Папочка, ты - мужчина?!

Зеркало в темной прихожей подло сказало правду: очевидно, что с тобой что-то произошло и двумя-тремя штришками дело не исправишь. Оставалось только одно: незамеченной проскочить в свою комнату и начать быстро переодеваться, быстро пожаловаться на дурноту и быстро лечь спать… Может, так никто не заметит? А потом, с мамой…
Старые половицы скрипнули и… сорвали наскоро скроенный план.
- Доча, ты? – нестареющий отец по-спортивному вынырнул навстречу.
- Па, привет, я…
-Плохо? Голова болит? Опять? Ты пойди приля... А ну-ка стой! – воркование сочувствия неожиданно сменилось гневным рыком. - Ану повернись! Это что? А это?! А это?! Я тебя спрашиваю!!! Как же…

Отец дрожащими руками сначала осторожно, а потом резко и зло стал срывать с короткой юбочки дочери, с её тонкого свитерка катышки репейника, вырывал с волосами застрявшие в остатках прически травинки, а потом побледнел, больно схватил за плечи, сильно встряхнул и стал отвешивать полновесные пощечины. Крепкая оплеуха отшвырнула Надю к стене, она ударилась головой, оступилась, села на пол и зарыдала.
- Встань, п...потаскуха! – рванул он её за рукав, но только дорвал свитерок. Примчавшаяся с кухни мать с недоумением и страхом наблюдала, как над рыдающей дочерью скачет худой обозленный родитель, потрясая безжизненно-печальным рукавом:
- Это что ж такое?! Это моя дочь! Проститутка! С кем шаталась?

- Петенька! Петюня! – мать решила вмешаться, как бы чего не… Таким своего мужа она не видела никогда.
- Отойди! Воспитала шалаву! Где ты была? Спроси, спроси у неё, когда она нам выродков принесёт в подоле?!
-Да что ты! С девочкой случилось…
-Что? Что случилось? Случилось – слюбились? А я её, кровинку… Ребёнок ещё, думал, совсем, а она… – пнув дочь для острастки, он отступил, огляделся, устыдился себя самого и в сердцах швырнул в неё рукавом. – Значит так… Не ожидал я… Ух-х… Боже мой... Как же... Вот что, приводи себя в порядок – и ко мне! На разговор. И не вздумай юлить – убью.

Надя кое-как поднялась, прохромала мимо родителей, медленно разделась, вымылась, расчесалась, надела халат и присела на край ванной… Ничего себе! Вот оно, оказывается, теперь как… «Не ожидал, говоришь? Я вот тоже «не ожидала»… Дела-а…» Она упорно делала вид, что не слышит, как мать скребётся в дверь: не до шушуканья. Поглядела вверх, на неспиленный с ремонта и перепланировки кусок арматурины под потолком, повертела в руках длинное узкое полотенце – выдержит, или…? А потом передумала – успеется. Она же не виновата. Ни в чем. А не поверят – вот тогда и…
- Мам, успокойся. Я выхожу. – твёрдо сказала Надя, повернула замок и, проходя мимо матери, добавила. – Пойдём. Я рассказывать буду…

… А что тут, собственно, рассказывать? Шла домой, как и всегда, через парк. Было тихо, солнечно, ранняя осень, листья сыплются, синички звенят… Навстречу шел незнакомый мужчина, невысокий, крепкий, удивительно белокожий. Улыбнулся ей, приветливо так, прошел мимо, а потом бросился на спину, скрутил и поволок в прямом смысле слова в кусты. Надя вырвалась, оттолкнула и побежала. Он догнал, ударил, свалил. Она снова вывернулась ужом, взвилась на ноги и помчалась, не разбирая дороги, прочь. Услышала, что догоняет, и… влезла на дерево. Как? А так. На практически голый высоченный тополь. Сидела там, точнее висела, пока не заметила идущих со смены рабочих. Стала звать их – преследователь погрозил кулаком и скрылся, мужики же отвели её домой. Всё…

- Это всё? – отец слушал со странным выражением лица (недоверия? одобрения её действий? любопытства? азарта?) в его взгляде не было больше боли, но и не оказалось сочувствия. Взгляд отца, самого дорогого человека, был странно чужим: как будто по телевизору показывали занимательный детектив, а он никак не мог определиться, за кого «болеть» - за жертву, сыщика или преступника. – А эти что, заводские? Нормально?
- Как… Нормально, - повела плечом Надя, не понимая, как теперь разговаривать с отцом. – Расспросили всё. Один предложил из фляги выпить – чтобы успокоилась, меня трясло сильно. Я отказалась – я бы не смогла просто, задохнулась бы… Ну и… провели. Говорят, жён своих теперь встречать будут, раз завелся такой… Вот…

- Что «вот», курица? Другая бы на твоём бы месте со стыда бы сгорела б, а ты чужим мужикам – про свой позор рассказывать?! Хорошо же тебя мать воспитала, дуру!
- Ну Петя, - неуверенно запричитала мать. – Не было ж ничего? Она ж тебе говорит?…
Надя снова заплакала:
- Я ж не виновата, что всё так… Что он… Что они… Папа, папочка…
- Что папа? Это знаешь, как говорят? Если сучка не захочет – кобель не вскочит. Дала, значит, повод. Учишь вас, учишь... А рассказала зря: все теперь всё про тебя знают. Будут думать, что с тобой всё, понимаешь, ВСЁ можно! У нас городишко маленький. Проходу не дадут, пальцами тыкать будут – и правильно. Думай теперь, как с такой стыдобой жить на свете. Всех опозорила. Ты это понимаешь?
- Наденька, дочка… Как же это, Петенька?.. Что ж теперь делать…

Если б мама не заплакала в передник, если б она не стала вдруг такой неверящей и беспомощной...
Если б отец продолжал быть весёлым, добрым и заботливым, пусть бы даже, как и раньше, нестерпимо ревнивым к соседским пацанам…
Если бы…
Но в тот день всё было именно так.

Надя подняла глаза, посмотрела на такие дорогие недавно лица, поняла, что теперь навеки и навсегда ЭТО, не важно что, но будет стоять между ними и, даже простив друг друга, они ничего не забудут, не станут снова такими трогательно близкими.
С холодной отрешённостью она подумала: «Повешусь к чёртовой матери… Если даже они не верят…»  И внезапно вздрогнула: папины глаза смотрели на неё не так, ни как всегда, и даже ни как минуту назад - не по-отцовски. Так же смотрел тот мужик, из парка – прицельно, жгуче, с каким-то злым и в то же время мальчишеским запалом. Как будто не судьба чужая решалась, а будто в догонялки играть собрались. Как будто ему, сверх стыда и сочувствия, прежде всего интересно, что же там, в парке, было на самом деле, и какая она на самом деле, теперь, его дочь?

- Что пялишься? – покраснел и визгливо выкрикнул отец. – Бесстыжая!
И тут Надя неожиданно для себя ухмыльнулась – ах вон оно что! - встала, выпрямилась и заговорила:
- А ты, папочка, оказывается, мужик… Как все, понимаешь? Просто му-жик... Значит его – ты понять можешь, а мне – верить отказываешься? А ведь ты же мной гордиться должен, папуля! Я же не сдрейфила, я не подвела тебя. Я победила, а ты… Запомни, - её голос сорвался и зазвенел
-Надя! – ахнула мать. – Ты говоришь с отцом! – но Надя даже не повернулась.
- Запомни, - продолжила она, - я повторять не буду. Я ни-ког-да не буду стыдиться того, в чём я не виновата. И ни-ког-да не пойду вешаться из-за идиота, которому некому было "присунуть". Я вам – не Снегурочка. Не Катерина. Не летаю, так как птицы. Я - взрослый человек и свои проблемы решу сама. Ясно? А вы - не лезьте и думайте, что хотите. И обсуждайте – с кем хотите. А я буду жить. Опозоренная. И нормально буду жить. Вешайтесь, если нравится.
Мать перестала плакать.
Отец не ответил и отвел глаза.
Никогда ещё в их доме не было такой абсолютной тишины и такого взрослого одиночества.