросил он, улыбнувшись. – "Не знаешь, за что?" – "И знать не хочу. Ну, бей еще!" – "Следовало бы…" – пробормотала Жанна, и даже замахнулась, но тут Тедди сграбастал ее и решительно принялся целовать. Жанна намертво вцепилась обеими руками в лацканы его куртки и прижалась лицом к груди, концептуально ограничив тем самым зону поцелуев. Потом она судорожно вздохнула и решительно вытолкала Тедди за порог. Плюхнулась в кресло и заревела. Разумеется, через минуту раздался телефонный звонок. "Ну, и как тебе нравятся ненормальные русские девицы?" – спросила Жанна. И всхлипнула. – "Очень нравятся. И чем ненормальнее, тем больше нравятся. Можно, я вернусь?" – "Нет", – сказала Жанна. И, после паузы: "Нет, милый, лучше не надо бы. Ты можешь подождать еще немного?" – "Столько, сколько скажешь". И Жанна, бросаясь в омут, шепнула: "До Москвы".

Из Сочи вылетали утренним рейсом. За завтраком Жанна как ни в чем не бывало сказала Тедди: "Сумку не поможешь поднести?" – "Я заказал носильщиков, – деловито вмешался Гоги, – они обойдут все наши номера по списку". – "Это ручная кладь", – отозвалась Жанна, пристально глядя на Тедди. – "Что, большая сумка?" – снова спросил деловой Гоги. – "Тебе не поднять". – "Почем ты знаешь?" – "Знаю я тебя. Потому и прошу другого". – "Я все-таки пришлю швейцара…" – "Заебал!" – коротко и зло бросила Аллочка и резко встала из–за стола. – "Что она сказала?" –  спросил Тедди у Жанны. – "Пошли за сумкой, заодно и объясню".

"Времени у нас – ни секунды, – сказала Жанна, входя в свой номер. – Сейчас швейцары придут, да к тому же все уже садятся в автобус…" Тедди кивнул головой. "Ну, так чего же ты ждешь?" – "А ты чего от меня ждешь?" – вполне серьезно ответил Тедди. – "Жду одного, но хорошего поцелуя. Чтобы можно было дотерпеть до Москвы". Договорить она не успела, потому что рот ей тотчас же заткнули, причем самым гуманным образом. Чуть переведя дух, Тедди нацелился на второй наскок – но тут в дверь резко постучали. И вошел швейцар. – "Да, да, вот она – сумка, – сказала Жанна. – Спасибо, можно забирать". – "Там просили передать, что все уже собрались", – буркнул швейцар, направляясь к двери. Жанна – по навечно въевшейся интуристовской привычке окинув взглядом номер – сказала, обращаясь к Тедди: "Пошли, нас ждут". И уже у лифта уточнила, все по той же интуристовской привычке: "Ничего не забыл? Зубную щетку? Паспорт?" Тедди только мотнул отрицательно головой.

В самолете они снова сидели рядышком, но говорили исключительно о делах. Вся американская компания улетала к себе послезавтра, утренним рейсом. Прощальный банкет решили закатить завтра вечером, у Хаммера, по месту проживания, и теперь надо было, с привлечением шустрой Аллочки, расписать планы на оставшееся время буквально по часам. Когда загорелось табло с требованием пристегнуться, Тедди сказал: "Ну и график мы напланировали. Вздохнуть некогда". Жанна промолчала. Тедди продолжил, чуть более настойчиво: "Исключительно деловые встречи и мероприятия. Ни секунды личного времени". Жанна пристально посмотрела ему в глаза и сказала: "Надеюсь, банкет не затянется до утра". И оба замолкли, каждый трактуя эту фразу по-своему. Хотя что уж тут рассусоливать: дело ясное, девушка считай что впрямую пообещала лечь в койку где-то между произнесением последнего тоста и отбытием автобуса из "Межа" в Ша–два.

Банкет поделили на две части: в пять часов фуршетик для всех-всех-всех, а потом, к десяти часам, посиделки для существенно более узкого круга, что называется, родных и знакомых. Где-то к шести с минутами Жанна почувствовала, что в процессе расслабления малость перебрала и что количество принятого внутрь джина отчасти превышает даже ее в высшей степени профессиональную норму. О чем она честно довела до сведения Аллочки. "Вас понял, – деловито отозвалась та. – Кончаю пить и перехожу на прием. В смысле, беру на себя все детали по поводу организации приема". – "Не сомневаюсь, что справишься. На всякий случай давай-ка позвоним Светлане Николаевне, попросим подскочить на часок пораньше". – "Хозяин-барин. Да только зря беспокоишься – я и сама управлюсь. Но тем не менее сейчас звякну. Машину за ней можно будет послать?" – "Действуй. Я уже передала тебе все полномочия". С этими словами Жанна отправилась на поиски Тедди. Отозвала в сторонку и выдала на одном дыхании (безжалостно обдавая его можжевеловыми парами): "Я в усмерть пьяная. Дай мне ключ от твоего номера. Я пойду и посплю пару часов. Здесь все кончится к восьми. В восемь приходи. Меня найдешь в своей кровати. Ты все понял?" – "Почти. Только один вопрос…" – "Это какой же? Что со мной там делать?" – "Это я соображу. Вопрос в том, как мне-то в номер попасть?" – "Через окно. Или через каминную трубу, как Санта-Клаус. Или возьмешь второй ключ у администратора. Ну, я пошла? Только смотри, не раньше чем через два часа. Дай мне выспаться…"

Поднявшись в номер, Жанна первым делом достала из бара литровую бутыль содовой и, давясь, заглотнула больше половины. Разделась, аккуратно сложила одежду. Потом постелила полотенце возле унитаза и со вздохом опустилась на колени. Передернувшись от омерзения к самой себе, решительно засунула два пальца поглубже в рот. В конце концов ей действительно стало полегче. Теперь под душ – и спать.

Она проснулась с чувством реального облегчения. Потянулась, прислушиваясь к своим ощущениям: все – или почти все – вроде бы в норме. Глянула на светящееся табло под телевизором – "19:49". Взявши предусмотрительно оставленную у кровати бутылку содовой, кинулась в ванную. Прополоскала рот, сделала пару глотков. Вроде бы порядок. Еще глоток-другой. Ничего. Глянула на себя в зеркало – рожа не сильно перекошенная. Ладно. Теперь, голубушка, наши действия? Или по-быстрому одеться и встретить Тедди как ни в чем не бывало ("Ну, мало ли что может наговорить пьяная баба, ты их больше слушай, милый!"), или же, напротив, лечь в койку и столь же хладнокровно дожидаться его, притворяясь спящей или, во всяком случае, дремлющей? Продолжая размышлять, Жанна тем временем машинально взяла трусики, лежащие сверху на кучке одежды, и натянула их. И столь же на автомате взяла было бюстгальтер – как услышала шорох ключа в замочной скважине. Не раздумывая, бросилась под одеяло и зажмурила глаза. Для правдоподобия. И решила: будь как будет. Если придет и начнет со мной разговаривать – поддержу беседу, но при этом прогоню его в другую комнату, а сама оденусь, и все тут. А если…

Ни в какие разговоры Тедди вступать не стал. Захлопнув дверь, он, по-видимому, сразу же стал раздеваться, потому что через считанные минуты в ванной (куда он проник из коридорчика) зажурчала вода, а еще через минуту он появился (через другую дверь, соединяющую ванную со спальней), обмотанный вкруг чресл махровым полотенцем, и сквозь прижмуренные веки Жанна увидела его стоящим на коленях у кровати. "Ты спишь?" – насквозь фальшивым шепотком спросил он и тут же накинулся с поцелуями. "А, – как бы махнула рукой Жанна, – значит, судьба…"  И ответила на поцелуй. И верно воспринявший намек Тедди в ту же секунду очутился под одеялом.
 
Потом они какое-то время лежали, не размыкая объятий и не говоря ни слова, пока Тедди не нарушил молчание: "Я тебя люблю. Ты пойдешь за меня?" Жанна ответила – вполне искренне, и вместе с тем стараясь не сбиться с тона: "Ну, раз уж я затащила тебя в постель, то теперь просто обязана заключить с тобой брачный союз". Небольшая пауза, пока американец осознавал и воспринимал российскую иронию. Осознал. Воспринял. Удовлетворенно хмыкнул. И снова полез целоваться. Потом Жанна сказала: "Погоди-ка. Сейчас уже время к девяти. Надо бы привести себя в порядок – и на банкет. У нас вся ночь впереди, тогда и разгуляемся". – "У нас и вся жизнь впереди", – оптимистически уточнил Тедди. – "Тоже верно. Ну, будем считать, что сейчас ты вступил в формальное обладание…" – "Formal possession, – повторил Тедди, – слушай-ка, это ведь из "Брайдсхеда", ну, когда он приходит к Джулии в каюту во время шторма…" – "Вот за это и люблю тебя, такого умного и начитанного. А ты Во любишь?" – "Очень. Особенно эту книгу". – "Ну, так поставил бы по ней кино…" – и, как бы переходя из стадии лирической в стадию общежитейско-деловую, Жанна спустила ноги с кровати  и принялась за поиски трусиков. Тедди вздохнул – потому ли, что остался в постели один, или же в соответствии со следующей своей фразой: "Есть уже такое кино. С сэром Лоренсом Оливье". – "Ну, не страшно. Сделаешь римейк". И с этими словами Жанна закрыла за собой дверь в ванную. 
 
Потом, в темпе подкрашиваясь, она скороговоркой договаривала: "Ну, я помчалась на рабочее место. А то нехорошо, когда жена босса сачкует и тем самым подает дурной пример. А ты не торопись, галстук повяжи аккуратно, причешись – чтобы не было разговоров насчет взъерошенного вида: дескать, будто прямо из койки, причем неизвестно из чьей". И, пославши еще не вылезшему из постели Тедди воздушный поцелуй, она ускакала.

В ресторане уже коршунами кружились Светик и Аллочка, пристально наблюдая за работой бригады официантов. "А вот и наше пьяное чудо", – весело заявила Светлана Николаевна, раскрывши Жанне объятия (все-таки не виделись с сентября). Они легонько потерлись щека о щеку, чтобы не размазать помаду, но Жанна не выпустила Светика из объятий, а напротив, притянула к себе. И шепнула в самое ухо: "Поздравь меня!" – "Но ты формально согласилась? Без дурацких фокусов?" – взрослым голосом спросила все мгновенно понявшая Светлана Николаевна. Жанна прикрыла глаза: "Да". – "Черт с ней, с помадой, – сказала Светик, – перекрашусь по новой!" И она принялась целовать подругу.

Тут, собственно говоря, и конец истории про девушку по имени Жанна. Во всяком случае, конец той ее части, что разворачивалась на протяжении трех с половиной десятилетий по эту сторону Атлантического океана. Жизнь, естественно, пойдет своим чередом, только звать теперь нашу героиню будут Джейн. Или Дженни. И жизнь в целом будет неплохой – чему залогом хотя бы имя ее американского мужа. "Светик, радость моя, – объяснила Жанна своей лучшей подруге, – могу тебе сказать, будучи специалистом по ономастике, что значит имя Тедди. Это ведь Теодор. По-гречески – "божий дар". – "Смотри, детка, – матерински улыбнулась Светлана Николаевна, – постарайся только не смешать его с яичницей".