Восхождение Галины Щербаковой

Прочитала.  Оглянулась  назад  и  почувствовала  Удивление.  Казалось  бы — эпоха  постмодернизма  и  плагиатов,  что  нового  можно  сказать  в  литературе?...  Тем  более  о человеческих  отношениях?...  Тем  более  о  Боге,  Душе,  Жизни,  Смерти?...  Тем  более  о  Любви?...  Изжеваны  и  обессмыслены  высокие  фразы,  больше  напоминающие  рекламные  слоганы,  нежели    откровения   истины.  Эпоха  смешков  над  собственным  прошлым,  цинизма  в  настоящем  и  животного  страха  перед  будущим   порождает  неверие  в  высокие  чувства,  а  высокие  слова  с  лёта  разбиваются  оземь.  И  кто  захочет  смотреть  на  их  жалкие  останки? Когда  их  вдруг  поднимают  на  щит (обычно  рекламные  ролики  — почему-то  упирают  в  них  на  любовь  к  семье,  когда  хотят,  чтобы  лучше  покупали  зубную  пасту  или  милкивей,  масло  Олейну,  а  также  Фейри,  Линор  и  т.д.  и  т.п.;  "Тефаль,  ты  всегда  думаешь  о  нас!"  И  как  же  люди  раньше-то  любили,  когда  не  было  порошка  Тайд?),  то  становится  сразу  смешно  и  неловко  и  за  себя,  и  за  счастливую  экранную  семью,  обладательницу  белых  зубов  и  мыла  Сейфгард,  да  и  вообще  как-то  противно.  Семья  превратилась  в  очередное  средство  зарабатывания  "бабок":  столько  денег  по-быстрому  да  честно   не  заработаешь.  А  о  любви  к  Родине  вообще  не  принято  говорить:  это  только  в  период  выборов  и  только  на  заказ!  Да  и  кто  принял  бы  подобные  излияния  всерьез?
И  вдруг — Удивление...  Смешанное  с  радостью  и  печалью... Роман  Щербаковой  поражает  своей  простотой  и  правдивостью.  И  нет  нужды  прятать  горящее  с  неловкости  и  досады  лицо,  встретив  на  странице  забитое  слово  Любовь...

Но  пора  оставить  эссеистику.  Необходимо  перейти  к  более  детальному  разбору  произведения.

Начну  с  того,  что  это  не  роман:  повести  по  объему  бывают  больше.  Но  на  этом  и  кончается  все  сходство  с  повестью.  Это — РОМАН.  Такой  концентрации  сюжетных  линий,  героев,  тем  мог  бы  позавидовать  сам  Федор  Михайлович.  И  аналогии  с  Достоевским  весьма  существенно  прослеживаются — роман  полифоничен,  но  в  то  же  время  в  нем  все  увязано  в  один  тугой  узел.  Все  начала приходят  к  концам  концов. 
Целое  столетие  вместилось  (но  не  втиснулось!)  в  повествование.  Чем-то напоминает  оно  роман  Маркеса  "Сто  лет  одиночества" — та  же  история  семьи,  развивающаяся  на  протяжении  столетий,  те  же  повторяющиеся  судьбы.  И  у  Щербаковой,  и  у  Маркеса  над  семьями  висит  определенный  Рок — одиночество  и  непонимание  снедают  их.  Но  в  конце  концов  приходит  искупление  и  прощение.  И  наступают  тишина,   простота  и  покой.
Временные  и  географические  пространства  романа  огромны.  Внешне — только  сто  лет  российской  истории,  но  за  ними  стоят  тысячелетия:  от  библейских  времен  и  до  наших  дней.  И  неслучайно  обнажается  автором  связь  России  и  Израиля,  Киева  и  Иерусалима:  земли  обетованные,  святые  города.
Интересна  одна  деталь,  которая  повторяется  у  Щербаковой  из  романа  в  роман  и  из  повести  в  повесть:  практически  во  всех  ее  произведениях  есть  проходной  персонаж — старая  дева  учительница  (вспомним  повести  "Митина  любовь",  "Вам  и  не  снилось",  "Love-стория"  и  др.).  Она — дева — словно  некий  ангел-хранитель,  незримо  присутствует,  не  участвуя,  в  жизни  других  людей.  Не  вторгается  к  ним,  но  неизменно  словно  бы  осуждает  их  суетность  и  страстность,  оставаясь  сюрреалистичной:  чуточку сбоку  и  сверху  глядит  она  на  жизнь,  желая  для  себя  высшей  миссии — спасти,  если  не  всех,  то  хотя  бы  себя.  "И  будь  другое  время,...  вполне  могла  бы  стать  религиозной  фанатичкой,  с  восторгом  влезающей  во  власяницу".  Но  на  этом  ее  роль  в  романе  обрывается.  Оборву  ее  и  я.
Весь  роман — роман - движение,  причем  движение  поступательное  и  навстречу  друг  другу.  Поступательно  движутся  по  спирали  Истории  дети  семьи, которая  постепенно  рассыпается  на  отдельные  кланчики  и  отделённых  сирот.  Навстречу  друг  другу  идут  и  все-таки  проходят  мимо  представители  двух  наций,  навеки  сцепленных  и  вечно  враждующих, — русские  и  евреи: "О,  чудность  человеческих  природ!  Русской  и  еврейской.  О,  великий  антагонизм  кровей,  одинаково  закодированных создателем!...  Таинственные,  перепутанные  кровями  и  идеями  чудики  земли.  И  смеющийся  сверху  Бог,  который  смеётся  над  этими  двумя,  даря  им  всё  и  всё  отнимая." 
Бог — тоже,  можно  сказать,  один  из  действующих,  проходных,  персонажей  романа.  Он  постоянно  присутствует  в  произведениях  Щербаковой.  Он  "словно  ставит  одному  ему  известный  эксперимент  над  нами". 
Бог - экспериментатор,  смеющийся  бог — танцующий  Шива,  несущий  танцем  своим  разрушения  и  смерть.  Но  все-таки  он — любящий  бог,  и  к  тем,  кто  устоял  и  не  потерял  себя,  своей  глубинной,  поистине  человеческой  сути  в  этой  божественной  свистопляске,  он  благосклонен  и  щедр:  они  будут  жить  вновь.    Они  смогут  родить  новые  поколения  любящих  и  страдающих  людей.  Бог  смеется  над  роботами,  потерявшими  корни  свои,  иванами-непомнящими-родства,  готовыми  на  великие  жертвы  во  имя  сиюминутного  телесного  блага,  забывающими  о  Душе.
Сюжет:  сначала — туго  закрученная  спираль  времени  и  действия  со  многими  персонажами. Здесь  начинается  "под  пологом  целого  столетия"  своя  "игра  в  дочки-матери" — история  семьи.  Здесь  начинается  нисхождение  и  бегство в  буквальном  смысле  бабы  Руденчихи — последнего  настоящего  Человека,  помнящего,  что  такое  любовь  и  милосердие  к  ближнему  своему,  еще замечающего  вокруг  себя  красоту  мира  и  людей  и  плачущего  от  этой  красоты  и  переполненного  любовью  сердца.  Но  с  нее  же  начинается  и  та  самая  цепь  грехов,  которая  с  последующими  поколениями  только  становится  толще  и  смертельнее.  И,  словно  предчувствуя  это,  Руденчиха  вдруг,  ни  с  того  ни  с  сего,  отправляется  (а  может  быть,  бежит?)  в  Киев — замолить  грехи,  может  быть,  даже  не  осознавая  этой  своей  цели.
Но  Руденчиха  умирает,  и  с  ее  смертью  рвется  последняя  нить  человечности,  надежда  на  искупление  и  прощение  отступает  на  неопределенное  и  неопределимое  время.  Наступает  мрак,  в  котором,  даже  не  замечая  его,  прозябают  последующие  поколения  семьи.  Спираль  обессмысленных  действий  и  жизней  не  во  имя  любви,  а  в  целях  получения  каких-то  мелких  выгод  (помните  у  Булгакова:  "Люди  как  люди,  только  квартирный  вопрос  их  испортил"),  стягивается  все  туже  и  туже.  И  ради  этих  выгод  можно  поступиться  жизнью  самого  близкого  человека — матери.  Ради  этих  выгод  можно  надвое  переломить  другие  семьи  и  судьбы. 
Бег  бессмысленных  жизней  по  кругу  в  погоне  за  благами  убыстряется,  Бог  смеющийся — Шива — разошелся  в  танце  не  на  шутку,  словно  царь  морской,  отпясывающий  под  гусли  Садко.  Смерть  следует  за  смертью,  бегство  за  бегством. 
Смерти  повторяются  с какой-то  дьявольской  похожестью  из  поколения  в  поколение:  смерть  на  дороге  находит  и  баба  Руденчиха,  и  мать  Астры  и  Лилии,  и  Астра  (впоследствии  Анна  Лившиц),  и  самая  жизнелюбивая  из  них  Лилия  Ивановна.    Неприкаянные  души  бродят  среди  живых,  но  и  живые  теперь  уподобляются  мертвым.
Получаются  две  параллели:  Жизнь,  и  она  есть  Любовь — и  Смерть,  она  же  не-Любовь.  Люди,  потерявшие  чувство  любви  к  ближнему  своему,  перестают  жить,  хотя  и  продолжают  существовать.
И  происходит  взрыв —  к  концу  повествования  эта  спираль  словно  лопается  и  выстреливает, подобно  праще,  одним-единственным  Человеком,  вновь  живущим — Марией,  восшедшей  на  холм  Соломона.  Она,  собирательница  рассыпающейся  семьи,  станет  родоначальницей  нового  поколения  людей.  Только  ей  одной  Бог  являет  своего  посланника — мудрого  Соломона,  который  для  других  всего  лишь  городской  сумасшедший,  и  дарует  ей  жизнь. 
Марии  есть  зачем  жить,  у  нее  святая  цель — склеить - собрать  семью  на  протяжении  многих  поколений.  У  других  же  не  было  никакого  смысла  жизни. 
Изгнание  родными  детьми  Руденчихи  и  был  тот  несмываемый  грех,  навлекший  проклятие  на  всю  эту  семью  на  протяжении  столетия.  Мария  этот  грех  искупает  и  за  себя,  и  за  других,  скрепляя  собственной  кровью  тайный  договор  понимания  между  человеком  и  городом  Бога  Иерусалимом.  Руденчиха — старуха,  еще  помнившая  Бога,  кровно  связанная  с  ним  (ее  имя  само  говорит  об  этом) —  возрождается  в  Марии.  Прерванная  линия — стремление  Руденчихи  во  что  бы  то  ни  стало  попасть  в  Киев,  хотя  бы  там  ее  никто  не  ждет — подхватывается  Марией:  ее  тоже  никто  не  ждал  в  Израиле,  но  она  все-таки приходит  в  Иерусалим.
И  на  этом  движение  вниз,  с  горы,  кончается — начинается  Восхождение.  Мотивы  поспешного,  бездумного  бегства  и  снисхождения  в  мелкий,  низкий  мирок  бытовых  проблем  сменяются  в  одночасье  простой  и  прекрасной  мелодией  восхождения  к  мудрости  самой  сути  жизни,  освобождения  и  радостного  полета.
Система  образов  в  романе  построена  на  постоянном  повторении  судеб  героев,  их  действий,  их  привязанностей.  Можно  проследить  несколько  линий:  Руденчиха — сестры  Лилия  и  Астра  (примечательны  их  имена,  но  об  этом  ниже) — их  мать — Мария;  сестра  Руденчихи  Варвара — мать  Лилии  и  Астры — дочь  Лилии  Майка  и  дочь  Марии  Лайма — Мария. 
Развертываются  отношения  не  просто  между  членами  одной  семьи,  т.н.  "конфликт  отцов  и  детей",  но  между  именно  матерями  и  дочерьми — продолжательницами  рода:  "игра  в  дочки-матери".  Мужчины  практически  не  участвуют  в  сюжетных  перепетиях.  Конфликт  отцов  и  детей  страшен  своим  непониманием  между  поколениями,  но  еще  более  страшным  оказывается  не  просто  столкновение,  но  вражда  (часто  даже  неосознаваемая)  между  матерями  и  дочерьми:  самые  сокровенные  отношения  приносятся  в  жертву  мелочным  житейским  обстоятельствам,  прерывается  связь  времен,  и  наступают  сто  лет  одиночества.
Но  вернусь  к  линиям.  Линия  Руденчихи — символ  страстности и  жизнелюбия,  которые  постепенно  вырождаются  в  животную  неистовость  плотской  любви  и  жажду  получить  от  жизни  все  удовольствия  сполна.  Только  с  появлением  Марии  приходит  умиротворение. 
Руденчиха  вступает  в  связь  "с  шинкарем  из  жидов"  "при  живом,  правда  отсутствующем,  муже";  травит  ребенка  в  утробе — "Не  от  Николая".  Этот  ее  грех  наложит  большой  отпечаток  на  последующие  поколения женщин ее семьи.  Это  смертный  грех  в  самом  буквальном  смысле — он  несет  с  собой  смерть  (не  только  ребенка,  но  и  самой  Руденчихи,  и  ее  потомков)  также,  как  и  другие  грехи  семьи:  жадность,  сластолюбие,  предательство  матери,  гордыня  и  тщеславие.  Они  еще  не  осознаются  детьми — и  потому  не  могут  быть  исправлены  и  прощены. 
Жизненное  кредо  Руденчихи:  "Любовь — это  все!  Ад  и  печи — на  земле".  Оно  не  раз  еще  отзовется  в  потомках.  Руденчиха  бежит  из  дома  к  сестре  Варваре  в  Киев,  но  по  дороге  умирает :  "...ногами  в  сторону  Киева  лежала  баба  Руденчиха,  и  рот  ее  был  жадно  и  навсегда  открыт  небу".
Лилия  получит  от  своей  прародительницы  эту  неуемную  жажду  любви  и  низведет  ее  до  орудия,  при  помощи  которого  будет  пробивать  себе  квартиры  и  прочие  блага  цивилизации.  Она  же  сделает  аборт,  тем  самым  укореняя  грех  детоубийства  в  роде.
Астра  выйдет  замуж  за  еврея  и  опять-таки  воспользуется  этим  замужеством  для  минутной  выгоды,  которая  только  поманит  ее,  но  не  исполнится.
Мать  Лилии  и  Астры  умрет  на  дороге, вытянув  ноги  к  горизонту,  и  ее  тоже  никто  не  станет  искать.  Такая  же  участь  постигнет  и  ее  дочерей. 
Круг  замкнулся  и  выхода  пока  нет — никто  даже  не  задумывается  над  происходящим,  над  грехами  из  поколения  в  поколение:  их  попросту  не  замечают.
Линия  сестры  Руденичихи  Варвары,  напротив,  символизирует  спокойствие  и  приверженность строгим  правилам  морали. Но мораль  эта  не сдерживает,  наоборот —  помогает  разрушению  устоев  семьи:  "падшие"  отвергаются  навсегда.
Варвара  не  ищет  своей  пропавшей  сестры,  но  не  по  злобе  своей,  нет:  она  даже  не  думает  о  ней --  живет  где-то  сестра,  ну  и  пусть  себе  живет.  Равнодушие  хуже  злобы — Варваре  все  равно.  Ее  заботит  больше  собственная  судьба,  которая  если  и  не  совсем  удалась,  то  хотя  бы  не  такая  "дурная",  как  у  сестры.  У  нее  исчезает  муж,  Варвара  остается  вдовой, и  на  всю  жизнь  поселяется  в  ней  непонятное  чувство  вины  за  исчезновение  (гибель?)  мужа.
У  матери  Лилии  и  Астры  судьба  схожа  с  Варвариной:  и  у  нее  непонятным  образом  исчезает  муж,  потом  приходит  чувство  вины.  Она  безответна  и  почти  бестелесна — даже  имени  нет  у  нее. 
Майя  и  Лайма  повторяют  в  какой-то  степени  судьбы  своих  матерей  (у  Майи  не  складываются  отношения  с  собственным  сыном,  который  предпочитает  компьютер  общению  с  матерью),  но  что  их  ждет  в  будущем — остается  "за  кадром"  романа.
И  только  пройдя  через  Марию,  эти  линии  соединяются  воедино,  открывая  выход  на  новый  уровень  человеческих  взаимоотношений.
Теперь  о  деталях. Имена героинь — Лилия и Астра — не  случайны:  "Мама  хотела  девочек - цветов.  Если  бы  были  мальчики,  то,  возможно,  они  стали  бы  Эльбрусами,  Эверестами,  и  это  определило  бы  их  стремление  ввысь,  что-то  в  этом  духе...  Девочкам  же  надлежало  цвести  и  пахнуть.  Поэтому,  во-первых,  Лилия.  Поэтому,  во-вторых,  Астра,  хотя  такого  имени  нет  вообще." 
Но  имена  не  определили  характеров  героинь.  Напротив,  характеры  стали  абсолютными  антиподами  именам. 
"Лилия" — символ  чистоты,  непорочности  и  благородства;  Лилия  же  на  протяжении  всей  жизни была  довольно  раскованна  в  любви — "девушка  без  комплексов".  И  если  ей  нужно  было  чего-нибудь  добиться,  то  она  достигала  этого  и  путем  прыганья  в  постель.  Она  "стала  какой-то  хищной  росянкой,  жаждущей  поглощения"  мужчинами. 
"Астра" — "звезда"  в  переводе  с  греческого;  Астра  ни  о  каких  звездах  и  не  помышляла.  Ее  жизнь  была  обычна  и  не  было  в  ней  места  Мечте:  "Астра  была  неудачницей  по  жизни,  ей  в  восьмом  классе  объяснили,  что  она  ничтожество,  бедный  ребенок  поплакал-поплакал  и  принял  свою  судьбу,  потому  что  куда  же  от  нее  денешься?".  Хотя  одна  мечта  у  Астры  была:  уехать  навсегда  в  Израиль,  к  сыну.  Но  мечта  превращается  у  нее  в  идею-фикс  и  перерождается.  Вырождается:  слишком  много  усилий  было  приложено,  слишком  много  ради  этой  идеии  было  предано  и  забыто.  Астра  сменила  имя:  теперь  она  Анна  Лившиц.
Интересно  провести  параллели :  имя  Анна  встречается  в  романе  три  раза — упоминается  Анна  Каренина  (в  картине  реаниматора  Хаима-Лени  Вильчика:  "Картина,  написанная  под  Шагала,  которая  "устраивала"  это  безобразие,  называлась  "Освобождение  от  лишнего.  Исход  из  России":  падали  из  иллюминаторов  самолетов  скрипки,  шахматные  доски,  "Анны  Каренины"  и  таблицы  логарифмов.");  Астра  меняет  имя — она  становится  Анной;  в  Иерусалиме  Мария  видит  храм  святой  Анны — бабушки  Христа:  "Она  узнавала  Иерусалим  нутром.  И  еще  она  его  угадывала.  Так  она  признала  сразу  храм  святой  Анны,  бабушки Христа...  Оказалось,  есть  храм  Бабушки."  Анна  по-древнееврейски (!)  означает  "госпожа". 
Хаим,  выбрасывая  в  картине  "Освобождение  от  лишнего"  из  иллюминатора  "Анну  Каренину",  таким  образом  хочет  избавиться  от  господства  русской-советской  культуры над  самим  собой (от  чего,  конечно,  избавиться  невозможно — это  все  равно  останется  частью  его  жизни),  чтобы  воспринять  новую,  пока  чужую,  но  которая  должна  стать  его,  культуру. 
Астра  стремится  хотя  бы  напоследок  стать  госпожой  в  собственной  жизни.  Но  от  изменения  имени  ее  жизнь  нисколько  не  меняется.
Мария  находит  для  себя  истинную  госпожу:  Бабушку,  Хранительницу  Семьи.  Мог  ли  появиться  на  свет  Христос,  если  б  у  него  не  было  Семьи  и  Бабушки?  Может  ли  сирота, сам  лишенный  теплоты  и  ласки  близких,  родных  людей,  кого-то  полюбить,  кому-то  принести  тепло?  Сироты  часто  мстят  за  свое  сиротство.  Тем  и  страшны.
И  еще — прекрасный,  легкий  и  ироничный  язык  Галины  Щербаковой.  Он  захватывает  внимание  с  первой  же  минуты  чтения  и  больше  не  отпускает  до  самого  конца.  Украинская  мова,  еврейский  говорок,  современный  молодежный  слэнг — все  находит  свое  неповторимое  и  очень  точное  место  в  ткани  романа.

В  рецензии  невозможно  полностью,  глубоко  проанализировать  весь  роман,  раскрыть  все  его  особенности.  Да  это  и  не  требуется.  Мне  хотелось  только  привлечь  внимание  к  роману  Щербаковой,  который  может  стать  новым  откровением  в  наше  слишком  уверенное  в  себе  время.

...Расправив  ладошки  к  солнцу,  по-восточному  сидели  вокруг  храма  японки-христианки  и  что-то  шептали  бабушке  Христа.  Это  было  так  ей  знакомо,  будто  Мария  сто раз  уже  была  японкой  или  кем-то  там  еще  и  будто  это  ее  узенькие  руки  были  повернуты  сейчас  к  солнцу.  Она  посмотрела  на  свои — широкие  и,  что  там  говорить,  достаточно  мощные,  с  шершавыми  от  медицинской  химии  пальцами.  В  них  тут  же  упало  солнце.  Хотелось  так  и  идти  вперед  с  распахнутыми  руками  и  солнцем  в  них...