Чина

Провидец южной провинции решал судьбы Пекинского правительства,
посохом пепельного оттенка медленно полукруг чертил над головой отца коалиции;
полуголые девы индийских и персидских пород,
застилали мраморный пол у ног его, напоминая утренний смог.

Серыми запястьями в сапфирах, заточенных золотом,
описывал в воздухе мантр строки, разбивая воздух искр всполохом,
равными долями запахов спирта и пороха
угнетал внимание слуг, стражи, господ,
устремивших взоры на него без ропота.

Шорохом рукавов, шёпотом хриплого голоса,
с надменностью господа, легкостью медвежьего волоса,
рисовал характеры, обводил контуры показательных образов, и заштриховывал их чернотою людских комплексов.

Враждебные возгласы моментально обрывались, разбивались о взгляды его,
рассыпаясь превращались в дым,
терпкая гарь которого закрывала рты остальным.

Сплошной чертой пересекая всех лица,
пунктиром обходил лишь персону на троне,
не тронут оставался лишь он, силуэт в небольшой аккуратной короне,
и ни кто кроме.

И выбор этот не из-за божественого происхождения правителя, покровителя миллионов, солнца карата,
мне кажется что каждый бы не стал наговаривать на своего брата.
Центрального аппарата советников коснулась особая проверка,
метко в цель били слова поэта,
как и стрелы стражи, косившие как предрассветную траву,
все чины обвиненые от предательства до крупной кражи,
обводили вокруг зала кровавую конву.
Он приходил когда считал нужным,
ни кто не мог предугадать его появления,
знамение его возвращения могло послужить лишь одно,
понимание каждого, что народу становится жить тяжело.