Хай мынанк

Хай мынанк – останемся армянами
Произошло это со мной в начале декабря 1943 года, когда десантная операция на Керчинском полуострове была в высшей точке накала. Противник оказывал отчаянное сопротивления, а к югу от Керчи и вовсе румыны перешли в наступление, пытаясь скинуть наш десант в море. К северу от Керчи, в районе горы Митридад, немецкие и румынские позициии обстреливала наша артиллерия с Таманского полуострова, а ситуацию в Керченском проливе днём конролировала наша авиация, что делало положение керченского десанта не таким уж безнадёжным. У нас оставалось всего несколько квадратных километров платцдарма на побережье, которые румыны и немцы отчаянно пытались захватить с суши и с моря, днём и ночью.
   
Чтобы корректировать цели арртиллеристов, необходимые разведданные о позиции противника срочно передавались в батальонный штаб. Утром меня вызвал командир взвода, вручил предписание и пакет с донесением от ночных разведчиков. До штаба было пара километров, он находился в рябой от пуль и осколков старой хате на окраине Ганикале. Когда я явился к дежурному, и он прочёл мою фамилию в предписании, у него вздёрнулись брови:

-Санасарьян? Ты, что армянин?

-Так точно, товарищ лейтенант!

Забрав пакет с донесением, он неожиданно крикнул одного из сержантов, которые курили у крыльца, и не гладя мне в лицо громко сказал:

-Гвардии-сержант Санасарьян, ты задержан, до выяснения обстоятельств нахождения в зоне боевых действий!

Меня, обескураженного таким поворотом событий, отвели на соседний двор и заперли в сарай отобрав ремень и табельный автомат. Я ничего не понимал и пытался проанализировать, что я сделал неправильно, вроде бы документы мои должны были быть в порядке, или взводный сделал ошибку в бумагах? Я сидел на соломе, и когда мои глаза привыкли к полутьме,  я рассмотрел, что в соломе напротив лежит человек, скрючившись и накрывшись с головой шинелью. Шинель была немецкая со странными зелёными погонами с белой полоской посередине, похожей на волну. На нашивке на рукаве можно было прочесть цифры: то ли 608,толи 809. Владелец шинели беспокойно  ворочался и что-то бормотал. Неожиданно, я разобрал армянскую фразу: «Чем узум махаль...Майири нерель индз... йертвум ем хорис герезманов...». «Не хочу умирать...Мать прости меня...клянусь могилой своего отца».

-Инч е? Что такое?- инстинктивно спросил я, повернув к нему голову. Человек мгновенно перестал ворочаться, быстро откинул шинель и взволнованно спросил по-армянски:

-Барев! Иск ду хайерен? Ты что – армянин?

-Ну, да!

-И откуда?

-Из Москвы, родился в Фергане, а родители из Арцаха.

–Слушай, а я сам из Гадрута! А откуда твои из Арцаха?

-Они из деревни Мелик-джанлу.

–Из Меликашена!- улыбнулся собеседник. Тут только до меня дошло, что мои родители всегда употребляли азербайджанское название своей деревни в Нагорном-Карабахе при разговоре друг с другом.

-Я там не был, но в Ванке часто бавал у родственников, это – рядом,- быстро продолжал он.

Теперь, когда мои глаза почти привыкли к тусклому свету, я мог разглядеть этого человека получше. Он был небрито-черный, загорелый, с короткой стрижкой, в чёрной форме "Waffen-SS". На нарукавной нашивке расстёгнутого кителя была эмблема из синего, красного и оранжевых цветов с надписью по-немецки «ARMENIA». Пилотка с круглой кокардой тех же цветов была аккуратно свёрнута и засунута под кительный погон. Всё это было очень странно и неожиданно, тем более, что солдатами в эсэсовской форме занимались только особисты и живыми их видеть до этого не приходилось. А тут ещё и армянин! Он понял мой молчаливый интерес и стал пытаться объяснить мне, кто он, и что означает его форма.

-Понимаешь, я попал в плен в 41, был в лагере для военнопленных в Польше, не кормили, а тут приехали однажды армянские офицеры в немецкой форме, собрали всех армян в лагерной столовой накормили, раздали листовки на армянском и предложили, чтобы помогли Вермахту. У них там есть один министр, очень хороший  – Розенберг. Он считает, что армяне - арийцы, и их как евреев убивать не надо. А ещё у нас там побывал сам генерал Дро, слыхал про такого?

Я отрицательно мотнул головой.

-Он столько турков в 18 году порезал, настоящий герой! Обещал, что в Ереван войдём, своё, без русских государство создадим, Арцах и Джавахк присоединим, Арарат освободим!
 
-Зря поверили,-с трудом выдавил я из себя. Такой крамолы я ещё никогда в жизни не слышал, а в мирное время и побоялся бы дальше слушать.
–Ну, а как же другие на это посмотрят, грузины, азербайджанцы? Ведь в рядом с деревней моих родителей тоже азербайджанская деревня была.

- А у нас там на подготовке тоже дружба с азербайджанцами и грузинами была. У них свои легионы есть, такие же как наши. Да, теперь это всё неважно. Разбили русские наш батальон сначала на Кавказе, а теперь и здесь, на Перекопе. Но мы сговорились вместе сдаться, и как только нас в тыл отправили, мы сюда к Керчи двинулись, чтобы фронт перейти и к вам. Ведь здесь румыны воюют, сам знаешь какие они бойцы! Да, не поверят мне, ой не поверят! Не хочу умирать, а ведь расстреляют меня русские ...

Он снова застонал, закрыв глаза рукавом кителя.

-Слушай, когда выйдешь может матери письмо или так передашь, что мол со мной всё в порядке, пусть ничего не узнает про меня, ты как, а?

Я напрягся, но отказать ему не хотелось, понимая всю безнадежность его ситуации. Был бы он русским, его бы и в плен брать не стали, так перекрестили бы автоматной очередью и спрятали бы под убитыми немцами в общей могиле. Но он был армянин! Наверное, оставили в живых на время, просто потому,  что инструкций нет, вот и ждут, что скажет начальство. Но ждать долго в таких случаях не принято.

Он присел на соломе. Сделал движение, чтобы что-то достать, но медленно остановился и бросил мне:

-А, вообще, не надо письма, пусть будет так – пусть ничего не знает. И он снова лег на солому, отвернув лицо к стене.

В это время раздался скрежет ключа в замке, и сарай отперли снаружи. Из дверного проёма силуэт в пилотке с автоматом на груди оглушил сарай своим громким приказом:

-Эй, Санасарьян, выходи!

Я хотел попрощаться со своим соседом. Но он сам предупредил меня:

-Руки не жми, а то увидят. Прощай...Хай мынанк...

-Прощай...Хай мынанк...
 
Я вышел, получил назад всё, что у меня отобрали перед моим «арестом», и стал пробираться к своему взводу. Последняя фраза, сказанная моим "сокамерником", всё не выходила у меня из головы. Да, и сейчас, столько лет после войны, мне хочется всё таки пожать руку тому солдату и ответить: «Хай мынанк, ...мардканц мынанк...останемся людьми ...».