Жизнь, как жизнь гл. 57 - Жизнь, как жизнь

           – Не знаю уж и начать то с чего…
           – С самого начала и начинай, прямо с детства.
           – Слишком долго тогда сказывать придётся.
           – А ты разве торопишься куда?
           – Нет…
           – И я нет. Вот и давай, теперь нам с тобой торопиться некуда, – ласково, обнимая бабушку за плечи, подбодрила Шура незадачливую рассказчицу.
Бабушка начала не сразу:
           – Семья большая у нас была, тринадцать душ…
           – Бубушка, откуда тринадцать? Ты же говорила раньше, что мама ваша семерых детей родила, а выжили пятеро: трое мальчиков и две девочки!?
           – Не сбивай. Говорю тебе, в семье тринадцать было!.. Вот считай: отец – старший в доме, мать, нас пятеро детей все на выданье, дядька Василий – брат отца младший с женой да у них четверо – бесштанная команда мал, мала, меньше. – Бабушка деловито и поимённо перечисляла всех членов своей многочисленной семьи, морщинки на лице её расправлялись, а взгляд становился чистым и далёким, словно видела она перед собой в этот миг свою давно забытую юность.
           Дом тоже был большой, двухэтажный, терраса широкая светлая, крыльцо резное высокое. Всем места хватало.
           Внизу (считай на первом этаже) половину избы кладовые занимали, а другую половину кухня. Печь кирпичная огро-о-мная… Мы все пятеро на ней умещались, когда поменьше то были. Так все пятеро там и спали зимой то.
           Стол дубовый вдоль всей кухни и лавки по обе стороны. Посреди стола ведёрный самовар горячий стоит, как барин надутый пыхтит…
           Отец обедать во главе стола садится, около него брат и мать, старшие братья возле них, а девки да малышня по углам рассаживаются.
           Порядок был строгий. Молитва обязательно…Миска большая расписная деревянная со щами одна на всех. Ложка, как водится, тоже деревянная, у каждого своя. Кто ближе к середине стола сидит, тот и щи часто ложкой достаёт, а уж кто на углу-то, тому пореже цеплять приходится. Пока до рта донесёшь, всё из ложки-то по столу и расплескается. И не дай Бог, кто раньше отца за обед примется! Сразу отцовской ложкой по лбу получит, целый день потом шишку чесать будет.
           А наверху, на втором этаже одна комната – отца с матерью, одна – дядьки с женой, для парней – третья комната да для девок – горница.
           Двор большой, сад, пасека в саду, хозяйство: четыре лошади, три коровы, свиньи, куры, гуси, утки, кролики, две собаки и кошек штук шесть.
           – Кошек то зачем же столько? – снова не выдерживает Шура.
           – А кто тогда в амбарах мышей да крыс травить будет? Если бы не кошки, то до весны и зерна бы не осталось! Да, ладно, что я про кошек!?..
           В общем, дружно жили мы тогда, весело. Правда и работали много. Работы тоже всем хватало.
           Братья выросли, отцу и на поле и на базу помощники, девки по дому управляются: стряпают, убирают, за малышнёй приглядывают…
           В праздники все в церковь наряжаются, а вечером за околицу гулять идут с песнями, с гармошкой, хороводы водят, в салочки играют… Только я в салочки играть не любила…
           – Почему же, бабуля, бегать не умела быстро?
           – Да не-е-т… Я лёгкая да ловкая тогда была, только вот ты сейчас мою косу в одну руку не сгребёшь, а тогда-то у меня их две таких было, до колена каждая. Я как буду убегать-то, они мне всю спину до синяков исхлещут…
           – Так ты бы свои косы на голове закрутила, как сейчас.
           – Не-е-ет, они же тяжёлые, голову назад тянут…
           – Ну, остригла бы тогда покороче, всё равно красиво.
           – Что ты? Бог с тобой! – перекрестилась бабушка. – Грех это был тогда косу то стричь. Коса – девичья краса. Разве что гулящим девкам волосы резали, чтобы всему миру их грех виден был, чтоб не повадно потом другим было…
           Так вот, тем летом мне семнадцать стукнуло. Любый был мне один хлопец из соседнего села. Артёмкой звали. Красавец писанный: щёки кровь с молоком, кудри русые, глаза голубые…
           – …ни в сказке сказать, ни пером описать, – не удержалась Шура.
– Ну, чисто из сказки Иван-царевич!.. – не обращая внимания на прозвучавшую реплику, словно сказку, начатую в детстве, тихо продолжила бабушка.
           – И он во мне души не чаял, ни на шаг от меня на гулянках не отходил. Отцу с матерью тоже глянулся, добрый, работящий, в семье старший сын, а семья у них дружная, хозяйство крепкое. Уже и в его селе все нас «женихом с невестой» кликали.
           В общем, жить бы только да радоваться. А тут осенью, сама знаешь, революция случилась.
           Господские дома да усадьбы «Именем революции» в пользу бедных забирали, а хозяев прочь выгоняли. Пожары по сёлам да деревням начались. Каждую неделю чья-нибудь изба горит!.. Кто поджигает, один Бог знает, только пускались красные петухи всё больше на дворы крепкие да зажиточные…
           А потом слух пошёл, что раскулачивать будут всех, у кого больше одной коровы на дворе.
           Вот тогда отец и приказал мне за Данилку пойти. Безлошадные они были. Изба покривилась, плетень заваливается, а там, знай, пьянки-гулянки!.. Когда работать?.. То пир, то похмелье!..
           Отец говорит: «Забудь Артёмку свово!.. А то и нас вместе с Артёмкой спалят, а пойдёшь за бедного, авось не тронут!..».
           Артёмка меня в город бежать с ним уговаривал. Да не посмела я тогда отца ослушаться. Всё с уговорами к нему, да с лаской, а он и слышать ничего не хочет…
           Шибко я убивалась тогда. Грозилась в реку броситься!.. Только меня в чулане до самой свадьбы запертой неделю продержали, и под венец… – Бабушка затихла и долго сидела молча, только чуть подрагивали сложенные на коленях натруженные руки.
           – И как есть, всё зря оказалось!.. Всё зря!.. – чуть откашлявшись, продолжила она глуховатым подрагивающим голосом. – Нас то с Данилкой не тронули, а батю с дядькой, да детьми ихними всё равно всех из села выселили, одну лошадь оставили на двенадцать–то человек. Погрузили на неё малышей да пожитки кое-какие (много ли на одну телегу положишь?) и пошли за ней пешем.
            А в нашем-то дому потом школу сделали…
           – Бабушка, а что с Данилкой стало, с дедушкой моим? Почему ты одна с детьми осталась?
           – Три года мы с ним вместе прожили, двоих детей нажили. Только приданое моё у него быстро меж пальцев проскочило, и пошёл он по другим сёлам на заработки. Как пошёл, так и не пришёл больше. Через два года передали мне люди добрые, что живёт он на вырубках в двадцати верстах от детей своих с молодкой одной, сына своего годовалого с рук не спускает, всюду с собой на плечах таскает…
            А девчат наших я одна на ноги подымала. Чего только не навиделась… – и бабушка, низко наклонив голову, вздохнула так тяжко и грустно, что у Шуры тоже запершило в горле, и она так и не посмела задать бабушке свой последний вопрос.

Но бабушка ответила на него сама:
           – А Артёмку после моей свадьбы отец его тоже женить хотел, да только сбежал всё-таки Артёмка из отцовского дома в город. А когда я Настёнкой беременная ходила, нашли его у нас в огороде на задах с колом в груди. Кому-то помешал он, что домой вернулся… – и бабушка, сдержанно всхлипнув, спрятала своё лицо в фартук (Шурочкин подарок), а плечи её продолжали редко и крупно вздрагивать.
           Внучка, обняв за плечи свою бабушку, крепко прижала её к себе, словно хотела переместить в себя её горе и, нежно проведя рукой по венцу серебряных волос, произнесла задумчиво:
           – Да-а-а! Не сладко тебе пришлось… Столько пережить!.. И почему тебе?.. За что?.. И куда только твой Бог смотрит!?.. Жестокая, всё-таки, штука жизнь!..
           – Жизнь, как жизнь… Всё правильно, Шурочка!.. Бога винить нечего. Сам Бог велел мне с Артёмкой убежать, только я тогда не по божьи, а по отцову сделала…