Оставаясь мертвым

1). Эта авария.
Ужасная, лишающая последней надежды.
Отобрала мое здоровье,
моего сына.
Мучительно.

Все, что помню:
улыбку Максима,
он рассказывал о том,
как они отметили выпускной с одногруппниками.
Последнее чувство – радость.
Сын получил диплом.
Мой чудесный сын.

Вокруг все говорят о том,
надолго ли хватит саркофага
для защиты от радиации на Чернобыльской АЭС.

Но меня это не волнует,
слишком приземлен.
Охота полноценной семьи.
Не себе.
Сыну.
Но он еще молод.
Мечты, мечты.
Вроде я – не юноша, чтоб быть романтиком,
и не старик, чтоб страдать сентиментальностью.
Но вера пропитала весь мозг и все мысли.
Никогда не верил настолько сильно в сказки.

И эта вера пропала в одну секунду.
Удар. Очень мощный.
Выворачивающий наизнанку все мое внутреннее «я».
Грохот. Крики.
Запах крови и летнего оптимизма.
Они смешались.

Лучше бы я умер.

2). Очнулся я в больнице.
Куча проводов, приборов.
Запах лекарств, хлорки.
Вроде бы  мысли текут нормально.
Вспомнил последнюю секунду
перед потерей сознания.
Вспомнил сына.
«Где Максим? Где он?»
Ни одного честного слова.
Сильного взгляда.
Безразличные выражения лиц.
«У вас люди гибнут каждый день,
у меня – лишь сегодня».

И осталась лишь прежде занятая сыном пустота,
Ярко выделяющаяся на общем фоне.
Уставившись в потолок,
прикрыв веки,
на секунду попытался представить,
что же будет
ДАЛЬШЕ?
Есть лишь я с парализованными ногами.
И больше ничего!
А самое острое – и большое НИКОГО!

Лучше бы я умер.

3). Слишком банален.
Все эти семнадцать лет можно описать в нескольких строчках.
Я спал, читал.
Передвигаться по квартире мне помогала приходящая сиделка из социальной поддержки.
Каждый год они менялись.
Даже не старался запоминать их имена.
Иногда она помогала мне сесть в кресло
напротив окна.
Я грелся на мягком майском солнце,
смотрел на яркое лазурное небо
через грязное окно.
Синева была такой же,
как в день катастрофы.

Даже мои мысли не особо изменились за прошедшие годы.
В каком-то другом,
параллельном мире
я создавал светлое будущее своего сына,
рисовал портреты внуков,
запивал приготовленный невесткой пирог
сладким чаем.
В реальности же со мной были только мухи.

Все было слишком одинаково,
чтобы назвать это жизнью.

Лучше бы я умер.

4).У нее было очень странное имя –
Вероника.
Таким именем называли известных графинь
из зарубежных романов позапрошлого столетия.
«И кто взял моду называть детей такими именами?»

Она не была такой как все.
Но и особенной ее тоже не назовешь.

Вероника,
в отличие от многих других сиделок,
отмыла всю квартиру,
вывела всех клопов, тараканов и
мух.
Она была первой,
кто обращался со мной не как с инвалидом,
а как с отцом.

Она же первой и выкатила меня на улицу.

Я смотрел на этот монотонный, громкий, беспокойный мир.
Я пугался,
боялся света,
боялся ветра,
боялся движения.

И вроде бы все также:
машины, люди, жизнь…

Бросив один взгляд на Веронику,
чье лицо было сосредоточено на дороге,
ко мне пришла мысль,
абсолютно новая,
никак не входящая в контекст моего обычного существования:
это не жизнь для меня.

Она – для Вероники.
Она – для моего сына.
И, при всем желании,
не смогу принять этот мир.
Чужой мир.
Не мой.

Лучше бы я умер.