Количество, качество, сатана

Какова высота знаний –
 такова и религия…
Питирим Сорокин

I

Ум, разум и дух* есть три стадии, или состояния, нашего сознания, отражающие динамику внутреннего роста. В первом состоянии мы, можно сказать, почти рождаемся, ибо ум складывается у нас ранее всего, и на этой платформе стоит все человечество. Разум есть продукт более высокой степени социализации, переходящей в цивилизацию, и охватывает относительно более узкий круг людей. Дух есть высшая ступень, цвет сознания, и им отмечен самый малый человеческий круг.
В стадии ума мы обнаруживаем себя прежде всего в природе; в эту пору рождаются языческие боги, а библейский Бог воспринимается нами как внешнее существо, как любое животное, растение или физический объект, то есть и самого Творца мы ощущаем еще достаточно внешне, природно, язычески. Бог уже невидим, уже за пределами этого мира, но еще почти телесно ощущаем, он в ином, параллельном нашему, потустороннем физическом – тем не менее, наделяемом нами психикой и духом – пространстве, куда он ушел, воскреснув, и куда он заберет и нас, воскресших. Но для того, чтобы установить связь с ним и с «тем светом», еще требуется работа с вещами и веществом. Здесь активное применение находит себе церковь. В ход идет все материальное: и хлеб, и вино, и мироточение, и мощи, и механические молитвы. Происходит интенсивный физический обмен услугами между «двумя мирами», которому придается духовный смысл. Религиозный человек этого уровня, все равно, пастырь ли, мирянин ли, довольно прост. Он простодушно полагает, что, поскольку человек слаб и грешен, постольку, даже если он был всю жизнь разбойником, но в конце покаялся и отписал храму свое имущество, все в порядке и разбойник сей немедленно входит в царство небесное, ибо договор выполнен и обмен услугами состоялся. Святой же, всю жизнь известный безупречностью нравственного духа, а в конце покончивший с собой, исторгается за церковную ограду и предается геенне огненной.
При таких отношениях еще нет и речи о восприятии людьми качества внутреннего мира самого по себе, чувства этого мира и вытекающего из него высшего самопознания человека. Тут торжествуют социально договорные отношения по принципу «ты мне, я тебе», и сам «внутренний мир» предстает лишь как некое свидетельство о выполнении или невыполнении этого социального договора, документ о действии внешнего механизма, называемого церковной жизнью. Эти отношения и этот взгляд человека на себя можно назвать количественными, ибо и сам Бог при этом постигается в характеристиках внешнего могущества, величия, силы и абсолюта. Это прежде всего Бог Ветхого завета, подавляющий человека несоизмеримостью, как был подавлен, но не убежден, Иов. Количественное отношение сознания к материи для оправдания этого мира и примирения с ним религиозно нуждается в прыжке слепой веры, ибо количественные параметры Бога не познаются непосредственно, а лишь предполагаются по аналогии со свойствами природы. На уровне ума слепая вера в Бога и материалистический атеизм являются главными соперниками, претендентами на господство в душе человека, признающегося над собой незыблемый авторитет социума. Человек здесь – ниже общества, его производная, следствие и результат, та же марксова «совокупность отношений».
В стадии разума мы обнаруживаем себя еще и в обществе. Теперь мы если не выше социума, то, по меньшей мере, вровень ему, ибо начинаем понимать относительность социальных ценностей и авторитетов, подаваемых обществом индивидууму как безусловно нравственные. Мы уже вовсю ощущаем ценность союза и взаимодействия в нас рассудка с чувством, в нас зарождается любовь к качеству сознания, в котором мы все больше начинаем замечать сходство со свойствами Бога. Мы уже не удовлетворяемся слепой верой, а либо не верим совсем, либо ищем аналогий, «подтверждающих» и укрепляющих наши ощущения сходства с Богом. Мы уже не смотрим на Бога как на силу, чисто внешне и количественно грозную и страшную, наподобие природы, а вводим Бога в культурный оборот, видим его внутренним двигателем культуры и все чаще склонны всматриваться в него как во внутреннее зеркало, пытаясь разглядеть в нем свои черты. Ветхий завет нам теперь менее интересен, мы уже как бы входим в орбиту Евангелия, мы заворожены его светом, который освобождает нас от власти количества и коллектива и приобщает к качеству Божьего духа, в котором мы начинаем видеть родство с собственной личностью.    Теперь пикировки клерикалов и атеистов кажутся нам детскими играми. И нам все чаще хочется напрямую беседовать с Богом или его Противником.      
Стадия духа на земле почти недостижима, я думаю, она явление еще более редкое, чем даже так называемая святость, которая отличается от первой тем, что несет на себе черты социальной игры и условности: в каждую эпоху, в каждой культурной системе, на каждом уровне это будет разная святость, соответствующая разному состоянию общества. В то время как стадия духа – это тайный и неожиданный росток внутренней эволюции, который не пришьешь ни к какой социальности; более того, он возникает, скорее всего, всякой социальности вопреки, как вопреки ей осуществились Иисус или Гаутама. Вполне вероятно, что стадия духа – это уже Бог, и тогда понятно, почему на этой стадии нам пока нельзя быть, можно лишь бесконечно к ней приближаться. Человек-дух, о котором я писал в примечаниях к «Восстанию корней», и есть такое, наиболее свободное на земле сознание, стремящееся к полноте  стадии духа.
II

Мы говорим о слепой вере на уровне ума потому, что рассудок Бога не видит. Разум о нем уже догадывается, видит отблески его света и склонен выдвигать теодицеи. Дух в теодицеях уже не нуждается, ибо видит Бога воочию, лицом к Лицу.
Сатана умен и даже разумен (и потому страдает), но на стадии духа он терпит катастрофу, ибо делает выбор в пользу природы и Дурака**, предав целостного Человека. Он не понимает уникальности Человека, Божьего замысла о Человеке, богочеловеческого общения. Для него качество значимо не само по себе, а лишь потому, что оно есть следствие перешедшего в него, как подтверждает и Гегель, количества. Этот материалистический взгляд – непреодолимая преграда, не дающая сознанию Сатаны вернуться в область света, ибо свет есть чистое качество. Падение его началось тогда, когда он соблазнился многообразием природы как источником количества и внешней мощи, и, отделив ее образ от своего сознания,  гипостазировал ее, сотворив первого идола. Он расщепил свое сознание, попав во власть внешних вещей тварного мира. Так началось его восстание. 
Итак, сначала Сатана соблазняется, затем падает. Его бунт и война – это уже следствие его завистливого, обиженного судьбой, взгляда наверх, туда, где сияет недоступный ему отныне свет. Но не желая, однако, смиренно раствориться в возлюбленной им природе, он хочет, чтобы и чуждый природе  божественный свет не падал на нее, чтобы свет исчез. И тогда бы во тьме мерцал и царил лишь его, Сатаны, сумеречный разум, освещая мир его вечной мечты – земной рай, где земля это вовсе не только вот эта маленькая жалкая планетка, но вся бесконечная вселенная. Однако вступив в союз со Смертью как с сердцем природы и признав ее «вечные права», он делает свою мечту неосуществимой. Если Бог своим светом намекает Сатане о несовершенстве его представлений и усилий, то Смерть  подтверждает это несовершенство практически, обрекая сатанинский разум на муки Сизифа. Он почти догадывается, что рай со Смертью несовместим, но у него нет языка, на котором он мог бы предъявить ей счет, ибо для этого необходим язык Света. 

6 – 8 марта 2010

ПРИМЕЧАНИЕ:
* Подробнее о смысле этой триады см. в примечаниях к эссе «Восстание корней».
** См. «Восстание корней», XII.