Ночной звонок

   
   Почему ей нравится философия? Саша не может точно объяснить этого даже самой себе. Но она учится уже на третьем курсе философского факультета и находит в этой науке такое, что наполняет особым смыслом все, окружающее ее, и все, происходящее с ней. Саша любит задавать самой себе вопросы, на которые имеется множество очевидных ответов. Потом она разрушает эту очевидность, загоняя себя в логический тупик. А когда приходит к Юле, своей лучшей подруге, то та, еще не поздоровавшись, умоляюще смотрит на Сашу и кричит:
   - Сашка, на коленях прошу, только не доставай меня своей заумностью! Ну, пусть хоть сегодня будет выходной!   
   Выходного не будет. Они сядут пить чай. Юля опять начнет рассказывать о своем очередном увлечении – о шефе, в которого сейчас по уши влюблена, но который совершенно не реагирует на все ее попытки сблизиться. А слушать Саше все это не интересно, потому что она знает уже даже любимый цвет носков шефа своей подруги. И, чтобы остановить излияния подруги, спросит:
   - Ты знаешь, что такое влюбленность с медицинской точки зрения?
   - Ну, поехали! Давай расскажи еще, для чего нужны мужчины с точки зрения физиологии …
   Конечно, Юле всего этого объяснять не надо. Она уже дважды была замужем и дважды уходила от своих мужей из-за разницы в понимании сути семейной этики. Вернее, из-за того, что они не разделяли ее взглядов на эту самую семейную этику. Так считает она сама. Но не всегда, потому что часто умоляюще просит:
   - Сашенька, ну, спаси меня, ну, объясни, для чего мне в спальне нужны еще цветы и горящие свечи, если уже рядом хороший мужик. И от него дурно не пахнет. А утром за ним приезжает служебная машина, и он садится на заднее сиденье с правой стороны, приспускает стекло и шлет мне на прощанье воздушные поцелуи?
   Саша всякий раз, успокаивая ее, высказывает свои предположения, и всякий раз совершенно иные. Но все они устраивают Юлю – это видно по ее глазам, наполненным благодарностью за то, что Саша находит в ней такое, чего в ней в действительности нет. Конечно, нет. Они обе это прекрасно понимают. А Саша опять будет злиться на себя и решит, что в следующий раз обязательно скажет, какой причиной можно объяснить поведение подруги. Но в нее упрутся Юлькины глаза – глаза тонущего человека, в которых столько мольбы о помощи, что не попытаться вытащить подругу из этого омута уже невозможно. А чтобы оправдаться перед собой, Саша ей скажет:
   - От твоих глаз у меня раздвоение личности.
   Скажет вполне серьезно, потому что уверена: доброта совсем не то лекарство, которое нужно Юле.
   
   Саша учится и работает. Правда, своим сокурсникам, тем, с кем встречается на лекциях и семинарах, не рассказывает, кем и где работает. Это у нее такая игра в маленькую тайну. 
   - Любишь быть Золушкой. - это ответный ход Юли. Почти верный ход, потому что Саша только чуть перекроила сказку: она не теряет золотую туфельку, но может  в любой момент это сделать. Если захочет. Пока, считает,  такой необходимости у нее еще нет.
   Саша – водитель автобуса. Недавно парк получил новые машины. В их управлении задействованы компьютер, двойное дублирование всех главных систем, радиосвязь, а подвеска, что у «Мерседеса 600» И в кабине, и в салоне – прекрасный дизайн, кресло водителя подгоняется под все анатомические детали. Обозрение - как с верхних трибун стадиона.
   Через каждные три дня она работает во вторую смену – до двух часов ночи. Большинство её коллег не любит это время, а ей нравится. Особенно последние часы. Город затихает, людей становится всё меньше и движения на улицах почти никакого. В такое время Саше иногда кажется, что она не в кабине автобуса, а в кинотеатре с широкоформатным экраном. Такое впечатление, будто движется не машина, а, наоборот, навстречу ей плывут и дома с погасшими окнами, и светящиеся рекламы магазинов, и уличные фонари, отражающиеся в накатанном до блеска асфальте. В такие часы ей хорошо думается. О разном
   
   Ей надо идти на лекцию по философской риторике, но идти не хочется – из-за преподавателя. Нет, слушать его интересно.
   По дороге останавливается перед кафе, где отлично готовят ее любимую баклаву. Зайти, не зайти – борется Саша  со спрятанным  где-то внутри нее еще одним «я», которое она называет «своим вторым измерением». Это второе «я» спрашивает: «Неужели ты так безвольна?». В тональности вопроса она улавливает насмешку, поэтому отворачивается от витрины, где в широком блюде блестят шеренги щедро политого сиропом  лакомства.
   В институтской аудитории пахнет мебельным лаком - сюда недавно завезли новые столы, и их полированные поверхности еще не покрыты надписями и рисунками – своеобразным студенческим посланием  в будущее. Саша достает конспект, а соседка толкает ее локтем и шипит:
   - Приготовься. Он приближается. 
   Все знают, что будет дальше.
   Преподаватель подходит и останавливается около Саши. И, как всегда, одной рукой держится за лацкан пиджака и слегка оттягивает его. Она уверена, делает он это для того, чтобы скрыть округлость торчащего брюшка. Другая рука с отполированными до блеска ногтями прыгает в такт словам совсем близко от ее руки. «Эстет, - с неприязнью думает Саша, - лучше бы делал по утрам пятьдесят наклонов».
   - Все, ребятки. Вот такая колбаса эта философия.
   Так он всегда заканчивает лекции. А потом уже Саше:
   - А вы задержитесь.
   Ждет, пока все выйдут из аудитории, и нарочито-небрежным тоном, так, словно речь идет о вчерашней погоде, говорит:
   - Если у вас свободен часок, приглашаю к себе. У меня прекрасная музыка и ещё одна достопримечательность – говорящий попугай Кука. Поверьте, не будет скучно.         
    Она видит перед собой глаза, застланные бархатом, и думает, что они совсем не подходят к его лицу с жестко сомкнутыми в полуулыбке губами и тяжелым, почти квадратным подбородком, на котором маленькими кустиками торчит рыжая щетина. Саша рассматривает это лицо и думает, что вот у ее сменщика по автобусу Гены тоже всегда на подбородке щетина, и серьга в ухе. Ей это нравится. И нравится, когда Гена при встречах кричит: «Сашка, ну зачем ты в это железо засовываешься? Ведь тебя бог сделал для подиума. Ну, почему я не Роден?» Правда, Гена также сожалеет о том, что он не Роден, при виде еще четырех или пяти девушек из автобусного парка. Странно, но Генкины сожаления никому не портят настроения.
   Рука с отполированными ногтями продолжает оттягивать полы пиджака и слегка приподнимает их вверх. От этого шея преподавателя совершенно не видна, и Саше кажется, что голова с квадратным подбородком просто поставлена на пиджак и ее можно снять и перенести в любое другое место. Попробовать, что ли, думает Саша. Но она уже знает, что сейчас скажет.
   - Я понимаю, вам нужно немножко интитма. Но вы мужчина не в моем вкусе, - произносит  она и понимает, что этого не надо было бы говорить. Но ее несет дальше: - Еще ваша щетина. Она ведь колючая. И если бы у вас была серьга…               
   Зачем это она про серьгу? Маразм какой-то. Ей предстоит сдавать ему зачёт по одной из сложнейших работ Картра, и  она понимает, что теперь квадратный подбородок ее обязательно завалит.

   Часы на пульте показывают тридцать минут новых суток. Автобус мягко катится по асфальту, а в центральном зеркале прекрасно виден весь салон. На остановке у продовольственного магазина Саша уже закрыла двери, но увидела выбежавшую из подъезда дома женщину, волочившую за собою две огромные сумки. Саша открыла переднюю дверь, и та, затащив в салон свой богаж, подняла на Сашу заплаканные глаза. У женщины тонкое, красивое лицо. По ее расстегнутой кофточке и сбившейся прическе можно предположить, что она очень торопливо собиралась. Саше хочется спросить, что у нее случилось. Это не любопытство. Просто, уверена - женщине нужно немножко соучастия. «Черное – белое, все имеет противоположность, - почему-то память воскрешает вдруг цитату из того самого пресловутого Картра. - Эталоном не могут быть личные ощущения». Саша садится на своего любимого конька – опровергать самою себя.
   Следующая остановка - «Археологический институт». Она знает, что там через переднюю дверь в салон тяжело поднимется старик в очках и фетровой шляпе. А перед собою он будет держать пухлый потёртый портфель. Сойдет он на предпоследней остановке.
   «Вот он, миленький», - говорит она себе, увидев старика на остановке.
   В двери, как всегда, сначала появляется портфель, а потом – шляпа. По виду этого портфеля Саша предполагает, что его хозяин - бухгалтер или ревизор.
   Когда она в следующий раз поднимает глаза к зеркалу и бросает взгляд в салон, то невольно сбрасывает скорость. На полу в проходе, возле того места, где сидел старик, она увидела фетровую шляпу и неловко вывернутую из-под сиденья ногу. Она поняла – с человеком в очках что-то случилось. Саша остановила автобус. 
   Он лежал между сиденьями, упершись затылком в стенку. Рука старика попыталась за что-либо ухватиться, но опять расслаблено упала. Глаза были открыты и удивительно спокойны.
   - Сердце, - произнес он и, как ей показалось, виновато улыбнулся.
   Саша вызвала скорую
   В два часа ночи она завела машину в парк и перед уходом, как и полагалось, осмотрела салон. На полу, между сиденьями, лежал тот самый пухлый потертый портфель, который так бережно всегда вносил в вагон человек в пенсне. Портфель был наполнен исписанными неаккуратным почерком  листами бумаги, а в небольшом отделении лежала лупа с белой костяной ручкой и скрепленная резинкой пачка визиток. «Профессор Доктор археологии  Фёдор Александрович Фёдоров» – прочла она выведенную замысловатыми вензелями надпись. Ниже был крупно обозначены номера телефонов.
Утром Саша набирала эти номера. Звонила долго, но трубку никто не поднимал. А ещё через час она была уже в больнице скорой помощи. По пути купила три нарцисса – свои любимые цветы.
- Вы кем ему приходитесь? – спросила её молоденькая медсестра с веселыми канопушками вокруг носа. Совершенно равнодушный взгляд девушки был направлен куда-то через плечо Саши, словно, именно там находился тот, кому предназначался ее вопрос. Саша оглянулась и поняла, куда смотрела медсестра - там висело большое зеркало. Саша завелась:
   -Я никому не прихожусь, потому что меня вообще нет. Я – в другом измерении.
    Глаза медсестры сначала остановились от недоумения, потом в них появилась обида.
   - Вот уже ни у кого и ничего спросить нельзя, - уходя, возмущалась медсестра. – Ну, прямо, все больные.
   И Саша вспомнила консьержку из своего подъезда. Та всегда, подметая в вестибюле, ворчит, что у них не дом, а больница -  все в нем больные. Консьержка злится, потому что просит жильцов тщательно вытирать ноги, и даже написала на большом листе бумаги что-то вроде вразумляющего плаката:  «Чистая обувь – чистая совесть». Повесила его около лифта. А вот народ никак не хочет связывать ботинки с совестью. А Саша вообще уверена, совесть – это то, что в каждом человеке не совсем в порядке, поэтому лучше реже людям о ней напоминать.
   «Палата N 6», - упираются ее глаза в табличку на двери. Ну, прямо Чехов, думает она и толкает дверь.
   Старик полулежал на высокой подушке. Он повернул к ней бледное лицо и, словно никого не заметив, закрыл глаза.
   - Извините, - говорит она тихо. – Вам вчера стало плохо в моём автобусе. Я потом нашла в салоне ваш портфель. Ведь вы Фёдоров?
   - У вас мой портфель? – встрепенулся старик и открыл глаза. – Девочка моя дорогая! Садитесь, садитесь! Пожалуйста, присаживайтесь. - Он говорил быстро, будто боясь, что Саша уйдет, а он не успеет все сказать.- Вас послал сам Бог. В портфеле часть рукописи моей книги. Кажется, последней книги. Представляете, почти пять лет работы…
   - Портфель у меня дома. Я звонила утром по телефонам, которые указаны на вашей визитке. Никто не ответил.
   - Да, да, не ответил, - подтверждает он. – Там никого нет. Ни в кабинете, ни дома. Правда, дома Буденный. Это мой кот, - он замолчал, словно, споткнувшись о какую-то мысль. Потом умоляюще посмотрел на неё.
   - Извините. Очень извините... Но может быть… Я дам вам ключи. Если у вас появится возможность, зайдите ко мне и покормите кота. А Будёным я его назвал из-за усов. - Он замолчал, потом опять спохватился. - А, вы, видимо, не знаете, кто такой Буденный.
   Но Саша знала. Ее школьная учительница по истории, которую ученики называли «истеричкой» - нет, характер у нее был уравновешенный, просто немножко переиначили, чтобы быть оригинальней в своем самоутверждении. Ученики ее любили за то, что она не превращала свой предмет в обязаловку, и убеждала, что история – это не то, что нам сегодня хотят сказать политики и вожди, а то, что мы должны сами узнать и понять. Учительница приносила на уроки несколько учебников, изданных в различные периоды. Сопоставление оценок и трактовок событий заражало детские умы азартом нигилизма.
   Уже прощаясь, Саша опустила нарциссы в стоявшую на тумбочке вазу, и профессор, только теперь заметив цветы, спросил: 
   - Вам нравятся нарциссы? Прекрасно, прекрасно. Вы, наверное, знаете, что эти  цветы почти не подаются селекции. Их безумно обожала Клеопатра. Утром цветы рассыпали по полу вокруг её ложа, и она, вставая, ступала по ковру из свежих нарциссов.
   
    В квартире Фёдорова стоял типичный запах библиотеки. Стены и коридора, и рабочего кабинета почти сплошь заставлены стеллажами с книгами. В одном из углов - огромный подсвечник с вензелями из почерневшей меди, а на серванте из красного резного дерева, на полках стеллажей множество различных черепков, сосудов, статуэток. Многие из них надколоты, покрыты трещинами и пятнами. Большой письменный стол из такого же красного дерева, тоже заваленный бумагами и книгами, занимал полкомнаты. На этом столе она и увидела Буденого. Светло-пепельного цвета, кот стоял неподвижно с торчащим вертикально пушистым хвостом. Усы у него действительно были необыкновенные: они длинными веерами разбегались в разные стороны, резко контрастируя с мастью шерсти. Кот, не моргая, рассматривал неизвестную гостью.
   Почти три дня все свое свободное время Саша тратила на наведение порядка в этой квартире. Вытирала пыль, которой везде было неимоверно, пылесосила ковры и кресла. Но больше всего пришлось повозиться на кухне. На столе гора книг вперемежку с посудой, а от количества бутылок из-под кефира, стоявших на подоконнике, шкафчике и во всех углах, она пришла в ужас. Кот всё время тёрся об её ноги и заглядывал в глаза, пытаясь понять, зачем она нарушает столь привычную в квартире обстановку. И почти каждый день Саша навещала профессорА и приносила ему нарциссы.
   - Девочка, я ведь не Клеопатра, - протестовал он. Но в его глазах всякий раз были искорки неподдельной какой-то детской радости, от которой у нее самой поднимался к горлу теплый комок. Все совсем просто, думала она: маленький, ничего не стоящий жест заботы о человеке может всколыхнуть душу. Но мы все время куда-то торопимся, считаем, что никому и ничем не обязаны. Последний муж Юли, вспомнила Саша заплаканные глаза подруги, никогда не приносил ей цветы. Дарил дорогую обувь, нитки жемчуга, французские духи. «Я хочу простых ромашек, - исповедовалась Юля подруге. – Он не пытается заглянуть мне в глаза. Ведь ты знаешь – в них все видно».
   Саша знала – действительно видно.
   Когда профессора должны были выписать из больницы, Саша набрала Генкин номер телефона.
   - Гена, дай твою машину – нужно человека из больницы забрать. - В трубке слышится Генкино сопение. Это он думает. Она знает, о чем он думает. Гена соображает, кто это такой человек, кого она  собирается сама отвозить домой.
   - Не переживай. Это очень милый, в отличие от тебя, и пожилой человек. Ему восемьдесят.
   Гена делает громкий выдох: - Ладно, возьми. Последний раз... В этом месяце.
   Она слышит его заливистый хохот и тоже смеется, потому что сегодня последний день месяца.

   У Саши не было ни родителей, ни родственников. Отец и мать погибли в автомобильной катастрофе в день её школьного выпускного бала. Тогда, по традиции, они всем классом бродили по городу и рассвет встретили на набережной. Там и нашёл Сашу сосед по их лестничной площадке. Она увидела его бледное лицо и поняла: случилось что-то страшное.
   - Сашенька, - произнёс он и сжал губы, боясь сказать то, что должен был ей сообщить…   
   С той поры прошло пять лет.
   В семье Саше позволяли принимать самостоятельные решения, не предохраняли от ситуаций, которые, как любил повторять отец, учили дуть на воду. Она поступила в институт, потом перевелась на вечернее отделение, устроилась на работу, которая не только обеспечивала её материально, но и нравилась ей. А вот с людьми Саша сходилась трудно, и главным образом, из-за своей прямолинейности. Но с Фёдором Александровичем ей было интересно и просто. Он великолепный рассказчик, а она умеет слушать. Профессор пишет книгу о Трое и, как она поняла, побывал во всех местах, где велись раскопки,  которые то и дело объявлялись разными учёными истинным месторасположением этого легендарного города. Он удивлял её своей почти болезненной деликатностью и полным безразличием к мирским благам.
  До вечерней смены у нее оставалось еще два часа. Саша знала, что Федоров в этот день работал дома, поэтому поехала к нему.
   Он сидел за своим огромным письменным столом. На нем неизменный бархатный пиджак и нарукавники. Настольная лампа с абажуром, окантованным белой тесьмой с гирляндой разноцветных ниток, выхватывала из полумрака комнаты только нижнюю часть его лица.
   Ей нравилось это лицо. Она вообще любит всматриваться в лица пожилых людей, и не согласна с теми, кто утверждает, что старость некрасива. Саша уверена: лица стариков – это витрина, на которой выставлена  вся их человеческая суть: характер, интеллект, образ жизни. На этих лицах нет притворства, они не умеют прятать свои чувства.
   Глаза профессора были неподвижно устремлены куда-то в одну точку. Он находился где-то далеко, понимала она. На камине, облицованном мрамором, тикали часы. Саша еще ни разу не видела, чтобы в камине горел огонь. 
   - Вы камин когда-нибудь зажигаете?
   Он посмотрел на нее и долго молчал, возвращаясь из своего далека.
   - Все некогда. Но иногда разжигаю. По праздникам…
   И праздник случился. Это был его день рождения. В квартире запах хвойного леса - в камине горят сосновые поленья. В передней, на столике – гора телеграмм и поздравительных адресов. Федоров сгребает все в плетенную корзину и несет на письменный стол. Потом разбирает эту гору почты и грустно говорит:
   - Конечно, от Алексея ничего нет.
   Он молчит. Она видела, что ему больно, и боялась спросить, кто такой этот Алексей, который расстроил его. Федоров сам прервал молчание.
   - Алексей - мой сын. Живет в нашем городе, но мы, увы, будто на разных континентах, между которыми нет даже телефонной связи…
   Опять помолчал, потом произнес:
   - Он мог стать заметным учёным. Однако женщина, его жена, сделала из него совсем другое…
 
   У Саши начиналась сессия. У нее было несколько хвостов, и она решила поехать к Юле на дачу в надежде, что там можно будет серьезно поработать. Позвонила Федорову:
   - Решила уединиться, чтобы успешнее грызть науку. Буду скучать по Буденому.
   - Успехов, Сашенька, вам, успехов! – в голосе у него усталость. Опять работал до глубокой ночи, подумала Саша.
   Только вернулась в город – набрала номер профессора. Телефон не отвечал. Опять позвонила, уже где-то к полночи. Опять молчание. Конечно, он мог ещё не вернуться из института, но всё усиливающееся ощущение чего-то недоброго вытолкнуло её из дома.
   Взбежала на третий этаж и то, что увидела, взорвалось в ней яростным и беспомощным протестом. Приклеенная к двери Фёдорова белая полоска бумаги с двумя жирными печатями и оказавшийся на уровне её глаз венок с широкой черной лентой стали терять очертания. Саша медленно заскользила по двери вниз. «Нет! Нет!» – прорезал тишину спящего дома ее крик и эхом понёсся по площадкам подъезда.
   За дверью соседней квартиры брякнула цепочка, и щёлкнул замок. Выглянувшая из-за приоткрывшейся двери женщина спросила:
   - Вы, наверное, Саша? Фёдор Александрович спрашивал о вас. Мы его похоронили три дня назад.
   Женщина вышла в коридор.
   - У меня его кот. Он сказал, что, возможно, вы захотите его взять… Профессор сказал, что вы обязательно придете. Его сына мы так и не нашли.
   Саша не помнит, сколько просидела на ступеньках лестничной площадки. Кот тёрся об её мокрые от слёз щёки. Несколько раз выходила соседка.
  - Заходите, - приглашала она. – Попьём чаю. Ночуйте у меня.  Куда вам в такую ночь?
   Утром Саша позвонила диспетчеру в автобусный парк:
   - Пожалуйста, замените меня. Умер очень дорогой мне человек. Удивительный человек. ..
   Три дня Саша не выходила из дома. Пребывала в состоянии какой-то зыбкости, задавала себе странные вопросы и не находила на них ответа. Всё протестовало против этой страшной и неизбежной сути начала и конца. Зачем, спрашивала она у самой себя, нужны доброта, талант, переживания, копание в сути того, как мы живем, как относимся друг к другу, если всё это превращается в тлен? Кто и что обязывает нас всё это делать?
   Память возвращала ей глаза Фёдора Александровича – добрые, усталые глаза, загорающиеся детской радостью при осенении или вдруг останавливающиеся от напряжения мысли, словно отсекающей его невидимой шторой от всего, что происходило в этот момент вокруг.
   Утром в комнату ворвалось солнце, и у Саши возникло странное желание -  упереться руками в его лучи, в которых беззаботно метались пылинки. Она это сделала, но рука ушла вперед, не встретив никакого сопротивления. И в этой уступчивости света она вдруг усмотрела ответ на многие мучившие её в эти дни вопросы. Конечно, выстраивались у нее мысли, мир держится на гармонии, на гармонии совершенно различного. Способность понимать смысл и необходимость такой гармонии – наверное это управляет нашей жизнью. Профессор был полон именно такой гармонии, вспоминала она многое в его действиях, чтог свидетельствовало об этом. На этом основывались его отношение ко всему, что происходило вокруг. Он был наполнен светлой  отзывчивостью и тонкой деликатностью. Это, видимо, и есть то главное, думала она, что особенно ценно в человеке. 
   Эти размышления вернули её в реальность. Вспомнила, что уже началась сессия, открыла расписание экзаменов, но тут же захлопнула тетрадь.
   За четыре дня рассчиталась в институте со всеми долгами. На каком-то зачете бесцеремонно спорила с преподавателем. Возвращая ей зачётку, тот сказал:
   - Вы, конечно, знаете предмет. Но, поверьте, на экзамене лучше не спорить. На экзамене лучше соглашаться с преподавателем. «Не буду соглашаться, - зло твердила она самой себе, выходя из аудитории. – Не  буду!». На зачета у квадратного подбородка вдруг сама поняла, что имел ввиду Картр, создавая свою теорию отрицания: отрицание заставляеть искать истину. Преподаватель  все время смотрел куда-то мимо. Не дослушав ответа, остановил ее и поставил зачет, так и не взглянув на нее.   
   Еще через несколько дней, утром зазвонил телефон. Мужской голос спросил: 
   - Вы Александра Васильевна Светлова? Я адвокат Бродов. Зайдите, пожалуйста, к нам в бюро завтра в одиннадцать. - Он назвал адрес, куда ей следовало явиться.
   В бюро она сидела на стуле напротив длинного стола, за которым стояли Бродов, а справа и слева от него - мужчина и женщина.
   - Записывайте, - сказал Бродов секретарше. – Двенадцатого июня в одиннадцать тридцать в присутствии свидетелей – и он назвал фамилии стоящих рядом с ним людей – вскрыто завещание гражданина Фёдорова Фёдора Александровича, умершего…
   На улице Саша ошарашено упала на скамейку, пытаясь окончательно понять, что же случилось. Она стала обладательницей огромной суммы денег, лежащих на счету профессора.  Саша сидела на скамейке и не могла встать, словно, придавленная тяжелым грузом. Ей стало неуютно от сознания, что случившееся должно изменить многое в её жизни. «Что же вы наделали, Фёдор Александрович?»,– произнесла она, и произнесла вслух, потому что проходившая мимо парочка молодых людей недоуменно посмотрела на неё.
   Она потеряла ощущение времени. Из-за куста сирени выглянул диск солнца, и его лучи заставили Сашу зажмуриться. Она, как тогда, на Юлькиной даче, вытянула перед собой руки и подставила под лучи солнца ладони. Они наполнились теплотой, и Саша почувствовала, что эта теплота, как жидкость, падает на ее колени, стекает по ногам и растекается по плиткам тротуара. Ей казалось, что она даже слышит звук этого водопада солнечного тепла. «Это – прикосновение к вечности, - метался в ее голове калейдоскоп мыслей. - А чем же являюсь я  в этой встрече мгновения с вечностью? Что останется после меня в этом бесконечном потоке времени?».  Память воскресила лицо профессора – лицо с мягкой, застенчивой улыбкой. Это его теплом сейчас наполнены ладони, думала она, и может быть именно так этот человек продолжает разговаривать с ней. Возможно, именно так  общаемся мы с теми, кого уже нет.
   «Он будет жить во мне совсем не из-за этого завещания. Нет, не из-за этого завещания», - повторяла она самой себе. И эта мысль вдруг освободила ее от чего-то  неуютного в душе.
   Вечером Саша вела автобус по хорошо знакомым ей улицам своего маршрута и гнала прочь то и дело возвращающиеся к ней мысли о случившемся. Кто-то внутри неё спрашивал: «Неужели ты теперь бросишь свою работу, которая для тебя не просто способ зарабатывать на жизнь?». И кто-то там же, внутри, не хотел отвечать на этот вопрос.
   Потом Саша начала думать о том, что же ей нужно теперь делать. Да, да, вот что – ее мысль нашла один ответ. Теперь она сможет подарить Игорю инвалидную коляску с электрическим приводом. У этого десятилетнего мальчика, живущего в их доме, парализованы ноги. В хорошую погоду отец выносит его на руках из дома и устраивает на скамейке в скверике. У Игоря всегда грустные глаза. На коленях у него коробка с белой мышью. Он выпускает мышь на скамейку, но она не убегает, возвращается к нему, карабкается по одежде, залезает на плечо и замирает там, смешно подёргивая щеками.
   
   Вернувшись со смены, Саша звонит Юле. На часах половина третьего ночи.
   - Чего тебе? – сонно ворчит Юля. – Посмотри, балда, на часы!
   - Юлька, я тебя люблю, - произносит Саша. Глаза ее наполняются слезами, и она начинает всхлипывать – все громче и громче.
   На том конце провода молчание. А потом слышится, как Юля начинает шмыгать носом. Это значит, что она тоже плачет.
   - Ты зачем заставляешь меня ночью плакать? – наконец произносит Юля.
   Саша молчит. Юля опять спрашивает:
   - А, собственно говоря, по какому поводу мы рыдаем?
   И вдруг начинает смеяться. Саша тоже начинает смеяться. И смеются они долго, и Саша поизносит:
   - Юлька, как хорошо, что ты у меня есть… - В эти мгновения Саша вдруг ощутила то, что никогда с ней не случалось. Ей показалось, что она увидела себя будто со стороны, с какой-то высоты. И оттуда она объяснила себе: «Нет-нет, все правильно. Я знаю, почему мы смеемся. Это хотел Федор Александрович – смотреть на жизнь светло. И делиться добротой. Как это делал он».