Гофманиана Гоголя

Повесть  “Невский  проспект”  Н.В.Гоголя  в  сопоставлении  с  основными  мотивами  творчества  Э.А.Гофмана.


Что  может  быть  общего  между  Гоголем  и  Гофманом?  На  этот  вопрос  сложно  сразу  ответить.  Их  почти  никогда  не  сравнивали,  хотя  точки  соприкосновения  в  творчестве  этих  писателей  есть. 
Гофман  принадлежал  романтической  школе,  отбросившей  “веру  в  рационализированную  науку”  и  “повсюду  видевшей  причудливую  игру  непознаваемых  и  демонических  сил,  расположенных  как  вне  человека,  так  и  в  его  собственной  душе”.  Мотив  двойственности  мира,  обреченности  человека  выступать  в  самых  различных  ипостасях,  перевоплощаться,  оставаясь  в  то  же  время  игрушкой  в  руках  грозных  и  непознанных  сил,  встречается,  разумеется,  и  до  романтиков  (вспомним  Кальдерона  или  Шекспира),  но  он  находится  на  пике  развития  именно  в  эпоху  романтизма  и  продолжает  развиваться  и  дальше  в  творчестве  Бальзака,  Гоголя,  Достоевского,  которых  критика  относит  уже  к  реализму.
Основной  мотив  творчества  Гофмана — сплетение  фантастики  и  реальности.  “Его  сознание  очень  рано  раздваивается  на  мир  мыслимый  и  реальный.  Мир  мыслимый,  предполагаемый,  который,  однако,  как  фонтан  из  земли,  выплескивается  из  мира  совершенно  реального”.  На  все  более  глубоком  осознании  этой  раздвоенности  выстраивается,  в  сущности,  вся  поэтика  и  все  творчество  Гофмана.
Гофман  любит  гротеск,  причем  характерная  черта  этого  гротеска — жизненность;  он  выхвачен  из  окружающей  обыденщины,  которая  может  быть  фантастичнее  сказки.  Гротеск  Гофмана,  может  быть,  и  фантастичен  именно  потому,  что  он  жизненный.
На  гротеске,  на  сплетении  действительности  и  фантастичности  построена  повесть  Гоголя  “Невский  проспект”.  Эта  повесть — две  истории  о  любви.  Одна  превращается  в  трагедию  (история  художника  Пискарева),  другая  —  в  фарс  (полуанекдотичный  случай  с  поручиком  Пироговым).  Некая  саркастичность  второй  любовной  истории  подчеркивает  трагичность  первой. 
Столкновение  реального  и  фантастического  начинается  уже  с  момента  описания  вечернего  Невского  проспекта.  <<На  Невском  проспекте,  в  сумеречный  час,  когда  начинает  чувствоваться  “какая-то  цель,  или,  лучше,  что-то  похожее  на  цель”,  все...  попадают  во  власть  учащенного  ритма:  возникает  “что-то  чрезвычайно  безотчетное,  шаги  всех  ускоряются  и  становятся  вообще  очень  неровны”,  “длинные  тени  мелькают  по  стенам  и  мостовой  и  чуть  не  достигают  головами  Полицейского  моста”  и  т.д.  Город  обостряет  противоречия,  придает  им  предельно  напряженный  и  искаженный  облик>>.  Противоречия,  разрыв  между  мечтой  и  реальностью — вот  основной  мотив,  основная  идея  повести.  Те  же  противоречия  между  реальностью  и  мечтой  были  вскрыты  Гофманом  в  его  повестях  “Золотой  горшок”,  “Крошка Цахес  по  прозвищу  Циннобер”  и  др.  Само  описание  Невского  проспекта  подготавливает  почву  для  неожиданных  и  фантастических  происшествий.  Это  своего  рода  увертюра  к  последующим  событиям.  Проанализируем  их.
Пискарев  встречает  прекрасную  незнакомку  и,  пораженный  ее  “небесной  красотой”,  провожает  ее,  следуя  за  ней  на  почтительном  расстоянии,  до  ее  дома.  Вначале  он  уверен,  что  она  богатая,  благородная  дама.  Он  одновременно  и  страшится  ее  и  стремится  к  ней  приблизиться.  Пискареву  кажется:  “...это  прелестное  существо...  слетело  с  неба  прямо  на  Невский  проспект  и,  верно,  улетит  неизвестно  куда”;  он  с  тревогой  думает:  “...как  утерять  это  божество  и  не  узнать  даже  той  святыни,  где  оно  опустилось  гостить!” И  вдруг  это  “божество”  оборачивается  в  свою  противоположность —   “эта  красавица  мира,  венец  творения,  обратилась  в  какое-то  странное,  двусмысленное  существо”;  “красота,  тронутая  тлетворным  дыханием  разврата”.  Проявляется  резкий  контраст  между  миром  мечты,  идеала — Красотой — и  реальностью:  девушка  явилась  проституткою.  “Она  была  какою-то  ужасною  волею  адского  духа,  жаждущего  разрушить  гармонию  жизни,  брошена  с  хохотом  в  его  [разврата]  пучину”.  Разрушение  гармонии  жизни,  соблазны  всякого  рода,  стерегущие  каждый  шаг  человека,  подмена  вечных  ценностей  пустыми  преходящими  увлечениями — об  этом  писал  и  Гофман.  Эти  мысли  очень  точно  отражает  его  повесть  “Счастье  игрока”  из  сборника  “Серапионовы  братья”:  из-за  пристрастия  к  азартной  карточной  игре  главный  герой  Менар  теряет  все — свое  достоинство,  совесть,  богатство  и  любовь.  Он  остается  нищ,  одинок,  и  выход  для  него  только  один — смерть.
После  роковой  встречи  жизнь  Пискарева  как  бы  опрокидывается:  для  него  настолько  невыносима  действительность  с  ее  отвратительной  правдой,  что  он  предпочитает  ей  состояние  сна.  Для  него  “жизнь  есть  сон”.  Только  в  сновидениях  он  обретает  утерянный  покой  и  счастье,  гармонию  жизни.  Реальность  становится  для  него  кошмарным  сном.  Он  губит  свое  тело  опиумом,  но  оберегает  свою  ранимую,  чистую  душу  от  грязи  окружающего  мира.    Те  же  мотивы  бегства  от  реального  мира  в  мир  воображаемый  есть  у  Гофмана  в  новелле  “Пустынник  Серапион”,  где  богатый  и  знатный  граф  Б.  уходит  от  света  и  связей  в  лес  и  там  живет  в  отшельничестве.  Все  его  считают  сумасшедшим — это  так  называемые  здравомыслящие  люди.  Они  не  могут  понять,  что  жизнь  человека — не  связи  и  не  высший  свет,  не  деньги  и  не  знатность,  а  гармония  с  самим  собой  и  Природой,  то  есть  Богом.  Но  у  Гофмана  подобное  бегство  от  людей — путь  к  самому  себе,  обретение  истинного  покоя  и  смысла  жизни,  тогда  как  герой  Гоголя  бегством  в  опиумные  видения  разрушает  себя,  не  может  обрести  покой  и  гармонию  полностью,  ему  приходится  все-таки  возвращаться  в  реальность,  а  делать  это  с  каждым  разом  тяжелее.  Это — путь  гибели.
В  повести  присутствует  целая  система  двойничества:  Пискарев  и,  как  отражение,  Пирогов;  незнакомка — божество  и  проститутка.  И  это  еще  не  все  параллели, ниже  мы  ознакомимся  с  остальными.  Двойники — противоположности,  которые  слиты,  однако,  воедино.  Тема  двойничества  связана  с  темой  “внутреннего  мира”  и  “внешнего  мира”,  видимости  и  сущности.  “Есть  мир  внутренний,  равно  как  есть  духовная  сила,  с  помощью  которой  мы  познаем  его  с  полной  ясностью  и  блеском  в  движении  жизни,  но  таков  уже  наш  удел,  что  рядом  с  ним  еще  стоит  мир  внешний,  в  который  мы  заключены  и  который  действует  на  эту  духовную  силу  как  двигающий  рычаг”.  Внешний  мир  как  рычаг  для  постоянной  внутренней  работы  духа,  всего  лишь  рычаг,  но,  однако,  такой,  без  которого  внутренний  мир  не  в  состоянии  прийти  в  движение — таким  виделось  Гофману  соотношение  духовной  жизни  и  материальной,  творчества  и  реальности.  И,  безусловно,  то  же  самое  имел  в  виду  и  Гоголь,  выводя  своих  героев.
Чтобы  перевести  эти  общие  рассуждения  в  более  конкретные  рамки,  попробуем  проследить,  как  формировалось  у  Гофмана  понятие  “двойника”,  сыгравшее  столь  важную  роль  как  в  его  собственном  творчестве,  так  и  в  последующем  развитии  мировой  литературы.
Гофман  не  раз  на  собственном  жизненном  опыте  убеждался,  что  человек  может,  а  иногда,  под  влиянием  жизненных  обстоятельств,  вынужден  являться  перед  другими  людьми  в  “маске”  или  в  самых  неожиданных  обличиях.  Полная  тайн  и  загадок  жизнь  преображалась  в  воображении  художника  в  поистине  фантастические  образы  (вспомним  хотя  бы  “Золотой  горшок”,  где  студент  Ансельм  встречает  старуху-торговку,  которая  оборачивается  настоящей  ведьмой;  а  почтенный  архивариус  Линдгорст — сказочным  волшебником,  потомком  самого  принца  Фосфора).
Тема  “внутреннего  мира”  и  “внешнего  мира”  пронизывала  мироощущение,  а  затем  и  творчество  Гофмана,  вырабатывая  у  него  особенную  художественную  зоркость — умение  воспринимать  людей  и  обстоятельства  в  гротескно  преображенных  или  даже  в  совершенно  очужденных  формах.  Так  вырабатывается  и  “принцип  двойника”.  Гофман  придал  своим  “двойникам”  глубину  психологической  реальности,  ввел  их  в  исторический  и  социальный  контекст  эпохи.  Можно  сказать  все  то  же  самое  и  о  персонажах  Гоголя.  Правда,  истоки  двойничества  у  писателей  сильно  разнятся:  Гофман,  как  утверждают  его  многочисленные  биографы,  и  многие  литературоведы  подтверждают  это,  создавал  образы  двойников  в  своих  произведениях,  исходя  из  собственного  “я”  (“Двойник”,  “Крошка  Цахес”,  “Элексир  сатаны”),  Гоголь  же  создает  двойников,  исходя  из  противоречий,  заложенных  в  характерах  его  собственных  героев.  Вглядимся  пристальнее  в  систему  образов  гоголевской  повести.
“Мир  внутренний”  и  “мир  внешний”.  Рассмотрим  сначала  пару  Пискарев — Пирогов.  Художник — Поручик.  Первый — воплощение  “внутреннего  мира”,  духовного  богатства,  но  он  практически  полностью  оторван  от  реальности,  т.е.  “внешнего  мира”,  он  “принадлежал  к  тому  классу,  который  составляет  у  нас  довольно  странное  явление  и  столько  же  принадлежит  к  гражданам  Петербурга,  сколько  лицо,  являющееся  нам  в  сновидении,  принадлежит  к  существенному  миру”.  Пискарев  потому  и  не  может  противостоять  реальности,  убегая  от  нее,  что  потерял  опору  во  “внешнем  мире”,  потерял  тот  “рычаг”,  “без  которого  внутренний  мир  не  в  состоянии  прийти  в  движение”  и  защитить  его.  Пискарев  отчужден  от  всех,  он — “существо  вне  гражданства  столицы”.  Другой — Пирогов — воплощение  “внешнего  мира”,  материального,  физического  благополучия.  Но  и  он  половинчат,  потому  как  лишен  “внутреннего  мира”.  Пирогов — пустышка,  ему  не  к  чему  стремиться,  кроме  как  удовлетворять  пошлейшие  мечтания.  Он  так  же,  как  и  Пискарев,  испытывает  любовное  влечение,  страсть,  но  у  Пискарева — это  возвышенное  и  в  то  же  время  полное  трагизма  чувство,  а  у  Пирогова — сиюминутная  интрижка,  которая  распаляет  чувства,  пока  цель  не  достигнута,  но  тут  же  сходит  на  нет,  когда  Пирогов  терпит  фиаско.  Всепоглощающая  страсть  художника  карикатурно,  гротескно  отражается  в  анекдоте  Пирогова.  Опять  виден  разрыв  между  идеалом  и  реальностью.  Мне  кажется,  что  Пискарев  и  Пирогов  до  момента  расставания  на  Невском  проспекте  были  как  одно  целое — Душа  и  Тело;  после  же  того,  как  они  расстались — рассталась  Душа  с  Телом — они  оба  перестают  существовать:  Пискарев  гибнет,  Пирогов  остается  тихо  тлеть  на  этом  свете,  но  это  тоже  жизнью  назвать  нельзя.  Примечательно  и  то,  что  после  эпизода  расставания  Гоголь  нигде  больше  в  повести  не  указывает  на  дружескую  связь  Пирогова  и  Пискарева,  словно  они  никогда  и  не  знали  друг  друга:  пути  художника  и  поручика  расходятся  раз  и  навсегда.
На  этой  же  параллели  можно  вывести  еще  одну  линию:  Художник — Поручик,  т.е.  другими  словами  Искусство — Пошлость.  И  опять  отражение  искажается,  и  все  то,  что  было  возвышенным  в  жизни  Пискарева:  его  служение  идеалам  Прекрасного,  обожествление  (пусть  падшей!)  женщины — опошлено  отношением  Пирогова  к  жизни,  тем,  как  он  даже  не  замечает  настоящие  ценности  в  погоне  за  низкими  желаниями;  опошлено  животным  взглядом  Пирогова  на  женщину  (пусть  глупенькую!)  только  как  на  средство  достижения  собственного  грязненького  удовольствия.
Обе  сцены  “преследования” — зеркальное  отражение.  Все  действия,  которые  Пискарев  делать  не  стал,  Пирогов  сделал  с  поразительной  точностью:  Пискарев  кинулся  бежать  вон — Пирогов  прошел  внутрь  квартиры  немки;  Пискарев  даже  мысли  о  чем-то  низком  не  допускал — Пирогов  именно  с  этими  мыслями  и  преследовал  немку  до  дому.
Сама  обстановка  в  доме  свиданий  и  в  доме  на  Мещанской  улице  тоже  отражается  зеркально:  окраина  Петербурга,  обшарпанные  дома,  крутая  винтовая  лестница,  ведущая  на  последний  этаж, пьяный  офицер,  пришедший  развлечься  и  вызвавший  волну  ужаса  и  отрезвления  у  Пискарева,  и  пьяные  муж  немки  и  его  приятель,  вид  которых  озадачил,  но  отнюдь  не  смутил  бравого  Пирогова.  Правда,  имеется  одно  отличие:  беспорядок  в  гостиной  в  доме  свиданий  и  истинно  немецкий  “орднунг”  в  комнате  у  немки.  Но  кто  знает,  что  за  грязь  скрыта  за  внешним  блеском  и  чистотой  подобного  “орднунга”? 
История  повторилась  дважды — один  раз  как  трагедия,  другой  раз  как  фарс.
Женские  образы  также  зеркальны.  Причем  образ  Незнакомки  двоится:  Проститутка — Божество.  Это  раздвоение  происходит  в  сознании  художника,  но  тем  оно  и  мучительнее  для  него — идеал  не  достижим,  он  живет  лишь  в  его  грезах.
Линия  Незнакомка — Немка.  Разврат — Верность.  Вроде  бы  полная  противопоставленность  и  противоположность,  но  тем  не  менее  в  этих  образах  есть  некая  схожесть:  и  та,  и  другая  — “глупенькие”.  Незнакомка:  “Она  раскрыла  свои  хорошенькие  уста  и  стала  говорить  что-то,  но  все  это  было  так  глупо,  так  пошло...  Как  будто  вместе  с  непорочностью  оставляет  и  ум  человека”.  Немка:  “...жена  Шиллера,  при  всей   миловидности  своей,  была  очень  глупа.  Впрочем,  глупость  составляет  особенную  прелесть  в  хорошенькой  жене”.
И  Незнакомка,  и  Немка  похожи  на  детей.  Одна — словно  испорченный,  но  все-таки  ребенок,  у  нее  еще  нет  ни  опыта,  ни  наглости  настоящей  распутницы,  она  только  подражает  своим  старшим  товаркам,  но  это  уже  отвратительно.  Другая — неразвитый,  но  любопытный  ребенок,  и  вот  эти-то  неразвитость  и  любопытство  могут  привести  к  измене,  и  тем  самым  образ  Немки  является  как  бы  прообразом  Незнакомки.  Эти  два  образа,  являясь  контрастными  (блудница — верная  жена,  брюнетка — блондинка),  в  то  же  время  очень  точно  совпадают  друг  с  другом,  как  две  половинки  разорванного  билета.  Один  образ  является  продолжением  другого.
И  еще  одна  сопоставительная  линия,  которая  выведет  нас  опять  к  Гофману.  Это  линия  Шиллер-жестянщик  и  Гофман-сапожник — Шиллер-поэт  и  Гофман-писатель.  Само  упоминание  известных  литературных  фамилий  в  таком  контексте  уже  настраивает  читателя  на  ироничный  и  даже,  в  некоторых  моментах,  саркастический  лад.  Такое  сопоставление  еще  более  усиливает  весь  комизм  и  жалкость  ситуации,  что  еще  ярче  оттеняет  трагедию  первой  части  повести.

Итак,  если  подвести  итог  моему  сопоставлению,  то  можно  увидеть  следующее:
1) Гоголь  во  многом  продолжает  романтические  традиции,  умело  вплетая  их  в  реалистическое  повествование.  Это  сказывается  в  описании  Невского  проспекта,  внешности  Пискарева  и  Незнакомки  (типично  романтические  описания:  прекрасное  чело,  черные  волосы,  ослепительная  красота  рук,  глаз  и  т.д.).  И  тут  же  немногословные,  но  реалистически  точные  описания  Пирогова  (с  родом  его  занятий),  Немки,  ее  мужа,  обстановки  обеих  квартир.
2) Гофман  и  Гоголь  придерживаются  принципа  сочетания  фантастики  и  реальности.  Органическое  их  переплетение — прием,  который  активно  используют  до  сих  пор.
3) На  гротеске,  причем  гротеске,  взятом  из  действительности,  построены  многие  произведения  Гофмана  и  повесть  Гоголя.
4) Тема  разрушения  гармонии  жизни  появляется  в  произведениях  данных  авторов.  Гофман  видит  преодоление  этого  разрушения  в  отходе  от  суетного  света  к  Природе;  гоголевские  герои,  уходя  от  людей  в  иллюзорные  мечтания,  гибнут.
5) Соотношение  внутреннего  и  внешнего  мира — очень  важная  тема  творчества  обоих  писателей.
6) С  этой  темой  тесно  соотносится  тема  двойничества.  У  Гофмана   “двойники” — это  его  множественные  “я”,  практически  он  сам.  У  Гоголя  “двойники”  порождены  самими  героями  его  повестей.



Список    литературы:

1. Гоголь Н.В.  Повести.  Воспоминания  современников.  М.,  1989.
2. Гугнин А.А. Серапионовы  братья в контексте двух столетий;  вступ. ст. в кн. Серапионовы  братья. М., 1994.
3. Манн  Ю.В.  Вступительная  статья  в  кн.  Гоголь  Н.В.  Повести.  Воспоминания  современников.  М.,  1989.