Кесси

Кесси лежала в пыли своего двора и довольно скалилась, смаргивая с глаз цвета переспевшей вишни с коротко торчащими ресничками надоедливых мух. «Я всегда знала, что где-то существует собачий рай, и вот я тут, в этом раю».
Этот месяц, проведенный здесь, в деревне, после замкнутого пространства маленькой блочной квартиры в городе, был похож на быстрый собачий сон, от которого изредка вздрагивают лапки и подрагивают веки. Но это был не сон, а самое что ни на есть явное исполнение собачьих мечтаний. Еще в городе Кесси слышала страшную ругань хозяина с хозяйкой, хозяйка вопила истошно, ой, как же не любила Кесси визгливый этот крик, да и хозяин не любил, потому что бегал он потом за ней по всей квартире с еще более страшным криком: «убью заразу!» Похоже, что и правда убить готов был… Только Кесси с хозяйкой вероятность эту проверять не пробовали, прятались. Хозяйка в ванной запиралась, а Кесси поначалу к ней скребстись пробовала, но получила тяжелой ногой хозяина раз под ребра, да и решила – под диваном оно пожалуй и надежней, и спокойней будет. Там к ней не сунутся. Она и укусить может неожиданно.
И вот настал день ее счастья. Только еще не знала Кесси, какое счастье на нее обрушится, лежала она на полу и чутко прислушивалась то к всхлипываниям хозяйки, то к быстрым шагам хозяина и шороху вещей, падающих в мешок. Потом хозяин надел на нее ошейник и намордник и рывком выволок на лестницу. Кесси тогда еще рыкнула недовольно, ну не то, чтобы рыкнула, так, огрызнулась – в наморднике права особо-то не покачаешь – и понеслась вприпрыжку к старой разбитой машине.
Эх, знала бы она, что везут ее прямиком на долгожданную свободу – она бы тогда хоть разочек рядом с хозяином бы прошла, как послушная, и на ротвейлера у парадной никогда бы не бросилась, как примерная, нужен ей больно этот пес, тоже в наморднике и на строгаче, я и сама в строгом ошейнике, я овчарка, и еду на волю! Вот так бы она тогда ему сказала. И хозяин бы хоть раз в жизни за нее гордый бы был.
Но – была бы косточка, был бы и обед.
Кесси лениво поднялась, потянулась, стряхнула с себя все ненужное и уверенно потрусила за забор. Улицу она изучила за это время великолепно: вот за тем забором загавкает лохматый неуч, вот там еще одна озлобленная дамочка семейства лайковых проживает; Кесси останавливалась, облаивала в ответ этих убогих сторожевых, привязанных к колышку и волочащих за собой длинную тяжелую цепь собак, и двигалась дальше. Она – королева деревни, ведь хозяин здесь даже намордник с нее снял. Она теперь сама себе хозяйка.
Деревня закончилась, Кесси бежала дальше, через поляну, широченную как степь, на опушку леса. Тело пружинило, она уклоняла уши от шума ветра, пасть открылась от счастья. Кесси летела, останавливаться и возвращаться во двор ей сейчас совершенно не хотелось. Побегав немного перед лесом, таким страшным и заросшим, Кесси решила, что деревня, конечно, уже вся под присмотром, но надо бы и дальше владения свои продолжить. И она неспешной трусцой устремилась в лес.
«Сколько запахов! Одни такие неожиданно-незнакомые, другие напоминают что-то, но сколько их, сколько!» Кесси пригнула голову к земле, вынюхивая и сопоставляя, шла по запахам, разбираясь и запутываясь все больше. К общей, ошеломившей ее обоняние, пахучей массе вдруг неожиданно добавился еще один запах – запах силы, вызывающий страх, но шел он не от земли, он был выше. Кесси подняла морду. Перед ней стоял волк, наклонив вперед лобастую голову и, поводя желтыми прищуренными и немного раскосыми  глазами, он в упор смотрел на нее. Кесси от неожиданности немного присела. Волк оскалился и зарычал, прижав к длинной морде короткие мохнатые уши и уперся в землю пальцами, сбитыми в комок.
И тут Кесси вспомнила – нет на ней ненавистного поводка и намордника, надетого на нее хозяином после одной крупной драки с собачьей стаей, ей тогда порвали бедро, но она и не заметила, разогнала всю их шайку-лейку, и вожака за ногу цапнуть успела, когда он убегал. Это потом хозяин понес ее в лечебницу, где ей противный укол вкололи, после которого она то ли спала, то ли нет, но ходила, об стены стукаясь, бедро зашили, а потом и унизительные шаровары напялили, и в них гулять выводили – все собаки окрестных домов смеялись, а когда она их зубами снять пыталась – хозяин же ее и отшлепал, приговаривая: «Плохая собака, нельзя!» Все это в секунду пронеслось в Кессиной голове – и встала она наизготовку, драться не на жизнь, а на право самоутверждения собираясь, и рыкнула так, оскаливаясь, что волк свой безволосый зад на землю опустил.
Это потом они катались по земле, прикусывая друг друга за загривок, у Кеськи шерсть длинная, легко волку было с его заостренными клыками, но и ей его на загривке длинный волос хорошо вцепляться позволял, так что повизгивали они с пронзительно-радостным рычанием, не замечая, что темнота уже светом сменилась, и разбудил всех в деревне скулеж, протяжностью напоминающий волчий вой, вторящий в ответ.
А потом брела Кеська назад, домой, так и не решившись с волком к его стае пойти – хозяина ведь не бросают, ну не правильно это… Добрела до калитки, во двор свернула, прилегла. «Деревню на него никак оставлять нельзя, не хозяйское это дело, а мое, он не справится… Не отгавкается…. Вот и будку мне новую построил, старался ведь…. Вот и миска с едой» - легла она возле миски, и уснула. Проснулась уже от того, что хозяин ее обнимал, теребил: «Ох ты, Кеська, я уж испугался, где ж ты пропадала! Голодная, грязная, куда же ты убежала, глупая, и не ешь ничего, обормотина ты этакая! Свободы захотелось? Какая ж тебе свобода, ты с ней и делать-то что не знаешь, или сдохнешь где-нибудь от голода, или порвут тебя собаки бродячие!» Подняла Кесси голову, а она тяжелая, и горло что-то сдавливает. Потянулась хозяина в уголок рта лизнуть – и рядом что-то звякнуло. А хозяин продолжает радостно: «Вот теперь и ты на цепи, как все! Тебе же лучше будет, спасибо еще за жизнь сытую да безмятежную мне скажешь!»

«Вот и осень… Пять шагов вперед от будки, пять назад… Надо, надо, надо двигаться, иначе все мое вкусное материнское молоко уйдет из меня, как жизнь собачья улетает. Надо ходить, и есть, и спать, ведь там, в теплой будке, на вылезшей из меня пуховой шерсти – одно-единственное мое ненаглядное сокровище – маленький полулысый карапуз с желтыми раскосыми глазами….»
***
Снова собачий рай – лето в деревне. Лежит Кесси и смотрит, как ее щенок носится по двору. «Вот бездельник, - ласково думает она, - и гордый какой, вчера хозяин его дрессировать принялся, колбасу кинул, так мой не взял. Тогда хозяин поводок решил на него нацепить, в угол загнал – и давай руки с поводком протягивать, так мой так вцепился в эти самые руки. Хозяин мухой в дом убежал, хотя бояться то нечего, хвостику моему года не исполнилось, видимо, испугался в клочья разодранной мебели в доме – себя таким же разодранным представил. А тут мой малыш еще и петь попробовал – голос-то у него, как у папы, солист растет – так хозяин ночью весь всклоченный с ружьем выскочил, думал волки пришли. Дурак, ничего в вокале не соображает. Ладно, хоть имя ему красивое выбрал. Дик. Дикий, значит…»
Кесси чувствует приближение хозяина, поднимает морду, в карих глазах – тоскливое счастье.
- Ох, Кесси, Кесси… молодая вроде собака, но как старуха. – хозяин чешет ей шею, - ни погавкать, ни разогнать кого… Совсем ты от беспроблемной жизни расслабилась, - он смотрит на щенка, бросающегося в атаку с кучей мусора, - Дика надо сажать рядом с тобой. Не знал, не гадал, что ты волченыша принесешь – но и спасибо тебе, теперь в дом никто не сунется».
У Кесси немеет шея, поглаживания утихают.
Ночью Кесси выпихивает Дика из будки своим черным носом. Дик, растопыря лапы, упирается, подняв мохнатые короткие уши.
«Нет, мам, я не хочу! Я хочу быть с тобой!»
«Иди-иди, тебе не место здесь!»
«Мам, но как я без тебя?»
«Иди, я сказала. Найди своих»
«Почему, мама?»
«Так надо…. Только пой мне иногда, не забывай, хорошо?»
Малыш Дик уходит, ковыляя кривыми лапками, в сторону леса. Кесси ложится, подняв к небу шоколадного цвета глаза и чутко навострив уши. Она так и будет лежать, пока с опушки леса до нее не будет доноситься тоскующий волчий вой.