Исповедь безумного генерала

-Да неужели всё так и было? – удивился молодой батюшка, вытирая свои усы от капель свежезаваренного, черного чая.
-Истинно так, истинно – так всё и было, батюшка! Вот вам крест! – воскликнул человек преклонных лет, размахивая своими мясистыми руками, пытаясь описать в воздухе крест.
-Да будет Вам, Алексей Макарыч, будет! Верю я вам. Такой уважаемый, взрослый, почтенный человек – да разве уж будет, разве ж может он соврать? Да разве же он нечистен в своих словах? Господь – судья, Алексей Макарыч, Ваших подвигов и ошибок в этой жизни… Не сомневаюсь, что такому, как Вы всё зачтется, и Вы будете одним из первых генералов, входящих в Царство Небесное, - продолжил молодой священник, поправляя цепочку креста.
Ему было всего тридцать лет – то ли от своей человеческой бескрайней глупости, то ли по настоянию сердобольных родителей (боявшихся того, что армия разрушит бедное детское, еще наивное сердце) он в возрасте девятнадцати лет поступил в Первую Петербургскую духовную семинарию имени Святого Апостола Андрея Первозванного. С того времени он претерпел очень уж большие перемены: ударился в веру, забыл о светской жизни да и стал навечно заключённым в четырёх стенах маленькой церквушки, находившейся в уездном городке Н. (что неподалёку от славного города Петра), в котором по совместительству проживал генерал Петровский Алексей Макарьевич, вышедший в отставку в 1826 году. А стоит сказать, что Андрей Григорьев (именно так именовали батюшка в миру) был абсолютным атеистом, никогда не верил в Бога: не верил написанному в Библии, не верил книгам Пророков, не ходил по воскресеньям в церковь на службу да и вообще был весельчаком и балагуром – гулял со школьной братией по окрестным кабакам, подхватывая милых и красивых на лицо девушек с собою; посещая школьные балы, танцевал кадриль. Да и вообще был всецело светской личностью – гулял, танцевал, посещал сборы Высшего света - богатой прослойки Петербурга. Но, как известно, обстановка, окружение диктует нам свои правила. Так, оказавшись в семинарии среди сотни молодых людей, изучающих Закон Божий, соблюдающих пост и вечно молящихся Господу до и после всяких мирских дел, Андрей стал постепенно входить в коллектив. Мало-помалу, из весельчака, раздолбая и балагура получился смиренно молящийся инок, избегающий высшего света, светских сборищ, к которым так сильно был привязан и за которые, как говорил его университетский товарищ Козлов – « готов был продать свою душу дьяволу, самому Сатане: прямо и без посредников». За пять лет обучения он стал совершенным теистом, беспрекословно верил, что всё ниспослано Господом, что пути Его неисповедимы. Был убежден, что в духовную семинарию его привело не желание родителей – воля Божья – вот что стало истинной причиной появления этого молодого человека на крыльце Первой Петербургской духовной семинарии Святого Апостола Андрея Первозванного пятнадцатого октября 1819 года. После обучения - уехал подальше от большого скопления людей, подальше от злачного Петербурга с его искушениями и соблазнами, ожидающими на каждой шагу; уехал подальше от города, который как он считал «был поданным самого Сатаны Окаянного» и в котором на каждом повороте сидели по два-три чёрта, забирающих душу.


Уехал он не очень далеко – в уездный городок Н., в котором и повстречался с отставным генералом Петровским – чуть сумасшедшим и контуженным после событий Отечественной войны 1812 года, но в тоже время очень разносторонним человеком, читавшим по вечерам произведения святых отцов церкви, но сочетающий такое духовное чтение с вольнодумцами западными: Вольтером, Галилеем, Бруно и другими… По мнению самого Григорьева, Петровский смешивал не смешиваемое, но Алексей Макарьевич лишь отмахивался, говоря, что нельзя ему – генералу Российской армии – опростоволоситься перед публикой начитанной, перед западниками, которых так много было среди офицеров… Не странно, что Петровский был человеком даже в меру набожным и богобоязненным. Не имея семьи, Алексей Макарьевич просиживал целыми днями в церкви вместе со своим духовником – батюшкой Андреем, распивая чай и беседуя: то о милости Божьей, то о Дне Страшного Суда, то о светской жизни батюшки, о которой тот неохотно вспоминал, то о своих военных подвигах, которыми отличился перед самим Александром I, ныне покойным императором России… В один из таких вечеров, когда служба уже закончилась, а на улице была сильная метель, господин Случай, а может и сам Господь, оставил этих двоих персонажей вместе… Священник принёс кипяток, поставил на маленький столик стакан с заваркой и пододвинул к своему гостю потёртый старый стул… Кстати, мы многое упустим с вами, господа, если я, Ваш смиренный слуга-рассказчик, не скажу вам о комнате самого священника, о его, так сказать, кельи внутри церкви. Помещение было маленькое, умещалось лишь самое главное: стол, кровать и конечно специально отведенный угол для икон, где каждый день, ровно в одиннадцать часов тридцать семь минут молился отец Андрей, перебирая чётки, которые ему подарила сестра матери, когда тот был совсем еще маленьким. Он прекрасно помнил этот момент: ему было шесть лет и его тетя, которая была очень верующим человеком, впервые повела его в церковь. Его поразило всё: убранство с виду маленького помещения, золотые купола, сверкающие на теплом апрельском солнце. Помнил он, что после службы тетя купила ему чётки, как память о ней. Тетка давно умерла, а Андрей, поступая в семинарию, прихватил их с собой, и с тех пор больше не мог с ними расстаться. На столе лежала Библия, пара книг святых отцов, его записи, написанные величественным, размашистым почерком настоящего дворянина и аристократа, коим он себя и подавно не считал. Около стола стояло два стула, на которых обычно сидел он и его постоянный гость – Алексей Макарьевич. Кровать была жесткой и не располагала к долгому потягиванию в постели, к долгому и сладостному пробуждению… А в уголке практически всегда горела свечка, освещая иконы Христа, Богоматери и святых: Николая Чудотворца, Сергия Радонежского, Серафима Саровского и Екатерины… Долгие часы мог просиживать батюшка, смотря на них и тихо молясь. Но вот Алексей Макарьевич присел, пододвинул к себе чашку чая и отпил.


-Так вот, - неспешно начал он, ставя чашку на деревянную поверхность стола, бережно отодвинув духовную литературу, дабы капли не упали на неё, - не так давно, как вчера был я на сборе консерваторов, коими являются мои близкие товарищи – полковники запаса. Преинтересное мероприятие было, кстати… Выступал там… Дай Бог памяти, этот… ну как его, чёрт возьми! Ах да, вспомнил! Старею! Скаблинский!
-Это тот, что декабриста?.. – с мертвыми нотками в голосе спросил Андрей, сжимая крест.
-Да, тот самый! Гордость консервативного дворянства! Гордость! Из него неплохой деятель выйдет! Своими руками задавил, задушил эту тварь, соб-ствен-ными!!! Аж слышал, как эта сволочь хрипела что-то про царя нашего Светлейшего – Николая Александровича. Всякая власть – от Бога, а он, мерзость проклятущая, полез на самого царя, императора – наместника Божьего на земле!!! Где ж это видано?! – азартно кричал Петровский, но вдруг осёкся, увидев лицо духовника, - помилуйте, батюшка, грешного. Не хотел, Бог видит, не хотел…
-Господь с Вами, Алексей Макарьевич, так что там со Скаблинским? – пытаясь улыбнуться спросил Григорьев.
-Так вот, выдал он вчера одну хорошую мысль, да и выразил её так изящно, грациозно, что, пожалуй, сам Вольтер бы положил перо, услышав этого молодого человека. Боюсь переврать смысл сказанного, у меня где-то записано было, минутку, - промычал Петровский и стал рыться в карманах своего генеральского мундира: из правого выудил гильзу с нацарапанными инициалами «А.М.», из левого достал маленькую иконку, подаренную отцом Андреем. Потом, словно на него снизошло озарение, открыл верхний левый карман и взял оттуда вчетверо сложенный листочек бумаги, на котором корявым, неразборчивым почерком было что-то написано.


-Ах да, запамятовал! Вот же он! Позвольте слушать: «…а если ж мы не читаем, то кто мы?.. если ж мы проводим время в кабаках да с милыми девушками, не уделяя время чему-либо более стоящему, то кто мы?.. Рабы – вот наши имена по сему случаю. Рабы те, кто идёт на поводу у общества, кто время тратит понапрасну, кто тратит его бессмысленно…». Ну вот, - промолвил он и вновь сложил листок в четыре раза и засунул его в карман.
-Довольно-таки недурно, действительно, человек мыслящий, но Вы же знаете, что я – другой, и такие рассуждения – не есть бальзам на грешную душу мою… Зачем Вы мне всё это рассказали? – удивленно спросил Григорьев, подливая в стакан кипяток.
-Знаете, вчера вечером, после этого самого сборища шёл домой, а метель сильная, вьюга, ветер мне в лицо бьёт, прямо-таки ударяет и с ног сшибает, хлещет по моим щекам... И вдруг я остановился как вкопанный, подумал – ну Вы знаете, как это обычно бывает: всегда не в то время и не в том месте – и записать некуда и рассказать некому: нормальные люди по домам сидят. Так вот, я ж бежал-таки домой, а тут вдруг перешел на шаг и сам не заметил, как остановился… И подумал – а ведь все мы – рабы. Будь то зависимые крестьяне, к примеру. Возьмём хоть тирана-помещика Золотарёва – да в Риме рабы и то жили лучше, чем его двор… А ведь все – рабы Божьи, все под Ним, - поднимая свою голову наверх и тыча в небо указательным пальцем, прошептал Петровский, - под Единым Всевышним ходим… И стало страшно как-то – предположил, что ждёт нас потом, там – за гранью… И всё показалось сказкой – и Царство Царя Нашего и Он где-то там, за пределами дозволенного увидеть… Аж холодок по коже пробежал, необычно стало…. Потом помолился, вроде успокоился, привёл мысли свои сумбурные в порядок и к Вам прямиком…
-Да… рабы! Рабы, все мы – рабы! Каждый в этом бренном мире раб – раб Божий, каждый – чадо Его, но чьи мы рабы?!.. Рабы властолюбца и тирана Золотарёва? Рабы императора Николая? Нет, мы - рабы Спасителя Нашего… не человека! Бога!!! Который нам, грешным мира сего, спасение дарует, вечную жизнь во Христе… Да разве ж это рабство, унижающее душу??? Нет, отнюдь, вера в Бога – это рабство, возвышающее душу нашу человеческую!!! – громогласно сказал священник и его голос пронесся по всей церкви, казалось, что даже вышел за её пределы. Сам по себе худой, он не мог озвучить все помещение, но сейчас эффект был именно такой… Отголоски его речи отлетали от стен, эхо все еще летало по Дому Божьему, словно напоминая, где они находятся…
-Истинно так, батюшка, истинно так! – закричал Петровский, чуть ли не падая на колени.
-Да будет Вам, будет… Успокойтесь… Кстати, Вы, Алексей Макарьевич, хотели мне рассказать-таки вашу жизненную историю, - говорил протяжно и медленно Андрей, пытаясь успокоить и без того перевозбуждённого генерала.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ...