Ты в моем сентябре

– Ты видела этот фильм?
– Нет, но я знаю, что она погибает в конце.
– Вот ты смешная.
– Ну…
– Come what may… Тебе пора.
– Уже?
– Да. Иначе не факт, что тебе хватит места.
– И мы никогда больше не увидимся?
– Кто знает?!

Я, взяв из рук впереди поднимающейся девушки небольшой чемодан, быстро поднялся до площадки наверх и остановился между двумя дверями. Девушка всё так же неторопливо и тяжело поднималась, словно и не облегчали ей ношу. Позади неё так же тяжело плелся не по годам располневший мужчина лет 30-35 с большим рюкзаком за спиной, почти таким же рюкзаком в одной руке и, как показалось, ноутбуком в другой.
– У меня третья.

Я положил чемодан напротив двери с покосившейся набок пластмассовой, местами ещё белой цифрой «3» и отошел к комнате номер «4», легко открыл ее ключом и зашел в комнату. Очень скромно обставленная комната привлекала лишь видом из окна – через проход в 4-5 метров уходила куда-то в небо идеально гладкая стена из белого камня.

Через минут 10, взяв бутылку воды из сумки, я спустился вниз и опустился в одно из кресел у квадратного стола слева от входа в холл.
– Спасибо, конечно, за помощь, но мог бы и поздороваться.  –
Девушка сидела боком, за противоположной стороной стола и смотрела на входные двери.
– Я хотел вначале, но… Как-то так… получилось.
– Это был не мой муж. –
–  Дело не в этом… Как ты? Где? С кем? С чем? Рассказывай!
– У тебя всё те же вопросы, даже тон… Нормально. Я давно хотела с тобой встретиться, но не ожидала, что это произойдет в таком месте и при таких обстоятельствах. Если б ты знал, сколько мне тебе надо рассказать.
– Даже так? – во мне говорила больше подозрительность, чем удивление.
– Даже так. Я искала с тобой встречи, особенно в последние месяцы.
– Хммм… Поискала б в одноклассниках, в контакте… Нынче же ведь куча вариантов, чтоб найти человека.
– Я даже писала на тот твой почтовый ящик.
– Я им уже сто лет не пользуюсь.
– Я так и поняла. В сети я пользуюсь лишь эмайлом и листаю пару сайтов. Одноклассники, фэйсбук – это всё не мое, я даже не умею ими пользоваться.
– Очень, я тебе скажу, удобные вещи. Что ж случилось? У тебя что-то с семьей? Мама? Папа?
– Да нет, всё нормально. Просто мне надо было с тобой поговорить.
– Говори же – я весь – внимание. Рассказывай – я ныне больше люблю слушать, чем говорить.
– Нет, не сейчас.

У меня задребезжал мобильник, переведенный на бесшумный режим.
– Да. Да, я живой. Нашел что-то похожее на гостиницу – тут она одна. Да фиг его знает!? Где-то недалеко от Китая, по-моему, но явно уже не Россия. Говорят на ломаном, но английском языке почти все, кого встречал по пути в гостиницу, между собой на каком-то, похожем на китайский, но чуть, кажется, резче выговаривают слова. Тут какие-то бои, говорят, недалеко идут. Покопайся в сети, где тут горячая точка. Да тут гостиница под охраной, весь город в солдатах, БТРах и прочей железяке. Нет, не знаю…млин… Фиг его знает!? Надеюсь, в ближайшие сутки. Я сейчас попытаюсь. Хорошо. Всем привет! Хорошо. Давай.

– Извини, работа – я завтра утром должен быть ближе к центру Африки.
– Сомневаюсь, что тебе это удастся: говорят, сепаратисты сбивают без разбора все самолеты над территорией. Наш пилот не рискнет.
– Посмотрим. Может, попытаюсь на авто каком-нибудь выбраться хоть в какой-нить большой город.
– Удачи!
Я встал и вышел. Переговорил с военными на входе в гостиницу, со стариком на вахте.
Через минут десять вернулся и рухнул от досады на то же самое место.
– Офигеть! Мы можем здесь застрять на несколько дней, если не больше! Млиииин…. И чего им не хватает в жизни?
– Кому?
– Ну этим, террористам?
– Сепаратистам…
– Одна беда – люди, от нечего делать взявшие в руки оружие. Какая разница?!
Она незаметно улыбнулась.
– Разница есть. Ты же филолог.
– Да… был им. Я далек сейчас от филологии так же, как и эти «сепаратисты» от своих целей. Их всего-то пара сотен, и практически все они уже взяты в окружение. Я спрашивал у охраны.
Она не стала продолжать тему – видно было, что ей это неинтересно.
– Три года, кажется.
–Ага. Даже чуть больше.
– Я два года искала с тобой встречи, хотя, где-то в глубине души, возможно, даже больше.
– Так что ж ты хотела рассказать?
– А имеет ли то, что я могу сказать сейчас, для тебя значение?
– Смотря что? Если скажешь, как выбраться быстро из этой дыры, – это будет для меня бесценно, я буду благодарен тебе всю жизнь, буду молиться за тебя и даже забуду всё, что было между нами.
– Ты меня так и не простил?
– Я не Всевышний, чтобы кого-то прощать, а кого-то нет. Стараюсь об этом не думать.
– Лукавишь?
– Возможно, но ненависти к тебе уж точно никогда не было.
– Ненависть? Это ведь тоже чувство?!
– Ха! Запомнила всё-таки?!
– Я много чего вспоминала и запомнила из того времени. Два года я вообще только этим и жила, что вспоминала и смаковала всё, что ты мне говорил, что я тебе говорила…
– Извини, конечно, но всё, что ты говорила, думаю, не стоит того, чтобы «смаковать».
– Это как посмотреть…
– Так что же ты хотела сказать?
– Ты был прав!
– В чем?
Она незаметно улыбнулась.
– Со мной тогда, как мне казалось, ты был не прав лишь в одном. Во всем остальном я ведь была с тобой всегда согласна?
– Ха-ха!  – я рассмеялся вслух и, если честно, мне стало как-то неприятно от моего же смеха. – И в чем же?
– Вспомни…
Я махнул рукой. Ей Богу, ничего из того времени, сидя в Богом забытом уголке Азии, вспоминать мне не хотелось.
– Это что-то изменит?
– Нет, я просто хотела, чтобы ты знал. Временами меня даже охватывал панический страх, что со мной что-нибудь случится, а ты никогда не узнаешь, возможно, самого главного для меня…
– Ты меня уже заинтриговала, – я и впрямь был озадачен. – Извини, но я вот подумал: ребенка у нас по определению быть не могло, что же там такое осталось тайным от меня, что же случилось за эти годы?
Она лениво улыбнулась. Кажется, она даже не обиделась.
– Может, оно и было бы к лучшему, если б у нас от того времени остался общий ребенок.
– Так, стоп! Я что-то совсем не догоняю? Давай прямо, в лоб – говори, о чем ты хотела рассказать все эти два или сколько там года. Я просто уже жутко хочу покурить.
– Мне рассказывали, что ты стал грубее, жестче что ли.
– Всё относительно и зависит от обстоятельств, обстановки, окружения и теде, и тепе. Да, возможно, я изменился – в худшую или в лучшую сторону – не знаю, не хочу знать, – меня начало охватывать странное и вроде необоснованное раздражение.
– Я и боялась-то всё это время, что ты изменился, что не поймешь уже, а сейчас поймала себя на мысли, что уже как-то без разницы.
– Мика, я весь – внимание.
– Спустя, наверное, год после того, как мы разлетелись, я поняла… Я в тебя влюбилась, точнее, я, наверное, всегда тебя любила…, – она сказала это неожиданно спокойно, так, между слов.
– А!?  – у меня это был даже не вопрос, просто восклицание от удивления. Первая мысль: «Разыгрывает!», вторая – вслух:
– Нда, подожди, мне и впрямь лучше покурить.

Я снова вышел на улицу и еще в дверях закурил. Наверное, около минуты в голове не было совершенно ничего – была просто пустота. Я мог ожидать чего угодно и когда угодно, но только не этого – от нее, а уж тем более спустя столько времени. Слишком уж много слов было сказано друг другу, но таким с ее стороны, казалось, никогда места не будет.

Это были странные отношения. Два с лишним года непонятных и странных взаимоотношений, у которых более-менее сносным выглядел лишь фасад.
Мы работали в разных отделах редакции одного дагестанского журнала почти три года. Формально мы были «как бы вместе», встречались, точнее, виделись, постоянно созванивались и смсились, иногда ходили попить кофе, раза 3 за два года сходили в кино и пару раз прогулялись по городу, почти на всех тусовках общих знакомых тоже появлялись чаще всего вместе и уходили вместе. Я её любил. Нет – больше, просто больше и сильнее, чем это слово может выразить, а она меня – нет. Банально? Куда уж там банальней.
Временами я, скажем, «спал» с какой-нибудь новой знакомой, был даже период, когда начал всерьез встречаться с одной очень приятной во всех смыслах статуэткой (ну иначе не назовешь – очень красива, вполне сносно поддерживала поверхностный разговор о чем угодно, но не более того. Ни изюминки, ни глубины в ней не было). Мика обо всех этих отношениях знала. Окружающие, кто что знал, просто не понимали, что происходит, и перетирали свои языки до крови в соревнованиях по информированности о нашей жизни. Правда, и я знал, что Мика любит (или питает «большую симпатию» – кому как) «единственного и неповторимого, умного и нежного, внимательного и обходительного» из нашей же конторы, который тоже, вроде, неровно по ней вздыхал (по доносам мне всё тех же, кто перетирал свои языки до крови). Но почему-то этот тридцатидвухлетний политолог с лицом неудовлетворенного юноши обозначал это лишь томным, каким-то полуженственным хлопаньем редких ресниц и подчеркнутой вежливостью в отношении и обращении с ней. ИМХО, типичный маменькин сынок, к тому же придавленный авторитарным отцом. Человек, которому нужна не девушка с перспективой на роль жены, а нянька с перспективой на роль второй мамы. Впрочем, надо признать, был малый не бесталанный, но как человек, я таких тяжело переносил – свою жалость к таким в себе я просто ненавидел.
 
В желании достичь своей цели я даже умудрился познакомиться с ее родителями. Отец, достаточно известный в республике полубизнесмен-полуполитик (что у нас, как известно, норма), оказался на удивление простым и контактным человеком и, как мне казалось, несмотря на то, что я был не из их «круга», уже скоро начал видеть во мне потенциального зятя. Маме ее, видимо, уже того, что я был «свой» (точнее, с учетом коктейля кровей в моих жилах, «почти») было достаточно, чтобы относиться ко мне неплохо.

Так вот. Два года я ее временами просто терроризировал (впрочем, и она по-своему не оставалась в долгу). Мне нужна была девушка – любимая и любящая, которая во всех смыслах была б моей, а ей – просто верный друг, который всегда придет на помощь – советом ли, делом ли, который всегда ее понимал, который мог приехать к ней поздним вечером из другого конца города и, приобняв, молча просидеть несколько часов. Итогом практически каждой нашей ссоры (а ссорились мы часто) были ее просьбы, мольбы «оставаться ей другом», «быть всегда рядом», но «не надеяться ни на что более».

Меня такое положение дел, естественно, не устраивало. В конце концов, я просто, видимо, устал. Любить, ждать, надеяться – одному Богу известно.
Мы шумно повздорили прямо на работе из-за какой-то мелочи, и меня словно прорвало. Выложил разом всё, что накипело за эти годы. Она ответила тем же. Одним словом, наговорили кучу гадостей друг другу при всех. А через неделю я заехал, написал заявление об уходе и уехал. Никаких последних встреч с обещаниями «вечно и преданно ее любить» не было. Какое там? Я даже не хотел о ней думать.

А дальше – смена рода деятельности и места жительства, бизнес, контракты, перелеты, континенты. Проработав пять лет в экономическом отделе серьезного издания, начать свое дело оказалось в разы проще, чем ожидалось.

Первые полгода, может чуть больше, пока жил в Дагестане, я еще у оставшихся редких общих знакомых о ней что-либо расспрашивал, а потом перестал и это делать, особенно, когда узнал, что она, наконец-то начала встречаться с тем малым. Вообще, где-то в Сети должен оставаться недоразвитый мой первый ЖЖ, как раз описывающий и некоторые моменты того времени. Особо любопытным – гугл вам в помощь!

Я вернулся в холл и попросил ее подняться наверх. Мы минут пятнадцать говорили о самых простых вещах, словно и не было последних двух предложений внизу. Я стоял у окна и слушал ее, задавая редкие вопросы больше универсального характера.
Потом я просто попросил ее подойти. Она подошла, я ее обнял, и она заплакала – почти как в затасканных мелодрамах. Плакала она долго, я даже не пытался остановить – вряд ли и сама она этого хотела.

А потом было десять дней. Сейчас, делая эту запись, у меня временами такое ощущение, что всё это было в каком-то слишком детализированном яркокрасочном сне, но реальность от этого никуда не денется.
Семь дней в уголке, про который, казалось, все в мире забыли. Семь дней, в течение которых нас многократно проверяли, обыскивали то одни в грязной форме, то другие в другой, но всё такой же грязной, в военную раскраску, форме. Семь дней, в течение которых мы рядом слышали выстрелы, а вдали – гул артиллерии. Семь дней, в течение которых у меня сорвался самый большой контракт за последний год. Семь дней, в течение которых нам было наплевать на всё вокруг.

Мы часами гуляли вокруг гостиницы, за пределы которой нас просто-напросто не отпускали, говорили, говорили, говорили и еще раз говорили. Слушали музыку с моего нота, фотографировали: себя, гостиницу, всякую живность вокруг. Если вспомнить, как она относилась ко всяким букашкам, то ясно, что всевозможных жучков, дозонов, жигалок и журчалок мы фотографировали в разы больше, чем себя.
Говорили мы обо всем на свете.

По большому счету, мы впервые узнавали друг друга, ведь тогда, в силу специфичности наших отношений мы мало что знали друг о друге, а если даже и спрашивали – просто плохо запоминали. Тогда это всё казалось такими пустяками по сравнению с тем, что творилось. А тут – совершенно другое. Мы,  например, оказалось, совершенно ничего не знаем о таких мелочах, как то: что предпочитаем в еде или одежде; какую музыку или фильмы любим на самом деле, а не просто ради моды; как относимся к горам, как сильно любим море. Мы ничего не знали о политических взглядах, об отношении к тем или иным событиям; мы не знали, какие игрушки были у нас в детстве, не знали о каких-то важных событиях детства. Мы очень много говорили о родной республике: как же у нас вкусно пахнет хлеб и жареное мясо и как чудовищно красивы зимние волны, разбивающихся о «Лунный берег»; какие ж у нас жуткие заторы у ЦУМа и на Дахадаева и каждодневные столпотворения на Ирчи; о закоулках с переулками в старом городе; о смешных названиях магазинов и ошибках на рекламных щитках и, конечно же, о ненавистном и одновременно любимом вечном махачкалинском ветре. Казалось бы, такие мелочи, но мы словно пытались наверстать то, что упустили тогда, когда времени было вдоволь.

Жадно пытались максимально собирать детали друг о друге, когда уже мало кто из нас верил в итоговую цельность картины. Хотя, ведь жизнь и состоит из миллионов таких вот деталей.

Кстати, я не скрыл от нее, что через месяц собираюсь жениться («очень красивая девушка, с которой встречаюсь уже больше года»… почти статуэтка). К моему удивлению, она была в курсе. Она вообще многое знала о последних годах моей жизни. Пару месяцев назад она случайно встретила в Махачкале мою бывшую соседку (прелюбопытная, хотя по натуре своей и безвредная бабушка, для общения с которой через регионы я даже специально купил маме безлимитку). Она-то многое и рассказала Мике обо мне, правда, как я понял, больше даже не обо мне, а о моих машинах, квартирах, странах, в которых я бываю. Я же от нее самой узнал, что после ухода из журнала она немного проработала в другой газете, а после ушла в «Движение Красного Креста и Красного Полумесяца» (кажется, так это называется), месяцами, а то и годами пропадала в какой-нибудь нищей стране жары, песков, а часто и горячих голов. Сейчас она отправлялась на пару месяцев в район по соседству с моим пунктом назначения. (Да, золото и нищета в Африке всегда были рядом).

Кстати, в редакции многих удивляло всегда в ней одно, а для меня это было любимым способом её кольнуть («Ты с жиру бесишься!»). Она была единственным ребенком не просто состоятельной семьи, а даже очень. Вообще-то, в Дагестане частенько дети из таких семей ходят как минимум с водилой-охранником и ведут себя соответствующим образом. А она без поблажек пахала в редакции за какие-то гроши, к тому же в таком неблагодарном отделе, как «социалка».

С полуженственным хлопаньем редких ресниц она, как оказалась, рассталась тогда же, спустя буквально пару месяцев. Именно тогда и началась у нее вот эта самая переоценка (очень удачное, я вам скажу, в данном контексте и многослойное слово) всего вокруг.
Надо сказать и еще об одном очень важном для меня моменте – для кого-то просто любопытном (наверняка у кого-то из читающих последние абзацы вопрос об этом уже возникал), а для меня просто важном. Мы за эти дни не переспали с ней. Да, практически всё время находились наедине, да, целовались, да, обнимались, и теде, и тепе, но ничего более. Возникала ли мысли, разговоры об этом? Да, полушутя, пару раз, я как-то даже коряво спросил, «а что было бы, если…». Уже в ее взгляде было всё, что она сказала словами: она бы мне этого никогда не простила, да и разрушили бы мы всё. Это было бы финалом всего, но ни она, ни я уж такого финала точно не хотели. Слишком всё стало бы банально и даже по-набоковски пошло. Конечно, некоторые мелодрамы хороши, но уж не до такой степени, чтоб всё с них переносить в реальность.

И еще момент. Что же у меня было к ней? Ей Богу, не знаю. Ни тогда, не сегодня, спустя уже больше полугода, я на этот вопрос что-то конкретно ответить не могу. Она как-то бросила фразу: «Ты, возможно, любишь меня – ту, а я тебя – настоящего». Возможно. Возможно, она была близка к истине, но, думаю, слово «любовь» – уж слишком примитивное для чувств, которое оно предполагает. Ныне, уже два года ступая витиеватым аллюром в своем четвертом десятилетии, я уверен в одном: любви не бывает много или мало, она каждый раз, в каждом случае разная, непохожая ни на предыдущую, ни на будущую, и, вполне могу допустить, с целым рядом нюансов, даже параллельных. В конце концов, любовь – это то, что до неё и послесловие, все, что посередине – бред (кажись, в каком-то фильме было нечто подобное сказано). А так, мы почти не говорили на эту тему, она ничего не требовала в ответ, а я и не знал, что сказать.

Через семь дней появилась возможность эвакуировать женщин и детей и тех мужчин, которым было за 60 лет – за этим строго следили раздраженные военные. Она уехала с последней группой. Еще в течение дня мы могли созваниваться, потом из мобильника звучало лишь «subscriber is out of coverage area». Мы с ее коллегой-молчуном выбрались лишь через три дня, когда уже в самом городе шли полноценные бои, я даже вынужден был отдать на одном из КПП свой нот и фотоаппарат (с которого так и не успел перекинуть сделанные за те дни фото) за то, чтобы нас пропустили.

Я вернулся домой. Никакой свадьбы не было. Сначала я перенес на два месяца, потом мы и вовсе с невестой расстались. Какой-то она стала совершенно чужой для меня, другой. Хотя многое уже было вокруг по-другому. Чего-то явно не хватало. Нет, не Мики, просто чего-то внутри меня самого. Все последние годы я жил по алгоритму: «работа-деньги-комфорт-вокругвседолжнобытькрасиво» и ради этого даже забыл, что такое полноценный отдых, попить чашку кофе, сходить в ресторан или кино не ради галочки перед партнером по бизнесу или из-за девушки, а просто так, просто потому, что так захотелось самому. А тут как-то огляделся вокруг и заметил, что ничего из этого алгоритма особой радости мне и не приносит. Удовольствия ни от того, что вокруг, ни от того, чем занята была голова, я уже не получал. Скоро, правда, я вернулся практически в тот же режим, возможно, уже и без той «искры» в глазах, что была раньше.

Прошло больше полугода с того сентября, и только сейчас я делаю подробную запись о тех десяти днях. Помнится, тогда я отделался небольшим абзацем общего характера, а после почти месяц ничего не писал в ЖЖ?!
В понедельник я уже писал, что вторую неделю в Дагестане. Здесь, несмотря на начало марта, уже вовсю властвует весна: дожди, ветер, небо меняется десять раз за день. Уже определились с датой (20 июля) свадьбы, с залом (какое-то иностранное название, так сразу и не вспомнишь) и прочими аксессуарами (видео, фото, официанты и т.д.). По-моему, самому младшему вообще без разницы от того, как это всё будет обставлено, лишь бы жениться – хоть во дворе дома играй и снимай его на VHS-камеру :) – это больше у сестры все эти «понты» во главе угла. Мне то что – главное, мама довольна, что хоть один из нас определился. На меня у нее, кажется, уже никакой надежды...

Так вот, и о надеждах напоследок. Сегодня я получил впервые от Мики письмо (вообще это и было толчком к этой записи). Она рассказывала, что застряла там больше, чем планировала, что вокруг постоянно воют, а людям есть нечего, что каждую неделю погибают десятки пожилых людей и детей от голода, от простейших болезней, а они ничем не могут помочь, потому что живут практически в блокированном каким-то полудиким племенем городе, где ютятся в посольстве какой-то арабской страны. Свои из организации уже несколько недель никак не могут вывезти их оттуда. Письмо было небольшим, отрывистым, даже «сухим», лишь в конце: «А  вообще... если честно, соскучилась я по тебе... чувствую, чувствую, как исчезаешь.... всё время хочется сделать для тебя что-то, а иногда среди суеты так сильно хочется крепко-крепко обнять тебя и не отпускать, не отдавать, просто помолчать вместе, ты ведь поймешь меня без слов, поймешь без слов. «Какая же ты красавица, девочка моя, – сказала одна пожилая арабка  позавчера, –  тебе придется тяжело в этой жизни». Если б она знала, что всё уже позади…
Я понимаю, тебе не до этого всего среди твоих дел (наверное, опять сейчас между странами), но я ни о чем не прошу, я просто пишу тебе это, потому что хочу, чтобы ты знал, чтобы ты прочитал… Хоть вообще ничего не отвечай (так даже лучше будет), но мне становится легче…».

Она часто повторяла, говоря о работе, даже с каким-то легким налетом гордости: «Придти первым, уйти последним – это наш девиз. Мы остаемся всегда, даже когда уходит ООН». Она так и останется навсегда в моем сентябре.

Метки: Мика, 7 дней, память
Где вы сейчас: Махачкала
Музыка: Krutoy_Ты в моем сентябре.mp3

Зима 2010